Трудно удержать - Кристи Бромберг

– Я сказал бы, что ты стала частью фона «КСМ». В каком-то смысле замаскировалась.

– Замаскировалась? – со смехом повторяет она.

– Ага, именно так. В каком-то смысле. Вы все детали пазла, которые идеально друг другу подходят и слаженно трудятся. Только вот иногда, вместо того чтобы быть кусочком из середины, тебе хочется стать тем, что с краю. Время от времени тебе хочется нацепить корону и оказаться в центре внимания, вместо того чтобы оставаться одной из придворных. – Я сжимаю ее руки. – Ты потеряла свою корону.

– Звучит весьма глупо, – смеется Леннокс. – Ты же это понимаешь, да?

– Возможно, но также задевает за живое, потому что перекликается с правдой.

– Раш…

– Со мной так же. Мне нравится играть в футбол. Он – моя страсть, моя жизнь. Но что лучше всего? То, что я являюсь частью команды. Могу слиться с остальными. Могу поддерживать их. Но иногда мне также нравится быть эгоистом. Завладеть мячом, который будет принадлежать только мне. Присвоить себе всю славу, по праву владеть ею. Не существует лучшего момента, чем когда мяч оказывается в воротах и толпа начинает сходить с ума.

– На поле ты никогда не сливаешься с остальными, Раш. Ты выделяешься всякий раз, когда прикасаешься к мячу.

– Точно так же, как и ты.

– Что? – удивленно спрашивает Леннокс. – Да ты с ума сошел.

Но когда она поднимает на меня полные слез глаза, я понимаю – мои слова что-то значат для нее.

– Вполне нормально желать, чтобы толпа ревела. Нормально время от времени бросаться во все тяжкие и быть эгоистом. Здесь нечего стыдиться. Работа в «КСМ» принадлежит тебе, но не совсем. Так сделай так, чтобы она принадлежала тебе полностью. Найди то, что необходимо, чтобы завести толпу. А до тех пор, дорогая, ты всегда будешь чем-то недовольна.

Леннокс смотрит на меня и впервые с начала этого разговора искренне улыбается.

– Кто же знал, что Раш Маккензи – философ.

– Едва ли.

Она тянется, чтобы подарить мне поцелуй и пробудить те части меня, которые обычно остаются в спячке.

– Ты дал мне куда больше, чем думаешь, профессор Маккензи. Раньше я бывала на сцене. В центре внимания. Знаю, насколько очаровательными могут казаться подобные моменты. Так что не уверена, что хочу этого. – Последнее предложение выходит не громче шепота. – О чем это я? Ах да, – хихикает Леннокс. Господи, какая же она милая. – Ты подарил мне несколько оргазмов, огромное количество вина… и возможность сбежать. А теперь еще и слова, которые мне так нужно было услышать.

– А еще я подарил тебе закат.

– Да. Подарил, – соглашается она, рассеянно скользя пальцами по моему животу.

И мы не двигаемся с места, пока солнце не садится и его краски не перестают плясать по небу, уступив место звездам.

Глава 31. Леннокс

Сокеана дует прохладный утренний ветерок. Это тот промежуток утра, когда море и небо кажутся одинаково серыми и невозможно сказать, где заканчивается одно и начинается другое.

Я, завернувшись по пояс в одеяло, сижу на широкой кровати в роскошном пляжном домике, который снял Раш, и почему-то волнуюсь. Мне следовало бы спокойно спать у него под боком, но именно когда я оглядываюсь через плечо и окидываю Раша взглядом, причина моего волнения становится очевидной.

Он.

Раш.

Один только его вид заставляет мое сердце биться быстрее, а желудок скручиваться узлом. То же случилось и при нашей первой встрече, но теперь все по-другому. Это должно было притупиться – черт, да в большинстве случаев я остываю уже после первого свидания, – но с Рашем чувства только становятся сильнее.

Спала ли я с мужчиной в одной кровати? Конечно. Хотела ли я этого? Не особо. Я не любительница нежностей или пустых разговоров. Мне не нравится, когда меня заставляют быть тем, кем я не являюсь, – девушкой, что благодарна парню за то, что он выбрал ее.

Это полнейшая чушь.

Это парню стоит благодарить меня… Тем не менее, смотря на Раша, я чувствую именно это. Я… много чего чувствую.

Вещи, которые не в силах осознать. Которые и не хочу осознавать, потому что они вообще не должны были появиться.

И все же, возвращая взгляд к океану, я ощущаю себя… расслабленной. Оцененной. Желанной. Услышанной. Странная комбинация и в то же время – именно то, в чем я нуждалась.

– Эй, – раздается сонный голос Раша, когда он кладет руку мне на поясницу.

– Доброе утро, – бормочу я, обернувшись через плечо. На его лице видны следы от подушки, а щетина стала темнее, но именно глаза Раша – морщинки в уголках, ясность, которая типична для только проснувшегося человека, – приводят меня в восхищение.

– Хорошо спала?

– Лучше некуда.

– Что ты делаешь? Еще же так рано.

– Наслаждаюсь умиротворением. Мне нечасто выпадает шанс просто посидеть.

– Понимаю.

Я снова поворачиваюсь к прибою, грохот которого доносится через открытые французские двери нашей спальни на втором этаже.

– Так вся эта шумиха вокруг американских машин оказалась оправданной?

– Да. Но ничто не сравнится с прекрасной американкой у меня между ног.

– Кажется, мне стоит на это обидеться, – оборачиваюсь я, вскинув бровь, но Раш лишь игриво усмехается.

– Совсем нет, дорогая, – отвечает он и замолкает, скользя пальцами по ямочкам на моей пояснице. – Разве от вида не захватает дух? – Он поправляет подушку так, чтобы присесть и насладиться видом. – Обожаю восходы.

Я уже собираюсь ответить, но сжимаю губы, потому что вспоминаю прошлую ночь. Никто никогда не дарил мне закат. Бог ты мой. Неужели я и правда сказала это? Неужели вино, секс и шоколад превратили меня в слащавую открытку с «Холлмарк»? [12]

Я морщусь и надеюсь, что Раш пребывал в таком же настроении, хотя прекрасно знаю, что это не так. Он произнес речь о толпе и короне, которая тронула меня настолько, что мне даже приснился нелепый сон о том, как я катаюсь по стадиону в какой-то дурацкой колеснице, а толпа аплодирует всякий раз, когда я поднимаю свою корону.

Раш играет с моим разумом.

Вопрос лишь в том, что я собираюсь с этим делать. Ведь, хочу я это признавать или нет, мне нравятся наши отношения. Я еще никогда не впадала в панику и не держала на расстоянии мужчин, которые становились слишком навязчивыми.

Уверена, однажды это произойдет.

Обязано произойти.

– Джонни рассказал, что ты потеряла мать. Не возражаешь,