Поют черноморские волны - Борис Крупаткин

Печальная легенда гласит о том, что багровый отблеск на старом хрустале — то цвет крови стеклодувов. Горловая чахотка была страшным уделом многих мастеров «Мозера».

Мы сидели в выставочном зале фабрики. Солнечные лучи струились, дробились, сверкали, зажигались, гасли и вспыхивали, как жгучие молнии, на гранях сотен сказочных изделий из стекла и хрусталя.

О новом в жизни создателей чудо-стекла, о светлых цехах и умных машинах и инструментах, помогающих мастерству, об ордене Труда, которым народное правительство наградило коллектив фабрики «Мозер», — обо всем этом с гордостью говорили стеклодувы и граверы, перенявшие свое умение от отцов и дедов, рассказывали молодые мастера — выпускники Пражского художественно-промышленного втуза, техникума в Новы Боре, юноши и девушки из художественной школы в Железном Броде, из ремесленных училищ и творческих мастерских. Словно художники и поэты о своих картинах и стихах, говорили они о том, как гравируют, гранят, золотят, гелошат, протравливают, морозят стекло, как создается резьба, раскраска, мозаика стекла, как гранится, шлифуется хрусталь на радость людям…

И как бы завершая беседу, мастер Иозеф Брихт вдруг поднял на колени своего маленького внука, который до сих пор неслышно стоял за широкой спиной деда.

— Пусть Франтишек скажет гостям стих. Он уже три года учится русскому языку и может прочесть нашего Иржи Гавеля на русском. Читай, Франтишек! — Дед погладил внука по стриженой голове, подбадривая мальчика. — В устах младенца есть истина, — подмигнул старик в нашу сторону.

Франтишек читал нараспев, как читают дети во всех странах, на всех языках, читал уверенно, опираясь на плечо деда:

Мой край,задумчивый мой тихий край…Отец мой             был искусный стеклодув,всю жизнь — в труде, однако сытым не был,и видел старика за черствым хлебомрассвет, к нему в окошко заглянув.У матери моей                      потоки слезтекли из глаз жемчужинами горя…Но край теперь преобразился наш,и слезы горькие былых лишенийтеперь сверкают в блеске украшений,в граненой красоте хрустальных ваз.

Франтишек передохнул, серьезно посмотрел на деда и продолжал читать. Он протягивал руки к сверкающим кубкам и вазам, и они чуть слышным звенящим эхом повторяли тихий голос мальчика:

И я хотел бы стеклодувом стать —из хрусталя создать такую вазу,чтобы она в себя вместила сразувсе розы мира! В хрустале таком,чтобы они дышали. А над нимивитало б счастье вечным мотыльком!

Хрустальную вазу, о которой писал поэт, мы увидели тут же, на выставке изделий мастеров «Мозера». Казалось, она действительно была соткана из лепестков роз — так прекрасна и тонка была эта ваза!

Но виденное минуту назад затмевалось еще более изумительными творениями стеклодувов, граверов, художников «Мозера»… Хрустальное блюдо с чешской ручной шлифовкой, гравированные золотом бокалы, сервизы, радующие, как гармоничная симфония, кувшины и чаши с невиданной облицовкой, тончайшие кубки, окаймленные рисунком, легким, как серебристый полет ласточки, и вазы и корзины из хрусталя, сверкающие, как горный лед в лучах солнца… А как описать изделия из цветного стекла! Краше самых драгоценных камней, они по праву носят их гордые имена — берилл и эльдор, дымчатый топаз и розалин и легендарный александрит, загадочно меняющий свой цвет у вас на глазах.

Казалось, мы видели уже все, что могут сотворить вдохновенные мастера стекла, и, перебивая друг друга, выражали свое восхищение. Но Иозеф Брихт поднял руку:

— Я покажу вам сейчас творение Дружбы! То есть хрустальный кубок — наш привет и подарок Гагарину.

Кубок действительно был прекрасен. Тончайший хрусталь, самой благородной формы, окаймленный золотым вихрем, как дымчатым следом ракеты, устремленной ввысь в лучах восходящего солнца. А в голубоватой пустоте бокала, как в бездонной глубине неба, ободок чудом отражался плавающим золотым серпом, создавая непередаваемую, действительно ни с чем не сравнимую красоту.

1962 г.

Дорога всех дорог

Давно я не слышал эту старую русскую революционную песню. У нас поют ее теперь лишь на редких комсомольских вечерах, когда глухие басы комсомольцев первого призыва сливаются со звонкими голосами юношей и девушек в едином хоре нескольких поколений революции:

Смело, товарищи, в ногу,Духом окрепнем в борьбе…В царство свободы дорогуГрудью проложим себе…

Сколько воспоминаний будят наши славные старые песни!

Но как передать те чувства, которые захватили нас, советских людей, когда знакомый и родной напев этой песни мы услышали вдруг, подъезжая к Будапешту! Ее пели молодые венгры на своем языке, юноши и девушки со старейшей спичечной фабрики, провожающие нас в город.

— Кэрэм!.. Оросул!.. Просим… Пойте с нами на русском!..

И мы подпевали венграм песню нашей молодости. Она неслась по вечернему пригороду венгерской столицы, к Дунаю, к горе Геллерт, где вечным сном спят советские воины — освободители Будапешта… Им была эта песня близка, как и нам…

Заводской автобус ускоряет ход. Мы въезжаем в шумный и светлый поток Надькерута — Большого кольца Будапешта. Где-то здесь вскоре простимся с нашими новыми друзьями, надолго запомнив сегодняшний день.

Ранее нам довелось бывать на «Красном Чепеле» — промышленном центре Венгрии, комбинате мощных заводов. Теперь мы попросили познакомить нас с рядовым небольшим предприятием Будапешта. Нам назвали фабрику спичек, и вот мы среди ее гостеприимных хозяев. Друзей из Советского Союза встречают цветами, теплыми объятиями, и все, что мы видим: изумительно чистый двор, зелень, умные автоматы, расщепляющие большие стволы деревьев в ажурные спичечные эскадроны, — все это было невероятно знакомо. И даже треугольные красные вымпелы над станками и агрегатами — почетные светочи трудовой славы — запечатлели рядом имена великого венгерского поэта-революционера Шандора Петефи и советской героини Зои Космодемьянской.

И когда через много часов в заводском клубе за кружками пива мы обменивались сувенирами и впечатлениями и в обмен на красивые спичечные венгерские наборы преподнесли друзьям свои наборы спичек — «Города СССР» и «Малахитовая шкатулка», один из нас выразил общее чувство:

— Мы проехали немало стран Европы, многое повидали и в самой Венгрии. Но вот миновали проходную вашей фабрики, увидели зеленую елочку у входа, цветы, вымпелы ударных бригад в цехах и открытые лица рабочих — и словно на наш уральский или московский завод попали, будто домой приехали…

В дружеских беседах раскрываются судьбы людей новой Венгрии, страницы их жизни.

Маленький, болезненного вида пожилой человек кажется невзрачным. Но вот он обращает к вам спокойный и уверенный взгляд своих светлых глаз, о которых так и хочется сказать «стальные», вот звучит его неторопливый рассказ о тюрьмах старой Венгрии, о жизни в далекой советской Сибири в двадцатые годы, после сдачи в плен в первую мировую войну… Он говорит о баррикадах смерти у Будапештского горкома партии в дни фашистского мятежа, о людях фабрики спичек, любовно и заботливо обновленной умелыми руками… Звучит неторопливый рассказ Габора Сакони, гаснет и вновь вспыхивает его старая трубочка, и вы чувствуете: это вожак, закаленный в испытаниях и горестях, знающий цену радости, умеющий улыбаться так, что люди от всего сердца отвечают улыбкой.

Красавица Ирен, обнявшись с нашими девушками, что-то говорит так быстро, что гид Стефан не успевает переводить и сердито бросает по-русски: «Пулемет…» А Ирен, наладчица автомата укладки спичек, украшенного почетным красным вымпелом с именем Зои Космодемьянской, Ирен, похожая на кинозвезду, рассказывает о своей жизни и большой победе, одержанной над собственным мужем. Представьте, он не хотел, чтобы она работала на фабрике, запирал ее в квартире, грозил разводом. Ирен бежала из окна третьего этажа, как в кинофильме, много дней и ночей скрывалась у подруг-работниц, но с фабрики не ушла. Чем кончилось все? Ирен улыбается. Ее бабку, по семейному преданию, грозный дед сгноил в келье монастыря на каком-то дунайском острове. Муж Ирен пришел к секретарю комсомола фабрики — Регине Гараи — и слезно просил вернуть ему жену; с него взяли три клятвы: любить, уважать, не притеснять — и Ирен вернулась. Сейчас портрет ее (явно напоминающий кинозвезду) — на Доске почета фабрики.

А вот и Регина Гараи. В ярком платье, с яркими бусами, с черными волосами, раскинутыми на плечах, она кажется цыганкой. И она действительно оказывается цыганкой. Фашисты расстреляли весь ее табор. Пятилетнюю Регину подобрали в лесу без сознания. Ее ждала судьба бездомной попрошайки. Но в Венгрии ныне иная жизнь. Регину взяли в детский дом, она окончила школу, пришла на фабрику… Она активист общества дружбы с СССР, ездила в Советский Союз, на спичечные фабрики Белоруссии, изучает русский язык.