Бобо в раю. Откуда берется новая элита - Дэвид Брукс

Не так давно New York Times Magazine выпустил специальный религиозный номер, хитроумно озаглавленный «Религия возвращается (вера на очереди)». Умонастроения бобо замечательно отразил Фрэнсис Фукуяма в своей работе 1999 года «Великий разрыв»:

«Если раньше сообщество возникало как побочный продукт непоколебимой веры, то сегодня люди возвращаются к религии в стремлении стать частью сообщества. Иными словами, причина возвращения к религиозным традициям не обязательно в том, что люди верят в истинность откровения, но, безусловно, в том, что ослабление сообществ и мимолетность социальных связей в секуляризированном обществе порождает острую потребность в причастности к ритуалам и культурной традиции. И вот они уже помогают бедным и ближним, но не потому, что так велит религиозная доктрина, но из желания быть полезными сообществу и убедиться в том, что религиозные организации предлагают наиболее верный путь к удовлетворению этой потребности. Древние молитвы и вековые обряды они повторяют не потому, что верят, что их ниспослал Господь, но ради того, чтобы передать своим детям правильные ценности и самим испытать умиротворяющий эффект ритуала и связанное с ним ощущение соборности. Можно сказать, что саму религию они и не воспринимают всерьез. Религия становится источником обрядовости для лишившегося ритуалов общества и, таким образом, вполне объяснимым проявлением естественного стремления к причастности, присущего всем людям от рождения».

Нельзя сказать, что прихожане из бобо стараются меньше других. Посты и прочие ограничения они зачастую блюдут даже строже обычного. Однако пост в их случае не означает смирения. В прежние века верующие ощущали, что свобода каким-то парадоксальным образом достигается через полное повиновение воле Божьей, однако подобное слепое подчинение для душевного склада бобо просто неприемлемо. К примеру, среди иудеев растет движение молодых ортодоксов, которые знают иврит, изучают Тору и соблюдают кашрут. Строго следуя традициям, они при этом позволяют себе выбирать, и те из древних законов, что задевают их современные чувства – к примеру, почти все правила, ограничивающие роль женщины, – они просто не замечают. То же самое происходит, когда какие-либо из библейских установлений противоречат плюрализму, когда иудаизм преподносится как единственная истинная вера, а остальные религии – как неполноценные или ошибочные. Ортодокс без слепого следования букве и в самом деле – флексидокс.

Организованная религия, когда-то отвергнутая как безнадежно устаревший институт и опора для слабых духом, сегодня снова набирает авторитет. Упомянув за ужином свое участие в жизни церкви или синагоги, бобо ощущает легкий прилив морального удовлетворения. Это демонстрирует, что он не какой-нибудь зацикленный на себе нарцисс, а член религиозной общины. И все же религиозный дискурс изменился. Сегодня межконфессиональные диспуты, отнимавшие столько сил у теологов прошлого, выглядели бы нелепо. «Я, конечно, не религиовед, – пишет Вацлав Гавел в журнале Civilization, – но, на мой взгляд, в основных религиях куда больше общих черт, нежели готовы признать их последователи. У них общая отправная точка – что этот мир и наше в нем существование повинуется не слепому случаю, но мистическому, непреложному порядку, источник, направление и цели которого нам сложно постичь во всей полноте. Нравственные законы, налагаемые этим мистическим порядком, тоже очень похожи. На мой взгляд, совокупность всех существующих различий в этих религиях не перевесит их фундаментального сродства».

Иными словами религиозный порыв – штука гибкая и в разных культурах способна принимать различные формы. И сам этот порыв куда важнее, нежели конкретные ограничения и правила, налагаемые той или иной сектой или конфессией. Поэтому невредно и осмотреться, примерить на себя несколько религий, прежде чем сделать окончательный выбор. Можно выбрать и сразу несколько, чтобы свободно перемещаться между ними в зависимости от насущных нужд и предпочтений. Так мы примирили выбор и преданность.

Грандиозное примирение

Большинство считает такое примирение возможным или, по крайней мере, готово попробовать. Может, и получится. Роберт Нисбет, чья книга 1953 года «В поисках сообщества» стала предвестником сегодняшнего всеобщего интереса к подобным институтам, считал, что жить в сообществе много лучше, однако ограничивать себя одним сообществом вовсе не обязательно, а правильнее попробовать несколько. «Свобода таится в пустотах между монолитами власти и питается конкуренцией между авторитетами», – писал Нисбет. Таким образом, человек может одновременно испытывать причастность и пользоваться плодами свободы. Нисбет цитирует французского писателя Пьера Жозефа Прудона: «Умножайте связи, и будет вам свобода».

Но есть и те, кто не верит в возможность совмещения максимальной свободы и духовной самореализации, считая, что созданная индивидуалистами теория изначально является ложной. Эти люди вроде бы готовы к совместной деятельности и все время говорят о традиции, корнях, сообществе, но любовь к этим добродетелям не идет у них дальше слов. Когда им приходится делать выбор, то общему делу они всегда предпочтут личную выгоду. Они забудут о местном сообществе, как только им предложат работу поинтереснее. Они откажутся от традиций и правил, если сочтут их утомительными. Разведутся, если брак перестанет доставлять удовольствие. Забудут друзей, если они им наскучат. И бросят ходить в церковь или синагогу, когда это перестанет приносить удовлетворение. При этом все это самообман, потому что в итоге всех этих передвижений в поисках свободы и самопознания окажется, что им буквально не за что зацепиться – все в их жизни было слишком легковесно и недолговечно.

Сравнивая нашу жизнь с той, что он описал в своей книге про Чикаго 1950-х, Алан Эренхольт уподобляет нас человеку, который сидит перед телевизором и щелкает пультом дистанционного управления, этим «абсолютным оружием персонального выбора, дающим возможность в течение часа выбирать и отвергать десятки видеоразвлечений, чья способность удерживать внимание изначально подточена опасением, что на следующей или последующей частоте идет что-то еще более завораживающее». Далее Эренхольт пишет: «Слишком многое из того, что мы делаем, и в большом и в малом, стало напоминать переключение каналов. Процесс этот сопровождается обескураживающей, по-видимому, бесконечной чередой вариантов, которая так никогда и не складывается ни в логическую, ни в нравственную систему, потому что вариантов просто слишком много, а помочь с выбором некому. Нам нечего противопоставить постоянному искушению попробовать еще один вариант, лишь бы не смотреть всю жизнь одно и то же».

С Эренхольтом сложно не согласиться. Чем шире и разнообразнее мы живем, тем выше опасность утратить ощущение принадлежности. Связи человека, ограничивающего себя одним сообществом или партнером на всю жизнь, безусловно, глубже и сильнее, нежели у того, кто потратил свой век на эксперименты. Человек, вверивший себя одной религии, будет верен ей куда больше, нежели тот, что любопытствующим агностиком маневрирует между различными учениями. Жизненный опыт монастырского монаха ограничен, зато, вероятно, и существование его наполнено особым смыслом.

Жизнь бобо – это мир широкого выбора, но лишенный беззаветной преданности, как, наверное, и глубочайших озарений, самых сильных чувств и самых честолюбивых планов. И пусть наши старания примерить свободу и преданность, добродетель и изобилие, автономность и сообщество и не ведут к катастрофическим последствиям или соскальзыванию в безнравственность и декаданс, однако на этом пути слишком много компромиссов и духовной галиматьи. Дорога к бесконечному выбору, возможно, приводит к недопринципам и полусвободам, к умеренной, но бесцветной жизни. А в окрашенных всеми оттенками серого сердцах нет места героизму, вдохновению, абсолюту.

Бывает, оглядываясь по сторонам, я думаю, что совместить несовместимое нам удалось, только став поверхностными – мы просто откинули глубокие мысли и высокие идеалы, которые мучили бы нас, если б мы оценивали себя в соответствие с ними. Иногда мне кажется, мы слишком многое себе прощаем. По иронии судьбы, духовный путь бобо начался с большого взрыва – раскрепощение, отказ от старых ограничений, первые, самые сладкие эксперименты с тотальной свободой, – а заканчивается в тихой гавани.

Богема с отвращением взирала на пресное существование буржуазии, на их тупое довольство и благопристойные нравы. Поэтому они призвали среднее сословие отказаться от проторенных веками путей. Жизнь – это приключение! Однако если мы сами выбираем свой путь, что нам делать с людьми, которые предпочли другую дорогу? В жизни столько несоизмеримых ценностей, в каждой религии есть крупица истины, и каждый путь отражает реальную человеческую потребность. Поэтому богемный деятель, устремившийся к новым горизонтам, преисполненный героическими мечтаниями, довольно быстро осекается и начинает учиться терпимости, учиться не слишком рьяно отстаивать свои убеждения, чтобы не оскорбить соседей и не быть оскорбленным в ответ. И вот пылающий костер раскрепощения уже становится оберегаемой от ветра свечкой терпимости и умеренности.