В заповедной глуши - Александр Мартынов

На ужин мальчишки опоздали на целых десять минут, да ещё минут пять не могли толком есть и только сипло дышали, вцепившись в ложки и глядя в стол пьяными глазами. За оставшиеся пять минут они успели затолкать в себя ужин и даже удержать его внутри, хотя Михал Святославич был беспощаден и тут же поднял их из-за стола.

Он устроился с какими-то своими расчётами на краю ямы, но не стал заниматься, а просто наблюдал за мальчишками — рассеянно, явно не из опасения, что они станут сачковать. После трёх часов попеременного ползания на спине, по-пластунски и на боках, перемежаемого бодрыми пробежками на четвереньках, возможность махать лопатой и таскать вёдра была просто райским наслаждением — ребята начали приходить в себя.

— Дядя Михал, — сказал Валька, и сам немного удивился, как естественно у него это получилось. Лесник кивнул. — Ну а всё-таки… что с нами было?

— Если можете работать и рассказывать — то рассказывайте, — предложил Михал Святославич.

Перебивая друг друга воспоминаниями, мальчишки заговорили, то и дело удивлённо косясь один на другого. Наконец Витька изумлённо спросил:

— А… разве так бывает? Сперва разные сны… а потом одинаковый… и опять разные?

— Это не сны, — Михал Святославич преспокойно сорвал былинку, сунул её в зубы, задумчиво посмотрел на мальчишек. — Это видения. Видения из прошлого, с самого начала.

— В смысле, что это всё было? — уточнил Витька немного недоверчиво. Лесник кивнул. Валька оперся на лопату и поднял голову:

— Остров Туле… — задумчиво сказал он. — Ultima Tule. Я читал, но думал, что это выдумка гитлеровцев… Остров на месте Ледовитого океана, родина арийцев.

— В бой, арья, — повторил Витька. — Как наяву… Так здорово…

— Здорово? — спросил молчавший лесник. Витька замялся:

— Ну… было страшно… но всё равно здорово — как будто… — он потёр грязной рукой лоб. — Нет, не знаю, как сказать.

— А что до выдумок гитлеровцев, — сказал Михал Святославич, понимающе глядя на мальчишку, — то, Валентин, как это ни печально, но большинство из них — от реактивного двигателя и самолёта-«бесхвостки» до черепно-лицевых параметров и острова Туле — совсем не выдумки. И вы просто видели тех, кем были раньше.

— А вы? — спросил Валька. Михал Святославич не ответил, но сказал:

— А вот с медальоном вы обращаться не умеете и вполне могли погибнуть — здесь и сейчас. Да и взяли его без спросу. Так что не обижайтесь на наказание.

— Это я, — сказал Витька. — Я уговорил взять, Валька не хотел. Я его это. Шантажировал.

— Копайте, шантажисты, — Михал Святославич легко поднялся. — Я сейчас…

— Куда это он? — поинтересовался Витька, глядя на друга. Валька пожал плечами и предложил:

— Давай копать дальше… Чувствую я, завтра будет жуткая пытка под названием «утренний подъём».

— Выживем, — оптимистично сказал Витька и добавил: — Ты прости, что я тебя тоже подставил.

— Оно того стоило, — туманно ответил Валька. И загадочно улыбнулся.

Михал Святославич вернулся с гитарой. Валька мысленно поморщился — он сам умел играть очень неплохо и терпеть не мог «трёх аккордов», которыми обожали подыгрывать себе ветераны многочисленных войн России, да и сами песни ему чаще всего казались примитивными и недостойными того, о чём в них пелось. Но, как выяснилось, лесник играл хорошо — усевшись на прежнее место, он подобрал аккорды и неожиданно выдал:

— Римляне империи времени упадкаЕли, что придётся, напивались гадкоИ с похмелья каждый на рассол был падок —Видимо, не знали, что у них упадок…[34]

…Мальчишки посмеялись над песенкой. А Михал Святославич, допев её, предложил:

— А вот послушайте… Можете считать эту песню неким философским ключом к пониманию того, что чувствует солдат в бою… Да ладно, отложите лопаты, садитесь. Отдохнёте.

Мальчишки не заставили себя просить дважды. Воткнули лопаты в землю, выкарабкались наружу и с удовольствием присели на траву. А Михал Святославич не спешил начинать. Он трогал струны и смотрел куда-то в лес, за который уже село солнце. Потом вздохнул…

— В застывших глазах, стекленея, замёрз перевал…Сквозь синие полосы часто пульсирует кровь…Сегодня мой друг у меня на руках умирал,В немом изумлении вскинув разбитую бровь…Как знать: скоро ль выпадетсрокЗа райскую пастьвысоту?И пригоршни страха всё прыг,да всё скок,И жалят всё мимо,и мимо,и мимо,и мимо меня — пустотупустоту…пустоту…пустоту…

Михал Святославич не подыгрывал себе на гитаре — гитара была органичной частью песни. Мальчишки молчали, свесив руки между колен и глядя под ноги…

— Как знать — где прорублен мой выход в скалистом дворце?Я знаю — на чьей-то недремлющей мушке сижу…И мало мне радости в том, что пока ещё цел…И нет во мне грусти за то, что хожу по ножу!Но пуле,нашедшей висок,Не видеть менястариком…И медные птицы всё прыг,да всё скок,Клюют свои зёрна всё мимо,и мимо,и мимо,и мимо меня — в молоко…в молоко…в молоко…в молоко…Я знаю — в какой-нибудь близко крадущийся мигС моими мечтами врага совместится прицел…Все дни, что я прожил — и всё, что я в жизни достиг,Под маской молчанья застынет на бледном лице.Ты знаешь, родной мой,браток —В бою расставатьсянельзя…Но демоны мести всё прыг,да всё скок,И стрелами тьмы полосуют всё мимо,и мимо,и мимо,и мимо меня — по друзьям…по друзьям…по друзьям…по друзьям…Солярного дыма удушливо-едкий заслонДовьётся до дома в дожде, что похож на грибной…И кто-то в ту ночь постучит в опечаленный домРуками смертельной тоски, как небесной водой!Надежд моих выкроенклок,Из горьких невзгодполотна…Но слуги Харона всё прыг,да всё скок,И сжата во мне с каждым выстрелом злее,и злее,и всё бесконечней — война…война…война…война…Мы прём на рожон, сатанея в азарте вражды —Как все: душу в зубы и пыльный ландшафт — на таран!Привычка войны — полужить в пол-воды, в пол-беды —Внутри надырявила тысячи ноющих ран!Кладутк колоску колосок,Сжинают жнецыбез труда…Их медные косы всё прыг,да всё скок,Как в землю, как в небо вонзаются в память мою —навсегда,навсегда,навсегда…[35]

— Тот, кто сложил эту песню, сам не знает, что он гений, — сказал тихо Михал Святославич, опуская гитару. — Может быть, он гениальней Пушкина, Лермонтова… Потому что это всё такая правда…