Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что надо еще различать, использует Маркс то или иное понятие в действительном смысле или недействительном.
К трактовке рабского труда Маркс подходит и с другой стороны – помещая раба в категорию «природных агентов»: «Работник и в форме раба, и в форме крепостного ставится в качестве неорганического условия производства в один ряд с прочими существами природы, рядом со скотом, или является придатком к земле» [139, с. 478].
В другом месте пишет: «При рабстве, при крепостной зависимости и т. д. сам работник выступает как одно из природных условий производства» [139, с. 485]. Но о роли природных агентов он в ряде мест пишет следующее: «Так как эти природные агенты ничего не стоят, они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости» [139, c. 553].
Природные агенты (включая людей как части природы) и природные ресурсы для условий жизни человечества, создания мира техники и в целом культуры, были и есть особенная ипостась народного хозяйства.
7.4. Природные агенты и ресурсы
Соответственно, любая политэкономия определяет роль и место всех этих природных агентов и ресурсов в образе хозяйства и взвешивает их ценность, меру усилий для их воспроизводства и развития. Индикаторы и критерии оценки этих сущностей, представленные в политэкономии Маркса, – это очень важная ее часть. Кратко рассмотрим её.
Весь XIX век осуществлялась интенсивная разработка идеологии капитализма в рамках одной общей платформы – индустриализма, основанного на вере в прогресс и законы общественного развития. Важнейшее условие для возникновения идеи прогресса и производных от нее идеологических конструкций либерализма – неисчерпаемость природных ресурсов. Американский философ и социолог Р. Нисбет сказал, что «на протяжении почти трех тысячелетий ни одна идея не была более важной или даже столь же важной, как идея прогресса в западной цивилизации».
Капитализм впервые породил способ производства, обладающий самоподдерживающейся способностью к росту и экспансии. Стремление к расширению производства и повышению производительности труда не было естественным, вечным мотивом в деятельности людей. Традиционное производство было ориентировано на потребление (а если производство приносило прибыль, то она была лишь источником наслаждений), и дух капитализма, ставящий высшей целью именно наживу, то есть возрастание достояния, был совершенно новым явлением. Это новое качество, ставшее важным элементом социального порядка, требовало идеологического обоснования и нашло его в идее прогресса, которая приобрела силу естественного закона. Страстный идеолог прогресса Ницше поставил вопрос о замене этики «любви к ближнему» этикой «любви к дальнему» («Чужды и презренны мне люди настоящего, к которым еще так недавно влекло меня мое сердце; изгнан я из страны отцов и матерей моих…»). Становление общества потребления резко усилило эксплуатацию идеи прогресса.
Дж. Грей пишет: «Идею прогресса, воплощенную в проекте Просвещения, можно рассматривать как диахроническое повторение классической концепции естественного закона. Это современная концепция общественного развития, совершающегося через последовательно сменяющие друг друга дискретные стадии, не везде одинаковые, но схожие в том, что все они воплощают одну-единственную форму жизни – единую цивилизацию, рациональную и космополитическую. Современный либерализм во всех его известных формах – от Локка до Канта и от Джона Стюарта Милля до позднего Ролза – неразрывно связан с философией истории и с идеей прогресса, выраженных в проекте Просвещения» [21, с. 132].
В политэкономии идея прогресса соединилась с алхимией. Трудно выявить истоки этого синтеза. Вероятно, влияние оказала идущая от натурфилософии вера в трансмутацию элементов и в то, что минералы (например, металлы) растут в земле («рождаются Матерью-Землей»). Алхимики, представляя богоборческую ветвь западной культуры, верили, что посредством человеческого труда можно изменять природу. Эта вера, воспринятая физиократами и еще присутствующая у А. Смита, была изжита в научном мышлении, но чудесным образом сохранилась в политэкономии в виде, очищенном от явной мистики.
Мирча Элиаде так пишет об этой вере: «В то время как алхимия была вытеснена и осуждена как научная “ересь” новой идеологией, эта вера была включена в идеологию в форме мифа о неограниченном прогрессе. И получилось так, что впервые в истории все общество поверило в осуществимость того, что в иные времена было лишь милленаристской мечтой алхимика. Можно сказать, что алхимики, в своем желании заменить собой время, предвосхитили самую суть идеологии современного мира. Химия восприняла лишь незначительные крохи наследия алхимии. Основная часть этого наследия сосредоточилась в другом месте – в литературной идеологии Бальзака и Виктора Гюго, у натуралистов, в системах капиталистической экономики (и либеральной, и марксистской), в секуляризованных теологиях материализма и позитивизма, в идеологии бесконечного прогресса» (цит. по [46, с. 37]).
В XVII в. считалось, что минералы растут в земле, и поэтому истощенную шахту надо оставить отдыхать на 10–15 лет, чтобы минералы снова нарастали.
От представления о Матери-Земле, рождающей («производящей») минералы, в политэкономию пришло противоречащее здравому смыслу понятие о «производстве» материалов для промышленности. Это сформулировал философ зарождающегося буржуазного общества Гоббс в «Левиафане»: минералы «Бог предоставил свободно, расположив их на поверхности лица Земли; поэтому для их получения необходимы лишь работа и трудолюбие [industria]. Иными словами, изобилие зависит только от работы и трудолюбия людей (с милостью Божьей)».
Эта философия стала господствующей. Попытки развить в рамках немеханистического мировоззрения (холизма) начала «экологической экономики», предпринятые в XVIII веке Линнеем и его предшественниками (Oeconomia naturae – «экономика природы», «баланс природы»), были подавлены всем идеологическим контекстом. В XIX веке так же не имел успеха и холизм натурфилософии Гёте. Можно сказать, что политэкономия стала радикально картезианской, разделив экономику и природу так же, как Декарт разделил дух и тело. В фундаментальной модели политэкономии роль природы была просто исключена из рассмотрения как пренебрежимая величина. О металлах, угле, нефти стали говорить, что они «производятся», а не «извлекаются».
Перейдем теперь к вопросу, который нас касается непосредственно: как указанные представления преломились в политэкономии марксизма? Ведь позиция, занятая по этим проблемам Марксом, оказала очень большое влияние на воззрения экономистов и политиков многих народов.
Казалось бы, можно было ожидать, что присущие марксизму универсализм и идея справедливости сделают его политэкономию открытой для понимания нужд человечества в целом, включая будущие поколения. К тому же Ф. Энгельс в «Диалектике природы» признает исторически обусловленный
