Убить королеву - Вирджиния Бекер

— За грехи плоти, — отвечает Йори. — И за вовлечение в грех ближнего. И еще магнификат за недовольство епитимьей.

Я открываю рот. Закрываю. Снова открываю, но лишь затем, чтобы покаяться и закончить исповедь, не навлекая на себя новых бед.

— Вовек милость Его, — говорит Йори.

Это радует, поскольку приблизительно столько времени у меня уйдет на наложенную им епитимью. Но потом я крещусь, и все заканчивается. Я встаю и перебираюсь на тюфяк, где собираюсь провести остаток вечера, тихо рыдая в подушку. Но я слышу скрип стула, шелест занавеси, а потом Йори просовывает голову на мою половину и смотрит на меня.

— Кто он?

— Йори! — Я не понимаю, что происходит, потому что священник не может задавать вопросы об услышанном на исповеди после ее окончания.

— Кто-то из «Глобуса», верно? Актер? Все актеры — порочные, похотливые, бесстыдные, растленные грешники…

— Прошу прощения, но я тоже из их числа!

— Вот именно! Поэтому и оказались в таком положении. — Йори складывает руки на груди и неодобрительно поджимает губы, как я и представляла. — И что же он делал, когда узнал правду?

Я закрываю лицо руками.

— Я тебе уже все сказала!

— Вы рассказали все священнику. А конюх вас не слышал. — Рясу из простыни он снял, оставшись в муслиновой рубашке и штанах, но и этот Йори собирается поменять правила в угоду себе. — К чему, по-вашему, это могло привести?

— Не знаю, — глухо отвечаю я. — Я думала, вдруг ему нет до этого дела. Вдруг я ему все равно понравлюсь. Но я ошибалась.

— Это дурно по многим причинам, — объясняет Йори. — Он ведь целовал юношу.

— Нет. Я же девушка, ты забыл?

— Да, но он-то этого не знал. Вы что думаете, прежде он не целовал молодых людей?

Тоби целовал меня так, будто в мире больше никого не существует. Какое мне дело, был ли кто-то с ним до меня?

— Этот юноша, что бы он собой ни представлял, дал вам хороший совет. Держитесь от него подальше. Вы больше ничего сделать не можете, да и не должны. Через тринадцать дней все будет кончено. Королева умрет. На престол взойдет другой человек. И те, кто с этим не смирится, или те, кто грешил столь тяжко, что нет им спасения ни на земле, ни на небе — например, ваш актеришка-содомит…

— Не смей так его называть! — Я вскидываю голову.

— Эти люди получат заслуженную кару как грешники и еретики.

— Кару? Ты о чем?

— Об инквизиции, разумеется.

Я оцепенело замолкаю. Я слишком молода, чтобы помнить об этом, и Йори тоже. Но отец все видел своими глазами и рассказывал мне, что в ту пору, когда престол занимала сестра нынешней королевы, католичка, и протестанты были объявлены вне закона, восемь сотен мужчин и женщин должны были отказаться от своей веры. Тех, кто этого не сделал, сожгли заживо на площади, расположенной всего в миле от этой самой комнаты.

— Кейтсби хочет вернуть инквизицию? — спрашиваю я наконец. — Он не говорил…

— Ну, он может назвать правосудие по-другому. Но Испания давно к этому стремится. И Франция тоже. Это будет сочтено возмездием за отвратительные законы против нашей веры. В Европе нет страны, которая не поддержала бы инквизицию. Но вам не о чем беспокоиться, Катерина. Вы согрешили, но вы исповедуете истинную веру. Вы будете спасены.

— Но это ведь именно то, что они сделали с нами! Они преследуют нас, ставят нашу веру вне закона и сжигают наших священников, а мы хотим сделать то же самое с ними? Нельзя отомстить, просто обратив против обидчика его же оружие.

— Наше дело правое, — говорит Йори и снова исчезает на своей половине.

Но на самом деле это же не так!

Глава 26

Тоби

Сейнт-Энн-лейн, район Олдерсгейт, Лондон

24 декабря 1601 года

Когда парень по имени Кит оказался девушкой по имени Катерина, дело усложнилось куда сильнее, чем я ожидал.

Это изменило ход моего расследования — из трех главных подозреваемых осталось двое. Обычно я радуюсь, сокращая список. Это всегда результат долгих часов, дней, а иногда и недель работы, выслеживания, расспросов, погонь, переписывания бесконечных строк, учета обрывков сведений, которые я собираю, чтобы объявить кого-то невиновным. Это доказывает, как много и хорошо я работаю и что равных мне нет. Но я пока не нашел слов, чтобы объяснить, почему Кит вычеркнут из моего списка. Как, после недель наблюдения за нею, проведенных с нею часов и поцелуев…

Как я этого не понял? Я должен был понять, но не смог.

Дело не в том, что она невиновна. Я еще ни разу не видел человека, который не был бы виновен ни в чем. Кит — Катерина виновна в сокрытии своего пола, а вся остальная ложь нужна только для поддержки этой: от запроса о ее прошлой жизни, который ничего не дал, до ее странного девонширского акцента, который постоянно казался слишком сильным; от потертой одежды до неожиданной образованности. Я предполагаю, что она — дочь аристократа. Скорее всего, ей нашли жениха, и она сбежала от него в Лондон, переодевшись парнем, чтобы исполнить свою давнюю мечту и попасть на сцену в театре Шекспира.

Яростным росчерком пера я зачерняю имя Кита Альбана на своем листе пергамента. Он больше не существует для меня как подозреваемый. Он вообще больше не существует. Я должен заняться Саймоном Севером и Томасом Аларом, вот и все. До представления две недели, и к этому времени я должен выбрать из двух подозреваемых одного.

Я встаю и надеваю плащ. Сегодня снова репетиция, последняя перед рождественским перерывом, и одна из последних перед самим представлением. Последним представлением. Я не могу совершить ошибку. Я должен предъявить королеве ее убийцу, получить награду и, никому не говоря ни слова, сесть на борт первого же корабля, идущего во Францию, и сбежать от этой вечной лжи. Мешает мне лишь отсутствие собственной куртки. Той, что я отдал Кэри в Уайтхолле. За ее подкладку зашиты все