Петербуржский ковчег - Сергей Зайцев

— Что вы хотите? — оглядываясь на дворец, уже иным тоном вопросил офицер.

— Аудиенции...

Офицер так и выпучил на него глаза:

— Вы с ума сошли! Вы же не в средневековье... Пойдите... пойдите прочь! Это не положено...

Аполлон продолжал молча стоять. Офицер, озираясь на него как на безумного, пошел обратно ко дворцу; на ходу предупредил:

— Ежели через пять минут вы еще будете здесь, я пришлю караул. И вас со скандалом выдворят!...

Однако угроза оказалась всего лишь угрозой. Никакой караул через пять минут не явился.

Аполлон стоял, крепился духом.

... Прошел день, на город опустились сумерки. В окнах дворца стали зажигаться огни. Только тогда Аполлон позволил себе немного расслабиться: не сходя с места, перенести тяжесть тела с ноги на ногу. Он и не подозревал ранее, что стоять — просто стоять — так трудно и может доставить такие мучения. Ноги болели, как от долгой ходьбы, как от лазания по горам.

Когда сумерки сгустились, Аполлон заметил, что к нему опять идет кто-то от дворца. На сей раз это был какой-то придворный: средних лет очень худой человек с большим хищным носом.

Он спросил с некоторой даже учтивостью:

— Вы здесь долго собираетесь стоять — на виду у всего мира?

Аполлон разомкнул губы:

— Я прошу аудиенции...

— Но ведь есть же для этого канцелярия... — начал было придворный.— Это долго, — перебил Аполлон. — А дело не терпит отлагательств. Вопрос жизни и смерти...

— А вы думаете таким диким способом — быстро?

— Не знаю... Надеюсь... — бесцветным голосом молвил Аполлон.

— Дело по поводу...

— По поводу Милодоры Шмидт, заключенной в крепость по недоразумению.

Придворный вздохнул:

— Увы, государя во дворце нет. Он на водах... поправляет здоровье. И рассмотреть ваше дело не сможет. Вы напрасно теряете время... Вам бы следовало действовать иным образом, для таких случаев и существующим: подать прошение...

— Я не верю вам. Государь здесь. И он весь день смотрел на меня в окно, — сказал убежденно Аполлон, но это была лишь уловка с его стороны.

— Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я не обязан вам говорить, но говорю: его величество на водах. И давно...

— Я видел тень его. Вон в том окне. Придворный господин оглянулся:

— Этого не может быть...

Но уже одно то, что он оглянулся, Аполлон расценил как хороший знак. Аполлон сказал:

— Я буду стоять. Мне нужно говорить с государем...

— Как хотите, — придворный развернулся и ушел.

Этот человек не угрожал Аполлону караулом. Однако спустя полчаса караул появился — нижний офицерский чин и двое гренадерского роста солдат.

Ни слова не говоря, офицер показал на Аполлона пальцем. Солдаты грубо схватили Аполлона под мышки и потащили к набережной. Он пытался сопротивляться, но к успеху это не привело, несмотря на то, что был он не из слабого десятка.

У самой воды Аполлона отпустили.

Офицер, приняв суровое выражение лица, предупредил:

— Не извольте больше показываться перед дворцом, сударь. На другой раз не пожалеем — высечем на парапете и столкнем в Неву... Пусть вы и благородного звания...

У Милодоры давило в груди, трудно было дышать. Она нашла положение — на левом боку, — при котором дышать ей было легче. Знобило. Но Милодора знала: если не двигаться, если не тратить силы и не терять тепло, можно вытерпеть эту пытку. А то, что это была пытка, Милодора не сомневалась. Такая, видно, была судьба. Судьба эта несчастливая была заключена уже в самом имени. И благодарить за нее можно было мамашу, родившую Милодору на свет в один из сентябрьских дней, и священника, давшего новорожденной имя Минодоры по святцам... Легендарную Минодору, целомудренную и блаженную в благочестии, вместе с сестрами ее Митродорой и Нимфодорой мучил некий князь по имени Фронтон... Такое смысловое совпадение (там — Фронтон, здесь — Карнизов), открывшееся сейчас Милодоре, поразило ее и еще более убедило в предопределенности судьбы. Вероятно, как и легендарную Минодору, Милодо-ру ждала смерть в муках. Карнизов не тот человек, что выпустит жертву, не добившись своего...

Милодора уняла озноб, на некоторое время у нее как будто полегчало в груди. Милодора грезила...

Она понимала теперь, что и в имени Карнизова легко просматривается его судьба — судьба мучителя, судьба князя Фронтона. И находила тому новые подтверждения. «Кар» — ведь это в языках многих восточных народов — «черный»... «Кар-р...», — каркает у Карнизова ворона... Милодора поражалась самой себе: как она не поняла этого раньше, как не разглядела в Карнизове свою грядущую беду! Быть может, тогда все в ее жизни развивалось бы по-другому... И тут же давала самой себе ответ: понять это прежде она не могла, в этом и заключается предопределенность судьбы. Всякое знание, всякое понимание приходит только в свое время: открытием, приобретением, откровением свыше, а иногда... указанием — как движением перста Божьего.

— Господи! На что указываешь мне, — шептала воспаленными устами Милодора, — за что наказываешь меня? Я старалась не грешить...

Из угла послышался ехидный старческий смех:

— Грешила, грешила, голубушка! Уж я — то знаю... И свидетельствую...

— Что ты говоришь, старик?

Федор Лукич торжествующе посмеивался и хлопал себя по худым коленкам:

— Меня — законного супруга — не любила? Грех!...

Милодора поспешно крестилась, но поручик Карнизов не давал довести крестное знамение до конца — брал за руку, сдавливал пальцы:

— Скажите, сударыня, а не носит ли граф колечко на мизинце по обычаю масонских мастеров? В кабинете у него не лежит ли циркуль на видном месте?..

— Нет, нет... — пугалась Милодора. Федор Лукич хихикал:

— А ты ей циркулем в глаза! В глаза, сердешный!... Все бабы — стервы!...

Карнизов, не слушая его, ходил вокруг да около:

— И «всевидящее око» не рисует на полях книг?

— Нет, нет... Мы ходили с ним в оперу... Откуда-то издали раздавались голоса:

— Недужит она, господин поручик. В Обухов-ку бы ее...

— Пшел вон, любезный! Твое дело — сабля и коридор... Чтоб не ржавая и чтоб — тихо...

— Помрет — жалко...

— Идиот!... Пронзительно визжали несмазанные петли двери. Ах, нет!... Это опять смеялся Федор Лукич Шмидт:

— Плохо грела мне коленки — грех!

Темная фигура склонялась над ней, качала головой. Это напоминало Милодоре приход смерти.

— Сударыня, вы должны поговорить со мной. Это важно.

Милодора молчала. О чем говорить со смертью?

Тень смерти покрывала ее.

— Вы нужны мне... Я не столько мучаю вас, сколько себя мучаю. Я не нахожу себе места от боли, что испытываете вы. Противоречивые чувства разрывают меня надвое: днем я ненавижу вас, а ночью люблю... Но в жизни моей становится все больше ночи... Вы хотите знать, откуда происходит сия раздвоенность?

Милодора не ответила. Что толку отвечать смерти?

— Братцы берут надо мной власть. Братцы говорят: хочешь взять — бери, иначе завтра может быть поздно...

Милодора удивилась:

— Разве у смерти есть братцы?

— Не говорите так!... Какая смерть! Ведь я люблю вас. И прошу: смилостивитесь над собой... И надо мной...

Милодора закашлялась и очнулась от тяжкого, не несущего отдохновения полусна. Открыла глаза. Хотя в номере было темно, Милодора могла что-то видеть — какой-то свет все же проникал снаружи сквозь запыленные стекла окна. И она увидела наяву тот черный силуэт, ту черную расплывчатую в полумраке фигуру человека, с которым, кажется, только что разговаривала о чем-то в полусне. О чем — она уже не помнила. Ей подумалось, что сон продолжается, но Милодора испугалась так сильно, как не пугаются во сне.

Она вскрикнула и отодвинулась от края кровати, прижалась к стене. И тут ей почудились некие знакомые черты в фигуре этого человека...

Да, это был Карнизов. Он стоял на коленях возле кровати...

Сильно колотилось сердце Милодоры.

— Вы, сударь... почему здесь?

— Вы должны простить меня...

— За что? — в волнении тихо молвила Милодора. — Что я не виновата?..

— Нет, вы виновны. Для меня это очевидно... — так же тихо отвечал Карнизов. — Но я ничего не могу с собой поделать. Меня тянет к вам. Я хочу взять вас, как советуют братцы, хочу вас любить; это придаст вам сил, мне — терпения... А завтра опять буду мучить вас. Вы согласны?..

— Согласна с чем?

— Я знаю, что это плохо и что я выгляжу не геройски. Таких, как я, не любят такие, как вы...

— Что же вы хотите? — оторопь Милодоры сменилась растерянностью.— Вы должны понять, что я люблю вас, когда мучаю. А мучаю — потому что люблю...

— Вы пришли меня мучить?

— Или подарить блаженство... — кажется, Карнизов сам был в лихорадке; его так и трясло.

Милодоре опять стало страшно. Она ладонью вытирала слезы с лица.

— Прошу вас: уйдите...

Карнизов молчал с минуту, потом вдруг безмолвно поднялся с колен и покинул номер. Дверь с знакомым тяжким визгом закрылась.