Детство Лермонтова - Татьяна Толстая

Сначала Христина Осиповна приняла бабушкин чепец за папаху, но Миша обиделся и тут же нарисовал, как близорукая бонна подносит его рисунки близко к глазам.

Нет, его не понимали ни Христина Осиповна, ни бабушка. Тогда он стал беречь свои рисунки, откладывая самые удачные, чтобы показать их отцу.

Христина Осиповна старалась понять своего воспитанника, но не понимала. Этим она раздражала мальчика так же, как раздражала его своими постоянными нравоучениями, благонравием и преснотой.

Каждый день Миша требовал от нее сказок и рассказов, и Арсеньева сочувствовала его требованиям. Недаром же бонне платили хорошее жалованье! Она была женщина начитанная, как говорится, образованная и могла бы многое рассказать. Но она не знала сказок, а в свое время увлекалась чтением романов и теперь стала пересказывать их. Сначала Христина Осиповна благоговейно передавала их содержание, боясь упустить разные подробности, мямлила и подолгу останавливалась, напрягая свою память, но вскоре решила просто читать вслух по-немецки те рыцарские романы, что ей нравились, и Миша, лежа в кровати, задумчиво раскрыв черные глаза, внимательно слушал похождения немецких героев, не похожих на виденных им в жизни людей.

Когда начало книги его заинтересовывало, он требовал продолжения чтения. Между тем романы не походили на действительность. В них повествовалось о том, как добродетель подвергалась гонению, злодеи нападали на невинных людей, но их защищали таинственные силы или же добрые рыцари. Жестокие судилища, мрак и тайна, которыми окружены были поборники правого дела, кинжалы, впивающиеся в тела своих жертв в темноте, постоянное действие сверхъестественных сил — вот что было содержанием этих романов.

Модные авторы своеобразно толковали эпоху средних веков: с одной стороны, рыцарство, с другой — сильные страсти с мрачными злодеяниями в подземельях и темных ущельях занимали воображение читателей. Сказка, интрига, чудесное и таинственное дразнили ум мальчика. Длинные повествования немецких писателей Шписса, проповеди Коцебу, искусственный мистицизм братьев Шлегель, вакхические излияния Клопштока и его друзей — все это с восторгом впивала Христина Осиповна и передавала своему воспитаннику то в пересказах, то читая ему по-немецки целые тома.

Названия романов были удивительные: «Могильщик, или Уединенный домик», «Рыцари льва», «Уолло», «Горный старец», «Старик везде и иногда»…

Когда мальчик был еще мал, он уже любил смотреть на луну, на облака, которые в виде рыцарей в шлемах теснились вокруг нее, сопровождая Армиду в ее волшебный замок.

Армида, воспылав любовью к Ринальдо, увезла его в свои волшебные сады, но он вспомнил свой долг воина-крестоносца и бежал от нее. Но Армида последовала за ним, и Ринальдо объявил себя ее рыцарем…

Зимой горничные девушки приходили шить и вязать в детскую. Мише было с ними очень весело. Они его ласкали и целовали наперебой, рассказывали ему сказки про волжских разбойников, и его воображение наполнялось чудесами дикой храбрости. Он разлюбил игрушки и начал мечтать.

Рассказывали разное, чаще всего страшное. Часто повторяли быль, как разбойники закололи управителя, который обижал крестьян…

Часть пятая

ОТРОЧЕСТВО

Глава I

Рассказы Юрия Петровича. Маруся Макарьева

Весной приехал отец, и радость Миши вылилась бурным порывом: мальчик повис у него на шее, повторяя, что лучше его никого нет на свете! Однако Юрий Петрович на этот раз казался сумрачным и угрюмым, хотя радовался очень, что Михаил стал ходить, как все люди, бегал с ним взапуски на дворе, валил его в снег и забрасывал снежками. Юрий Петрович был еще молод, очень здоров и силен, к тому же ласков и весел, и Миша почти боготворил его.

Отец всегда рассказывал что-нибудь интересное, новое; он постоянно читал газеты, следил за тем, что происходило не только в России, но и во всем мире. На этот раз отец рассказал о восстании Семеновского полка.

После окончания Отечественной войны 1812 года семеновцам разрешили в часы досуга работать на себя. Солдаты стали сапожничать и делать султаны из конского волоса; их изделия раскупались нарасхват, и у каждого завелась своя копейка. Михаил Павлович, великий князь, назначенный командиром бригады, был этим недоволен и назначил командиром Семеновского полка жестокого немца-педанта Шварца, который не только изводил солдат муштрой, но дергал их за усы и плевал им в лицо. Он требовал от людей не просто выправки, но эквилибристики: ставил им на кивер стакан с водой и заставлял маршировать, требуя, чтобы вода не расплескивалась. Наконец Шварц стал переводить заслуженных ветеранов в другие роты, а это означало лишение двойного жалованья! Новая несправедливость озлобила семеновцев, и они подали жалобу великому князю.

Михаил Павлович явился в казармы и учинил разнос. Солдаты молчали. Когда великий князь уехал, семеновцы сговорились и отрядили сто тридцать человек, чтобы убить Шварца, но тот, испугавшись, спрятался в навозе. Его не нашли. На один полк семеновцев двинули несколько гвардейских полков. Обезоружив восставших, повели их в Петропавловскую крепость и там заперли тысячу человек в грязи, в сырости…

Вскоре, в тесноте и в духоте, многие умерли.

В Петербурге царило смятение. Ждали восстания. Днем и ночью по городу непрерывно ходили солдаты, возили пушки, готовили снаряды. Царь Александр I в это время находился в Силезии, в городе Троппау, где собрался конгресс «Священного союза»; представители пяти держав совещались, как бы «задавить неумирающую гидру революции».

Революционные вспышки в Европе участились: французский рабочий-седельщик Лувель убил герцога Беррийского, племянника Людовика XVIII, в Португалии вспыхнуло восстание против владычества Англии, в Неаполе тоже началась революция, и король Фердинанд вынужден был принять конституцию…

Узнав о восстании семеновцев, император пришел в бешенство и отдал жестокий приказ — офицеров гвардейского Семеновского перевести в армейские полки, нижних чинов раскассировать, а первый батальон предать военному суду.

В казармах нашли прокламации с призывом арестовывать начальников и избирать новых из среды своего брата — солдата!

Говорили, будто эти прокламации составляли братья Муравьевы-Апостолы и Пестель.

Когда Юрий Петрович назвал фамилию Пестеля, Арсеньева заволновалась, представив себе, как брат Дмитрий Алексеевич опечален этим. И в самом деле, вскоре пришло письмо от Екатерины Аркадьевны, что брат Дмитрий полон беспокойства за судьбу Пестеля и братьев Муравьевых, которых он тоже знал.

Арсеньева повторяла:

— Зачем Дмитрию понадобилась дружба с вольнолюбцами? Опостылело крепостное право? А что помещик без крестьян?

В эту ночь Арсеньева плохо спала. Утром ее еле разбудила Даша. Она что-то зашептала на ухо еще дремавшей помещице, и та, быстро открыв глаза, с изумлением молвила:

— Отец Федор? Да ведь я с ним вчера только вечером беседовала!.. Он уезжал на чьи-то похороны.

Арсеньева стала поспешно одеваться, а Миша проснулся и спросил, что случилось. Он говорил сердито, и бабушка, чтобы не волновать его, сказала правду:

— Говорят, отец Федор помирает, просит меня приехать для важного разговора.

Дарья рассказала, что вчера батюшка ездил отпевать племянницу Горсткиных, а потом хозяева и гости усердно поминали покойницу за обедом и все порядочно подвыпили. В темноте собрались домой, и, когда переезжали реку, пьяный кучер свалил седоков в прорубь. Дьякон, молодой и здоровущий, тотчас же выплыл, а отец Федор расшибся и очень замерз. Сейчас он лежит, ожидая смерти, и очень просит барыню приехать по важному делу.

Арсеньева велела поскорей запрягать, быстро оделась, и когда она в сопровождении Абрама Филипповича подъехала к домику священника, то на улице увидела много любопытных. Она вошла в двухкомнатную избушку и прошла в спальную. Отец Федор полулежал на подушках, подложенных под голову и спину. Он тяжело дышал, в изнеможении откидывая голову, и длинные черные волосы его рассыпались по подушке. Левой рукой он обнимал сидящую на кровати девочку лет одиннадцати, которая рыдала в испуге.

Отец Федор был вдовцом. Жена его умерла от чахотки, и он один воспитывал своих трех дочерей. Две старшие, миловидные и хозяйственные, рано вышли замуж и уехали с мужьями, а с ним осталась одна, Маруся, о судьбе которой беспокоился отец в предсмертный час. Увидев Арсеньеву, отец Федор приободрился, попросил всех выйти. Дыхание его было частым, а голос сиплым, когда он медленно, с одышкой заговорил:

— Помираю, дочь моя! Иду на суд всевышнего дать отчет о земных делах моих. И за тебя я в загробной жизни замолвлю словечко, ежели ты исполнишь мое желание.