Свободное владение Фарнхэма. Пасынки Вселенной - Роберт Хайнлайн

Хью все это напоминало автоматическую посудомойку, но все же, помывшись, они стали намного чище, чем когда-либо за все время своего пребывания в этом мире. Помощник банщика затем налепил им на брови полоски липкого пластыря, втер им в голову какую-то эмульсию, затем ее же – в их бороды, уже довольно заметные, так как в этот день они не брились, в их спины и грудь, ноги и руки и, в конце концов, в их лобки. Прежде чем Дьюк подчинился последней процедуре, он сподобился заработать еще одно угощение хлыстом. Зато после этого, когда им хошь – не хошь, пришлось вытерпеть клизмы, Дьюк стиснул зубы, но подчинился. Ватерклозет присутствовал здесь в виде небольшого отверстия в полу, и где кружился водоворот. Затем им очень коротко обстригли ногти на руках и на ногах.

После этого их снова вымыли. Вода смыла наклейки на бровях. А заодно и все их волосы. Когда они вышли из бани, они были абсолютно лысыми, если не считать бровей.

Банщик заставил их прополоскать рот, опять же показав им, что от них требуется и затем длинно сплюнув в водоворот. Они прополоскали рот трижды – жидкость была приятна на вкус, хотя и немного едковата – и когда закончили эту процедуру, Хью обнаружил, что его зубы теперь кажутся более чистыми, чем когда-либо раньше. Он почувствовал себя абсолютно чистым, оживленным, и просто-таки сочащимся благополучием, но вместе с тем у него остался от всего этого неприятный осадок, как будто над ним издевались.

Их провели в следующую комнату и обследовали.

Обследовавший их человек носил обычную белую ночную рубашку и небольшую эмблему на тонкой золотой цепочке, но не нужно было диплома, чтобы догадаться о его профессии. У постели больного он вел себя так, что вряд ли когда-нибудь разбогател бы практикуя, решил Хью. Он внимательно осмотрел его, затем обследовал. В нем было что-то от военного врача, он вел себя не то что бы недоброжелательно, но довольно безразлично.

Он очень удивился и заинтересовался съемным мостом, который обнаружил во рту Хью. Он внимательно осмотрел его, затем обследовал дыру, которую тот прикрывал, передал мост одному из своих помощников и отдал какое-то распоряжение. Помощник ушел и Хью подумал о том, что жевать ему будет не так удобно, как раньше.

Врач потратил на них по часу или даже больше, пользуясь инструментами, которых Хью никогда не видывал – единственными тестами, знакомыми ему, были измерения роста, веса и давления. С ними обоими что-то делали, но ни одна манипуляция не причинила им боли – никаких скальпелей или подкожных инъекций. За это время мост принесли обратно и Хью получил разрешение вставить его на место.

Но обследования и процедуры часто казались им унизительными, хотя и не болезненными. После одной из них, когда Хью уложили на стол, с которого только что отпустили Дьюка, молодой человек спросил:

– Ну и как тебе все это, отец?

– Отдыхаю.

Дьюк фыркнул.

То, что оба пациента имели шрамы после операций аппендициты, показалось врачу не менее интересным, чем съемный мост. Жестами он изобразил боль в животе, а затем большим пальцем указал на местоположение аппендицита. Хью с трудом удалось выразить согласие, так как утвердительное кивание головой, как ему показалось, носило здесь смысл отрицания.

Ассистент вошел опять и вручил врачу какой-то предмет, который оказался еще одним мостом. Хью было велено открыть рот; старый мост был извлечен и прилажен новый. Хью ощупал его языком и ощущение было такое, будто он ощупывает собственные зубы. Врач исследовал у них все зубы, очистил их и запломбировал – совершенно безболезненно, но и без анестезии, насколько понял Хью.

После этого Хью был внезапно «связан» (опять невидимое поле), укреплен на столе в положении на спине, а ноги его были подняты и разведены в стороны. Затем подкатили еще один столик и Хью понял, что его собираются оперировать – а затем с ужасом понял и то, какого рода операция его ожидает.

– Дьюк! Дьюк! Не давай им схватить тебя! Попробуй вырвать у него хлыст!!!

Но Дьюк колебался слишком долго. Врач не держал хлыста в руке, но зато всегда имел его под рукой. Дьюк рванулся к нему, но врач оказался проворнее. Через несколько мгновений Дьюк уже был уложен на спину с разведенными ногами, еще не успев оправиться от настигшей его ошеломляющей боли. Но они оба продолжали протестовать, насколько это было в их положении возможно.

Врач задумчиво посмотрел на них, и был вызван конвоир, который сопровождал их сюда. В конце концов пришлось вызвать злющего коротышку с большим медальоном, который пришел, оценил ситуацию, и вихрем умчался. После этого пришлось подождать. Главный врач в это время занялся тем, что заставил своих ассистентов закончить приготовления к операции и теперь уже ее характер не оставлял ни малейших сомнений. Дьюк заметил, что лучше бы им сегодня утром оказать сопротивление и погибнуть как мужчины, чем вот так позорно ожидать своей участи здесь, как поросятам. Да они бы и дрались, как подобает мужчинам, напомнил он отцу, если бы тот не струсил. Хью не стал спорить. Он согласился. Он все пытался убедить себя в том, что его нерешительность была вызвана заботой о женщинах. Но это мало утешило его. Что правда, то правда, свои половые органы он в последние годы использовал довольно редко… а теперь они, может быть, вообще ему больше никогда не понадобятся. Но, черт побери! – он привык к ним – и все тут! А для Дьюка, в его молодые годы, обходиться без них будет еще труднее.

Через довольно продолжительное время коротышка ворвался к ним, разъяренный, как никогда. Он выкрикнул какой-то приказ. Хью и Дьюк тут же были освобождены.

На этом все и закончилось, если не считать того, что они полностью были натерты ароматным кремом. Затем им выдали по ночной рубашке, провели по длинным пустынным коридорам и Хью был посажен в камеру. Дверь не запирали, но открыть он ее не мог. В одном из углов стоял поднос с едой и ложкой. Пища была превосходной, и кое-какие блюда он даже не смог определить. Хью ел с аппетитом, выскреб дочиста все тарелки и запил все легким пивом. Затем он улегся спать на мягкой подстилке на полу, отрешившись от всех забот. Разбудили его шаги.

Он был отведен в другое помещение, тоже более чем просто отделанное, и которое оказалось учебной комнатой. Здесь его поджидали двое невысоких в белых ночных рубашках. У них было все необходимое для организации учебного процесса, разновидность классной доски (с нее можно было стирать написанное быстро и бесследно каким-то удивительным способом), терпение – и хлыст, поскольку занятия проводились «под немолчный напев ореховых розг», как сказал поэт. Ни одна ошибка не оставалась незамеченной.