Чужая игра - Виталий Гладкий

А то, что он не принадлежит к приятелям Кончака, было видно, что называется, невооруженным взглядом.

Не говоря уже об иерархической лестнице ГРУ, на которой этот хмырь никак не мог стоять выше или даже вровень с Виктором Егоровичем. А тем более знать о деталях задания по ликвидации Шалычева, похоже спущенного с самых верхов.

— Вы меня не слушаете?

— И да и нет. Мне это неинтересно. Я просто не понимаю, о чем вы говорите.

— Карасев, я хочу, чтобы вы сказали, что задание на ликвидацию Наума Борисовича вам дал Кончак. И подтвердили это письменно, — терпеливо объяснял беспалый. — И все. Ничего более. Жизнь я вам гарантирую. И не только — вы будете продолжать работать на военную разведку. Такие специалисты, как вы, на вес золота. Ну как, идет?

— Нет, не идет. Во-первых, я не знаю никакого Кончака. А во-вторых, грязью марать никого не буду. Мне не хочется играть в ваши игры. Я желаю просто работать и честно зарабатывать свой хлеб.

— Значит, вы так ничего и не поняли… Жаль… Я ведь все равно заставлю вас признаться во всем. И вы скажете именно то, что я сейчас пока прошу. Вы никогда не слышали о «клетке Павлова»?

— Как-то не приходилось.

— Сейчас вы с ней познакомитесь…

С этими словами он подошел к пульту, стоящему на столике у окна, куда тянулись кабели от кресла.

— Предупреждаю, Карасев, — это очень больно.

Я не ответил.

Мне опостылели эти тайны мадридского двора, и я желал одного — закрыть глаза навсегда, чтобы больше никогда не видеть ни Абросимовых, ни Наумов Борисовичей, ни узколобых мордоворотов, правивших бал в стране, никак не заслуживавшей такой участи.

Щелкнул переключатель, и я ощутил покалывание во всем теле.

— Начнем, — буднично сообщил беспалый. — Итак, предупреждаю: за неправильный ответ вы тут же получите удар током. Ваша фамилия?

— Пошел ты…

— Ответ некорректен. Он тоже наказуем.

Мне показалось, что внутри меня взорвалась граната.

Боль скрутила мышцы в тугие жгуты, и я закричал, не в силах сдержаться.

— Больно? — с иронией спросил беспалый. — Будет еще больней, если мы не договоримся по-хорошему.

— С-сука…

— Ответ некорректен…

Опять жгучая боль, от которой, казалось, затрещали кости.

— Фамилия?

Я молчал.

Мне нужно было срочно сосредоточиться, отрешиться от всего земного.

Боль, как учил меня Юнь Чунь, всего лишь одна из реакций организма на внешние раздражители. При входе в транс теряется связь с внешним миром, тело становится практически бесчувственным, а блуждающий в астрале дух не подвержен физическим воздействиям.

Так умирали под пытками буддийские монахи высшей формы посвящения, и их истязатели едва с ума не сходили от суеверного ужаса.

До них просто не доходило, как может человек, которого рвут на куски, не кричать и даже безмятежно улыбаться.

Я перестал ощущать тело и с немыслимой скоростью устремил свой дух в межзвездное пространство…

Вышел я из этого состояния, когда беспалый с вытаращенными от удивления глазами начал трясти меня за плечи:

— Очнись, Карасев! Ну!

— Пошел… ты… на…

Мне показалось, что в комнате пахнет паленым.

— Глазам своим не верю… — Он тряхнул головой, будто прогоняя наваждение. — Вам что, не было больно?

— Ублюдок… Мерзкая тварь… Палач… твою мать…

— Зачем ругаться? Лучше решим наши проблемы полюбовно. Ваши признания в обмен на жизнь и свободу.

Я не стал отвечать.

В этот момент я готовился к худшему. Освободиться бы… Вот тогда я бы с тобой и потолковал, господин хороший.

Но массивные железные «браслеты», надетые на руки и ноги, мог разорвать разве что мифический Геркулес.

— Попробуем более действенный способ…

Беспалый достал из картонной коробки какой-то шлем, присоединил его к питанию и надел мне на голову, закрепив его на специальных направляющих, вмонтированных в спинку кресла.

— Карасев, если вы прямо сейчас не выполните то, что я вам говорю, то через минуту будет просто поздно. Вы станете сумасшедшим. Эта штука разжижает мозги.

— Я ничего не знаю.

— Ну что же, я предупреждал…

Я опять погрузился в мир медитации.

Но или я еще не достиг необходимого совершенства, или не смог быстро войти в полный транс, так как дикая боль поразила мозг, словно в голову воткнули раскаленный прут.

Я не выдержал, и моя глотка исторгла дикий вопль.

— Признание!

— Пошел ты!..

Опять огонь забурлил в черепной коробке, и я снова не удержал крик.

— Признание!!!

— Я не…

— Последний раз прошу тебя, сукин сын, — подпиши признание! Тебя послал Кончак. Кончак! Чтобы убить Наума Борисовича. Убить! Что здесь непонятного? Несколько строчек — и свобода. Свобода!

Я не хотел говорить.

Я приготовился умереть.

Это уже было в моей жизни. И не раз. Похоже, умирать у меня вошло в привычку. Так стоит ли сильно волноваться по этому поводу?

Но я никого и никогда не предавал.

И сейчас не собирался, пусть все они мне и были безразличны, а некоторые просто омерзительны.

Предать кого-то значило для меня предать свои принципы. Хотя… какие могут быть принципы у наемного убийцы?

Но они у меня имелись, как это ни странно. И это было последнее, не считая моей семьи, что удерживало мою проклятую душу на этом свете.

Однако всему когда-нибудь приходит конец. Я понял, что на этот раз избежать смерти не удастся. Мысленно возопив: «Прости и прощай, родная, любимая Ольгушка!» — я приготовился встретить неизбежное достойно.

На этот раз я начал ускорять сердечные ритмы. Поступая таким образом, я знал, что электрический разряд должен добить меня наверняка.

Я не хотел остаться после пытки безмозглым существом, полуживотным. Это страшнее смерти. А потому перестал сопротивляться действию электрического тока, чтобы он сжег меня, словно негодный предохранитель.

И удар не замедлил последовать!

Разряд прошил меня с головы до пяток, наложив немыслимо тяжелые оковы на сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Казалось, что внутри рвались нервы, мышцы, ломались ребра, лопались артерии и вены. В груди бушевал пожар, постепенно подбираясь к черепной коробке.

Это было ужасно. Боль пожирала сознание, как саранча хлебные поля. В ушах стоял шелест и треск.

Но прежде чем окончательно сойти с ума или умереть, я вдруг вспомнил. Словно пелена спала с моих глаз, на короткий момент возвратив память и способность трезво мыслить.

Я ВСПОМНИЛ!!!

Это было невероятно, но факт. Перед моим внутренним взором за секунду пролетела вся моя жизнь — люди, события, памятные места.

Как будто с высоты птичьего полета я видел нашу мерзкую коммуналку и комнату, где гужевались дружки моей матери, ее саму — растрепанную и пьяную, соседку Хрюковну, любившую исподтишка треснуть меня по башке половником, кошку зажиточных соседей-торгашей, у которой я воровал из миски еду…

Я видел школу, куда стыдился ходить, потому что одевался в многократно заштопанные обноски; классную руководительницу по прозвищу Штучка-Дрючка, лицемерную ханжу, которая никогда не упускала случая напомнить всем о моей бедности — понятное дело, из добрых побуждений.

Я видел убогий детский приют, куда прибился по своей воле, сбежав из дома; сотрудников приюта, ворующих продукты, предназначенные для сирот; детдомовцев, пытавшихся меня изнасиловать, которых я, защищаясь, ранил перочинным ножом.

Перед глазами мелькали улицы и дома города, где я родился и вырос, парк, танцплощадка, уличные драки, случавшиеся почти каждый день, подпольный спортзал, где я начал заниматься карате, наконец В. А. — будь он трижды проклят! — который приручил меня, как дикого зверька, и заставил заниматься ремеслом киллера.

Внизу проносились со скоростью света тюрьма и камера смертников, спецзона ГРУ, где я был «куклой», лечебница в Южной Америке, где мне сделали пластическую операцию, тренировочный лагерь наемников, горы Непала и мой Учитель, Греция и Анна… я и впрямь был к ней не совсем равнодушен, еще какие-то лица — много лиц; некоторые из них окровавленные, с отверстием от пули во лбу.

И наконец я увидел море, теплый южный вечер, напоенный запахами неведомых мне цветов, набережную с фонарями и фонтанами, Ольгушку, похожую на Золушку, тех бандитов, у которых я отбил ее, сына Андрейку…

А еще я увидел военный городок и одноэтажный коттедж с крыльцом, обшитый тесом.

И Я ВСПОМНИЛ ВСЕ… ВСЕ!

И то, что я нашел в этих воспоминаниях, оказалось намного страшнее смерти.

Опер

Его принесли в подвал, как мне показалось, мертвым. Он не дышал и висел на руках «быков» Бортника, будто куль с тряпьем.

Однако его не бросили на пол, а приковали к стене за руки и ноги. Притом таким образом, что он мог лишь висеть на цепях, распятый.