Унесенные войной - Кристиан Синьол

Когда усталость становилась слишком сильной, женщина с суровым и немного дрожащим лицом останавливалась, отдыхала недолго, затем вновь отправлялась в путь, слегка пошатываясь, будто с похмелья, хоть Люси и не пила, просто силы ее уже были на исходе. Женщина пришла к определенному месту к пяти часам пополудни. Она подошла к ограде, за которой виднелся огромный парк, а в глубине — замок, вид которого вызвал на ее лице потоки слез. Калитка была не закрыта. Она вошла в заброшенный парк, сделала несколько шагов и вдруг упала лицом к входу, на ковер из мха, среди высоких полевых цветов, в которых скрылась с головой. Ее уста пробормотали двусложное слово… Она была мертва, и на лице ее играла улыбка.

Многое произошло за два года с семьей Матье на этом плато департамента Лот, на земле, которую они с женой Марианной и сыном Мартином научились крепко любить. Мартин женился на Клодин весной 1963 года, и они вдвоем остались жить в родительском доме. Вернее, не совсем, поскольку мужчины сделали пристройку к маленькому фермерскому домику, где молодые могли пользоваться относительной независимостью. Ферма и земли перешли в их собственность благодаря поддержке Люси, парижанки, давшей Матье недостающие деньги со словами:

— Тебе не надо возвращать их мне. Моя дочь и внучка сейчас ни в чем не нуждаются. Думай о том, что эти деньги перейдут твоему сыну, его жене, их детям. Необходимо, чтобы они возобновили здесь то, что было у них там, и жили как можно лучше.

Матье никогда не принял бы подношений для себя, но, подумав о будущем Мартина, взял деньги. Мартин точно не знал, каким был уговор между отцом и тетей, но ему было известно, что он унаследует все имущество как единственный сын. Таким образом, он мог полностью посвятить себя работе в этом имении, к которому добавились шесть гектаров виноградников, дающих вино кагор. Истребленные филлоксерой в конце прошлого века, виноградные лозы терпеливо восстанавливались, как в долине, так и на окружающих ее холмах. Бартелеми изготовляли вино хорошего качества, одновременно терпкое и бархатистое, легко расходившееся после каждого виноградного сбора. К тому же Матье и Мартин хорошо владели искусством виноделия. Они совместно решили направить на это занятие всю свою энергию, как в то утро, когда они стригли зеленые виноградники перед сбором винограда. Урожай обещал быть обильным.

Они поднимались с рассветом, брались за работу, пока не наступал зной, который в этих местах часто оканчивался ливнями. Град представлял здесь большую опасность, поскольку мог побить лозы и за несколько минут уничтожить урожай целого года. Но риск здесь был меньше, чем в Аб Дая, там природа была куда более враждебна, чем в Керси. Тут не было ни саранчи, ни наводнений, и виноградники более-менее регулярно давали хороший урожай.

В девять часов Матье и Мартин прекратили работу и отправились в тень налегать на завтрак, принесенный в тряпичном рюкзаке. Они примостились, облокотившись о стену круглой постройки из камня, куда они складывали инструменты и необходимые для обработки растений вещества. Сначала они отпивали из бутылки разбавленное водой вино, затем принимались за хлеб с сыром, глядя прямо перед собой, как поднимается жара густыми слоями над карликовыми дубами и над можжевельником.

— Я должен тебе кое-что сказать, — произнес Мартин после долгого молчания.

Матье повернул голову к сыну, ожидая, что последует за этим. Но Мартин все не решался.

— Что ты хотел сообщить? — поторопил его отец.

— В начале следующего года ты станешь дедушкой.

Матье, долгое время ожидавший этой новости, не смог проглотить кусок хлеба. У него в груди что-то сжалось, и фигура Виктора, он сам не понимал почему, появилась перед его глазами: Виктор, ребенком бегавший между виноградных лоз в Матидже, смеющийся Виктор, Виктор, которого он подбрасывает на коленях, сам смеясь вместе с ним.

— Какая замечательная новость, — произнес он, положив тяжелую руку на предплечье Мартина. — Я уверен, это будет сын.

— Надеюсь, — произнес Мартин.

— Я тоже очень надеюсь.

Но как мог Матье объяснить, почему будущий ребенок соединялся в его сознании с утраченным им самим? Ему вдруг показалось, что все плохое компенсировано, что жизнь была справедливой и что она продолжалась здесь, под синим фаянсовым небом.

— Это очень хорошо, малыш, — подбодрил Матье сына, пытаясь скрыть свое волнение. — Надеюсь, он появится скоро, потому что в моем возрасте время поджимает.

— Не говори так, — попросил Мартин. — Осталось подождать шесть месяцев, разве это так долго?

— Каждый день важен, когда тебе семьдесят.

И Матье, вздохнув, добавил:

— Все, на что я надеюсь, — что смогу подержать его за ручку хоть мгновение, как я держал вас обоих.

— Конечно, ты сможешь это сделать.

— Тогда я умру спокойно.

Они замолчали. Напоминание об утраченном члене семьи, изолированном от всех них, наполнило грустью воздух, который становился все гуще и нес запахи сухого мха, камней и нагретой земли. Отец и сын поднялись, вновь принялись за работу, но время от времени Матье останавливался, поднимал голову к небу и, вытирая пот, думал о младенце, который скоро должен был родиться. Он надеялся, что этот ребенок заполнит наконец пустоту, образовавшуюся после трагической смерти Виктора.

Около одиннадцати часов они прекратили работу и пошли на ферму по тропе в зарослях можжевельника, на котором уже голубели ягоды. Матье и Мартин торопились сейчас быстрей спрятаться в тень и напиться, ожидая обеденного времени.

Когда они были еще далеко, Матье заметил на крыльце Марианну. То, что она стояла там в такую жару, показалось ему неестественным, к тому же Марианна, вместо того чтобы скрыться в доме, побежала им навстречу под испепеляющим полуденным солнцем. Он подумал, что что-то стряслось, решил, что с Клодин произошло несчастье, и заметил на лице Мартина ту же тревогу. Но Клодин вышла следом за остановившейся посреди двора Марианной, подождала, пока Матье приблизился к ней, и сказала, нежно взяв его за руку:

— Звонил Шарль. Ваша сестра Люси умерла. Ее тело обнаружили в парке замка Буассьер. Он сказал, что, вероятно, у нее произошло кровоизлияние в мозг. Завтра в Сен-Винсене состоятся похороны.

Матье постепенно пришел в себя, немного подумал и затем направился к сараю. Мартин, услышавший новость, хотел последовать за ним, но Марианна его остановила.

— Оставь его, — сказала она сыну.

Матье один вошел в свежую тень и закрыл за собой дверь. Там он недолго оставался без движения, затем сел на ореховое бревно, служившее колодой при колке дров. За одно утро ему пришлось узнать новость о будущем рождении и о смерти. Значит, вот как устроена жизнь? Значит, кому-то необходимо было умереть, чтобы новый ребенок мог жить. Эти мысли показались Матье абсурдными, и он почувствовал сильную усталость. Теперь он оставался последним уроженцем Праделя из их семьи, потому что Франсуа и Люси уже покинули этот мир. Он смутно помнил первое января 1900 года, когда они с Франсуа искали знаки, знаки перемен в жизни людей, так расплодившихся с тех пор. Матье казалось, что он был не на своем месте, что он тоже должен исчезнуть, а затем он подумал о будущем внуке и нашел в себе силы. Он еще немного повоюет. Ему необходимо было знать, не будет ли угадываться Виктор хотя бы в одной черте младенца, в его улыбке; только тогда Матье узнает, подошла ли его жизнь к концу.

В конце сентября 1962 года Пьер открыл для себя Париж со смешанным чувством боязни и любопытства. К большой радости родителей, благодаря отличным отметкам он был принят в класс высшей математики в лицей Людовика Великого по адресу улица Сен-Жак, 123 в четвертом округе Парижа. Настрадавшись за время жизни в пансионате, Пьер сейчас получил возможность снимать маленькую комнатку и, таким образом, стать настоящим студентом, без всех ограничений пансионата, кроме необходимости обедать в помещении лицея. Родители нашли ему жилье на улице По-де-Фер, на возвышенности Сен-Женевьев, не слишком далеко от лицея. В его комнате не было никаких удобств, она находилась на последнем этаже очень старого здания, но для Пьера символизировала свободу, которую он так долго лелеял в мечтах.

Юноша обдумывал свой отъезд в Париж все каникулы, но мать все же помогла ему побороть страх, объяснив, что этот отъезд был великолепным шансом однажды стать кем-либо неординарным, подняться на другую ступень в обществе, жить другой, не похожей на его нынешнюю, провинциальную, жизнью, жить в городе, где принимались решения, собирались самые блестящие умы, хранители знаний, то есть все, на что мог только надеяться молодой человек в восемнадцать лет. И все же ему было нелегко уезжать после трех месяцев, проведенных в Пюльубьере, большей частью в компании Кристель, одарившей его всем, чем только может одарить расцветающая юная девушка. Он с трепетом вспоминал длинные послеобеденные часы в густом ароматном воздухе леса, на кровати из мха, о гладкой и теплой коже, о своей отрешенности и, наконец, о часе расставания, когда Кристель сказала ему без единой слезинки, но голосом, пронзившим его насквозь: