Гвардеец - Николай Романов

А в конце ужина, когда перешли к чаю с пирожными безе, он и сам воспарил вслед за душой, потому что Яна сказала:

— Давайте, после ужина немного погуляем?

«Да! — мог бы закричать он. — Да! Да!! Да!!!» Но не закричал, сдержанно ответил:

— С удовольствием!

Договорились встретиться внизу, там где был выход на пляж, и ему показалось очень символичным то, что он встречается с призом за победу там же, где встречался с посмевшим бросить вызов противником. А уходя из ресторана, девушка шепнула:

— Встретимся в девять часов. Я буду без няни…

Он не менее сдержанно кивнул и, когда дамы ушли, забежал в комнату для мужчин и уже там завопил от счастья. К счастью, здесь в этот момент никого не было, а то бы, наверное, от такого вопля кто-нибудь свалился с унитаза.

Глава пятьдесят вторая

Он пришел к выходу на пляж за целых четверть часа до девяти. Походил туда-сюда, пылая нетерпением. Мимо проходили полуодетые парочки, казавшиеся ему пришельцами с иных планет, потому что внешне они были вполне спокойны и даже благообразны. Настоящие влюбленные такими быть никак не могут. Настоящие влюбленные все время желают коснуться друг друга, а коснувшись, тут же отстраняются, чтобы можно было коснуться снова, в другом месте. Коснуться пальцев, плеча, талии, потом локтя, шеи… И снова, и снова, по замкнутой цепочке, которая есть не что иное, как круг любовных контактов, приводящих к окончательному замыканию друг на друга. Так что эти полуодетые наверняка обманывали друг друга, гуляя друг с другом только потому, что так модно. Или потому что лучше вот так, чем в гордом одиночестве. Но только не потому, что любили…

Вроде бы девушки всегда должны опаздывать, но Яна пришла без пяти девять. На ней было длинное, до пят, сиреневое платье, с вырезом на груди и почти открытой спиной, и она была в нем такая… такая… такая… Красавица она была, если это слово может выразить хоть десятую часть того, что чувствовал сейчас Осетр.

— Привет, — сказала она полушепотом, за которым не могла скрыться дрожь в голосе. — Ты давно меня ждешь?

«Да! — прогремело в душе Осетра. — Очень давно. Очень, очень, очень давно! Всю жизнь!»

— Нет, — соврал он. — Я пришел за минуту до ва… до тебя…

Он стоял и смотрел на нее, и не было больше чувства времени в «росомашьей» душе, и он бы простоял здесь всю ночь, не спуская с нее глаз, если бы она не взяла его под руку и не сказала:

— Пойдем же! У нас не так много времени!

Ему показалось, что ее последние слова полны сожаления, и он был благодарен ей за это сожаление, потому что для него рядом с нею много времени быть и не могло. Не стыковались по смыслу эти выражения — «рядом с ней» и «много времени»…

Они шли по заделанной в пляжный песок каменной дорожке. Цокали каблучки Яниных туфель, и Осетр слушал этот звук с замиранием в душе. Казалось, это сердце стучало, а не каблучки, и он даже не совсем понимал, чье именно сердце — то ли его, то ли ее, то ли вообще всех влюбленных на Дивноморье, а может, и во всей Галактике.

Она рассказывала о своей жизни, а он слушал. Ему было совсем не важно, что именно она говорила, он просто наслаждался звуком ее голоса, и у него не находилось сравнений. Журчащий ручеек, звенящий серебряный колокольчик, хрустальный бокал — все это было мелко и неправда, ее голос был нежнее и бокала, и колокольчика, и ручейка, и Осетр бы очень удивился, когда бы ему сказали, что в журчании этом довольно много хрипотцы. Впрочем, эти слова просто прошли бы мимо его ушей, ибо мы слышим только то, что хотим слышать. Слышим, что хотим, и видим, что хотим, и чувствуем, что хотим, и именно в этом заключается великая тайна любви…

— Ты мне сразу понравился, — говорила она. — Еще в кают-компании «Дорадо». Ты такой сильный, такой основательный. Рядом с тобой так спокойно.

А он просто млел…

Они прошли по всей дорожке, до самого конца, где кончался пляж санатория и начинался дикий, с которого доносились смешки и вздохи и на котором им сейчас не было места, вернулись назад и отправились по второму кругу…

— Не молчи, пожалуйста, — сказала она. — А то я забуду, какой у тебя голос. У тебя такой прекрасный голос.

— Ты мне тоже сразу понравилась. — Ему пришлось откашляться, чтобы изгнать забивший горло комок. — И когда нам пришлось расстаться, я все время вспоминал тебя, все дни и ночи. И вполне возможно, я и добрался до Дивноморья только потому, что вспоминал тебя.

Конечно, он приукрашивал действительность, потому что на Крестах у него были и другие мысли, не имевшие никакого отношения ни к Яне, ни к любви, но сейчас он совершенно не помнил их, а помнил лишь те мгновения, когда думал о ней. В умении мыслить избирательно тоже заключается великая тайна любви.

У курортной планеты не было луны, и потому они не могли видеть глаза друг друга, но, чтобы понять правдивость слов, видеть глаза, и не требовалось, поскольку за эти полчаса, что они были наедине, между ними установился тот особый вид ментальной связи, который рождается при взаимной любви и исчезает, едва взаимная любовь уходит. Тебе не нужно ничего, чтобы убедиться в правдивости возлюбленной, достаточно слышать ее голос. Да случаются и обманы, но, наверное, только потому, что влюбленный сам жаждет обмануться…

А потом он рассказал ей об официантке Маруське, а она ему о Ванюше Небежинском, и они сразу поверили друг другу.

А потом он выложил ей правду о подоплеке сегодняшней схватки на гладиаторской арене и тут же пожалел об этом, потому что услышать такое было наверняка унизительно. Но поступить иначе он попросту не мог, желание было сильнее всех моральных запретов.

Она вздохнула и промолчала, и он тут же принялся терзаться, ощущая себя кретин кретином. Но она снова принялась рассказывать о своей жизни. Она была самым младшим отпрыском рода Чернятинских и единственной дочкой и росла в обожании со стороны родителей и старших братьев (их было четверо), и бабушка со стороны мамы очень опасалась, что внучка вырастет непутевой. Собственно, потому и няня Аня появилась, чтобы слегка снизить уровень семейного обожания… И она держала девочку в строгости, да в такой, что обожание старших Чернятинских нейтрализовала напрочь. Она вообще была требовательной няней и всегда блюла нормы показной нравственности. Но и у нее самой кто-то был, иначе бы она не отпрашивалась у родителей время от времени на денек-другой «развеяться». Да, показную нравственность она блюла, и даже удивительно, что она отпустила сегодня подопечную погулять с молодым человеком один на один, рука об руку. С гладиатором Небежинским они непременно гуляли втроем, и Небесный Мститель, бедняга, сильно злился и, наверное, разрабатывал способы небесной мести. Наверное, няня сейчас с балкона в фотоумножитель на гуляющую парочку пялится…

И кстати, она, Яна, с некоторых пор удивлялась тому мужчине, который положил глаз на няню Аню, ибо кем же надо быть, чтобы найти в такой женщине свой идеал?..

Они прогулялись по каменной дорожке в оба конца еще раз, и еще, и Яна болтала о своих столичных знакомых, а Осетр слушал, и ему вполне этого хватало, хотя здоровые мужские инстинкты время от времени начинали требовать своего, но он тут же наступал на горло их песне — во всяком случае, Яна не пугалась его прикосновений, и даже более того, он надеялся, что они ей приятны, а значит, завтра или послезавтра, когда девушка совсем к нему привыкнет, все будет еще лучше. И, может, они даже поцелуются…

А потом у Яны на руке проснулся браслет, и всплыла видеоформа чьего-то идеала рыжей женщины, и няня Аня сказала:

— Душа моя! По-моему, ты слегка загулялась. Пора бы и честь знать! Быстро в номер!

Яна пыталась было заартачиться, но ей тут же было объявлено, что обо всем узнает отец, и ей самой прекрасно известно, что именно за этим последует.

— Хорошо, няня, иду, — со вздохом сказала Яна. И они пошли к пансионату.

Осетр проводил ее до самого конца, и лифт с коридорами стали молчаливыми свидетелями его нежелания расстаться с девушкой. Они шли медленно, запинаясь нога за ногу, оттягивая момент расставания, но дорога все равно закончилась у дверей ее номера.

— Пришли, — сказал он растерянно. — Простишь ли ты меня?

— Пришли, — согласилась она. И, вздохнув, прошептала: — Я прощаю тебя. И вовсе не за то, что ты его победил.

Это ее понимание стало венцом всего вечера, оно сказало Осетру, что отныне и вовеки веков они вдвоем, вместе, против няни Ани, против его руководства и, если потребуется, против всего мира.

А потом она привстала на цыпочки, потерлась носом об его щеку, коротко чмокнула и скрылась за дверью.

Он постоял, ошеломленный, боясь прикоснуться к тому месту, которого коснулись ее губы.

Прислушался к происходящему за дверью ее номера, но там царила совершенная тишина — наверное, она закрыла не только наружную дверь, но и дверь в прихожую. А может, наоборот, она, в свою очередь, стояла за дверью и слушала, что делает он.