Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

эта просьба стала для Фредерика первым сигналом о том, что происходит нечто необычное. Он немедленно отозвался, попросил прояснить ситуацию и вскоре получил письмо с ответом, который поверг его в полнейшее изумление: “Нет, это произведение еще ни разу не исполнялось”. И – да, Шёнберг действительно допускал мысль, что мировая премьера «Уцелевшего из Варшавы» может достаться Курту Фредерику и Альбукеркскому городскому симфоническому оркестру.

Слухи распространились быстро. “Шёнберг в Альбукерке”, – трубили заголовки статей и в The New York Times, и в Newsweek, предлагая читателям подивиться такому абсурду: в самом деле, появление великого первопроходца атональной музыки на пыльных улицах американского Юго-Запада казалось таким же неуместным, как торт “Захер” – на состязаниях ковбоев[434]. В Newsweek попытались возбудить любопытство публики замечанием, что этому любительскому ансамблю с годовым бюджетом всего пятнадцать тысяч долларов досталась премьера, которой “позавидовал бы любой симфонический оркестр с бюджетом в полмиллиона или больше”. Однако подготовка к первому представлению оказалась задачей весьма нелегкой[435]. Оркестрантам пришлось изрядно покорпеть над партиями, им понадобились индивидуальные занятия, певцам же довелось помучиться с древнееврейским текстом. Хотя Шёнберг и воспользовался подробным фонетическим руководством, составленным для него рабби Сондерлингом, Фредерик – гораздо лучше Шёнберга знакомый с традиционными источниками, вероятно, благодаря опыту работы в Штадттемпеле, – все же нашел несколько ошибок в акцентировках и самой записи молитвы “Шма”[436].

Сам оркестр представлял собой разношерстную команду. Из-за того что в ближайших окрестностях никак не набиралось нужного количества хористов, Фредерику пришлось обратиться за недостающими исполнителями в фермерский поселок Эстансия, где в ту пору насчитывалось всего около тысячи жителей, однако имелось собственное Хоровое объединение. И вот четырнадцать певцов-дилетантов, среди которых были ковбои и ранчеро, начали регулярно ездить в Альбукерке (для чего им приходилось проделывать почти по двести километров туда и обратно), чтобы репетировать вместе с ансамблем. Чрезвычайно важную роль чтеца взял на себя Шерман Смит, известный в местных кругах как декан химического факультета университета. И, по общему мнению, все музыканты – или увлекшись самим материалом, или поддавшись рвению Фредерика, или просто осознав огромную важность доверенного им дела, – трудились с небывалым энтузиазмом. “Я никогда раньше не наблюдал такой самоотдачи, с какой [эти музыканты] изучали ваше сочинение”, – напишет позже Фредерик композитору[437]. В конце концов он потерял счет дополнительным репетициям, которые ему понадобилось устроить, но, видя, что его коллектив все еще не подготовлен окончательно, он перенес уже намеченную дату премьеры еще на месяц.

Наконец, 4 ноября 1948 года в университетский спортзал Carlisle Gymnasium стеклась публика – приблизительно 1600 человек. Сам Шёнберг не смог приехать на премьеру в Нью-Мексико из-за плохого самочувствия, но различные влиятельные газеты и журналы отправили туда своих корреспондентов. Ранчеро и ковбои из Эстансии встретили в каньоне Тиджерас колючий ветер и снег, но все-таки приехали вовремя. А фонд Кусевицкого, прознав о том, что заказанному ими сочинению предстоит весьма необычная мировая премьера, прислал Фредерику записку, в которой сообщалось о “большом интересе” фонда к результатам этого выступления.

Словно желая смягчить возможное потрясение от предстоящего взрыва, Фредерик открыл тот музыкальный вечер кантатой Баха “Приди, о сладкий смерти час” – произведением, которое, как говорилось в программе, отпечатанной для альбукеркской публики, “изображает Смерть как высшее таинство”. А после Баха, когда все сто пятнадцать музыкантов заняли свои места и в зале зажегся свет, чтобы слушатели могли следить за произносимыми чтецом словами по печатному тексту, Фредерик взмахнул дирижерской палочкой, и “Уцелевший из Варшавы” зазвучал.

Спустя семь минут, как написали в журнале Time, “зал взорвался аплодисментами”[438]. Премьера обернулась настоящим триумфом. Фредерик, ощутивший восторг и отдачу публики, немедленно повторил исполнение: он понимал, как трудно должно быть осмыслить эту музыку за одно прослушивание. Как написали потом в Newsweek: “Если кто-то и волновался из-за того, какой же прием ждет в Альбукерке диссонансы Шёнберга, все сомнения развеялись по мере того, как исполнялся «Уцелевший». Собственно, оказалось даже, что для Шёнберга одного раза недостаточно”[439]. “Последовавшие громогласные рукоплескания были совершенно искренними”, – сообщали в Albuquerke Journal[440].

После полуночи Фредерик отправил композитору телеграмму: “УЦЕЛЕВШИЙ ИЗ ВАРШАВЫ ПРОИЗВЕЛ МОЩНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ НА ИСПОЛНИТЕЛЕЙ И НА ПУБЛИКУ”. В ту же ночь он написал Шёнбергу письмо, в котором рассказал обо всем уже подробнее: “Публика, состоявшая из 1600 слушателей[441], была потрясена сочинением и хлопала до тех пор, пока мы не исполнили его повторно. И это произошло в городе, который всего несколько лет назад слыл маленьким «железнодорожным узлом»”. А одна посетительница того концерта, тоже написавшая лично композитору, добавляла:

Всех слушателей… сидевших на неудобных стульях в уродливом спортзале, ваша музыка взволновала и заворожила… [она] донесла до нас – даже до самодовольных, перекормленных, защищенных от всех бед американцев – чувство того ужаса, которое довелось узнать другим народам, и понятие о стойкости, на которую способен человеческий дух. Лично я никогда не забуду звуки молитвы, которую запели от отчаяния мужские голоса, эти возвышенные слова народа, который сумел призвать всю силу духа, чтобы выстоять посреди ужаса[442].

По-видимому, Шёнберг был совершенно ошеломлен. Он писал Фредерику (изредка переходя на родной для них обоих немецкий язык): “Благодаря вашему энтузиазму и вашим способностям, похоже, произошло чудо, из-за которого не только Альбукерке, но, наверное, и вся Америка Kopfstehen wird [будет вне себя]”[443]. Шёнберг, привыкший к ледяному приему, которым на протяжении предыдущих четырех десятилетий встречали его смелые сочинения, очень обрадовался успеху премьеры и поблагодарил самоотверженных исполнителей, их умение превзойти самих себя, отметив, что их работа знаменует “важный момент в истории исполнительства”[444]. Он также похвально отозвался о самой альбукеркской публике, оценив “это удивительное отношение к новому произведению”, и пожелал, чтобы ее реакция стала “примером для многих, многих других мест”. По-видимому, семидесятичетырехлетний композитор, с горечью оглядываясь вспять, подумал, что наконец-то наступила запоздалая оттепель и уж теперь-то Америка оценит по достоинству его додекафоническую музыку.

Телеграмма от Курта Фредерика Арнольду Шёнбергу. Music Division, Arnold Schoenberg Collection, Library of Congress, Washington, D. C.

Шёнбергу, наверное, ни на миг не пришла в голову мысль, что такая внезапная отзывчивость людей на его сложную для восприятия музыку объяснялась не только самозабвенной игрой исполнителей и не только похвальной открытостью собравшейся именно в этом зале публики. Собственно, в программе, отпечатанной для слушателей по случаю первого концертного исполнения “Уцелевшего”, уже имелся намек на другой очень важный фактор: “Сочинение… написано в атональной технике, изобретенной Шёнбергом. Предельный диссонанс, расчлененный ломаный ритм… и общая суровость этой музыки как нельзя лучше отвечают духу текста”[445]. Здесь, пожалуй, впервые для широкой публики отмечена прямая связь между музыкальным