Я — матрос «Гангута»! - Дмитрий Иванович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Освободив одну из деревень, рота наша расположилась на отдых. Вскоре, однако, разведка донесла: по направлению к деревне из леса движется колонна солдат. Рота спешно стала готовиться к бою. Александр Хромов и Саша Сидоровский, снабжавшие красноармейцев боеприпасами, быстро раздали всем гранаты и патроны, и мы заняли боевые позиции так, чтобы достойно встретить врага. Вот колонна уже недалеко, до нее не более 200 метров, а команды стрелять все не было. Командир роты Всеволод Юрзин, смотревший все время в бинокль, вдруг вышел вперед и крикнул:
— Стой! Кто идет?
— А вы кто? — донесся ответ.
— Мы красные.
В колонне вроде бы радостное волнение, и тотчас ответ:
— А мы белые, солдаты Барнаульского полка, решили сдаться в плен.
— Молодцы! — ответил Юрзин. — Сдавайте оружие, мы вас не тронем.
Солдаты подошли и начали класть оружие — винтовки и несколько пулеметов. При этом рассказывали, что перебили своих офицеров.
Так строем и проводили их в штаб полка.»[53]
Мне запомнилась деревня Гагарка, освобожденная полком. В ней у нас состоялось партийное собрание, на котором коммунисты предложили мою кандидатуру на должность председателя полкового бюро. Конечно, я был тронут этим. Участники собрания отметили, что, бывая в подразделениях, я не ограничиваюсь налаживанием телефонной связи, но и провожу беседы на политические темы, рассказываю о бойцах, отличившихся в том или ином бою, привожу примеры из жизни матросов Балтики, как они боролись за революцию.
Я взглянул на Кожевникова — что скажет он? Комиссар поддержал предложение:
— Товарищ Иванов подойдет на этот партийный пост.
Я поблагодарил за доверие и выразил готовность не пожалеть сил для налаживания партийной работы в полку. И первым делом внимательно изучил Инструкцию ЦК партийным организациям Красной Армии, которую вручил мне комиссар.
Уже в новом качестве я отправился в 3-й батальон, который изготовился первым вступить в бой за Шадринск. Шел с катушкой на боку, тянул туда провод и прикидывал, что следует сделать как партийному руководителю. Придя в батальон, позвонил командиру полка, доложил о исправности связи, а затем пошел по ротам и взводам. Беседовал с коммунистами и комсомольцами о предстоящем наступлении.
«Вы должны быть примером, должны быть впереди», — к этому сводился смысл моих бесед. Люди, чувствовалось по всему, понимали свою роль.
Утром, едва батальон рассыпался в цепь для наступления, противник открыл орудийный огонь. Было неприятно.
Дело в том, что ближайший намеченный нами рубеж находился в сосновом бору, примыкавшем непосредственно к городской окраине. А перед бором — открытое поле, где как раз и рвались снаряды. Выходит, вражеские артиллеристы разгадали наш замысел. Но и задерживаться нельзя — в этом случае также неизбежны потери. Комбат дает команду:
— Перебежками вперед!
Роты ринулись на поле. Сам я тоже побежал по полю, убеждаясь в том, что коммунисты и комсомольцы ведут цепи. Продвигались рывками, каждый боец определял, где ему на какое-то мгновение упасть, чтобы перевести дух, и снова устремлялся вперед. Мы использовали воронки, перебегая от одной к другой. Главное — не задерживаться, как можно скорее ворваться в бор. Коммунисты то тут, то там провозглашали:
— Скорей к бору! К бору!
Наконец-то мы достигли его, вздохнули с облегчением. Стали поджидать отставших, выносить раненых, но вскоре поняли, что те, кто не добежал, навеки остались на этом поле…
Медлить и в бору было нельзя. Мы кинулись к городской окраине и только тут заметили: беляки удирали. Они оставили позиции, струсили, не приняли штыкового боя.
— Даешь Шадринск, братва!
Преследуя врага, мы достигли железнодорожной станции. Бросились в глаза горящие вагоны, из которых сыпалась обуглившаяся пшеница. Подожгли, негодяи, чтоб хлеб не достался нам…
Теперь уж весь полк вел бой, красноармейцы растекались по улицам. 3-й батальон прорвался к берегу реки Исеть. Перед ним был железнодорожный мост, он горел, но по нему в страхе, сквозь языки пламени, удирали белогвардейцы. Мы стреляем по ним с берега, укрывшись за штабелями дров. Рядом комбат по телефону докладывал командиру полка о ходе боя. Он выразил сомнение насчет преследования по горящему мосту. Захаров согласился — не следует подвергать людей опасности.
Шло очищение города от разрозненных белогвардейских групп. Собственно, стрельба затихла. Колчаковцы сдавались и плен. Командование вело подсчет трофеев. Они немалые: и продовольствие, и воинское снаряжение, и боеприпасы, и оружие.
На станции оказалось несколько цистерн с водкой. Может, беляки в спешке не подожгли их, а может, с умыслом оставили: дескать, пусть красные перепьются на радостях, а мы и нагрянем.
Около цистерн мы выставили усиленную охрану, а в батальонах провели беседы с личным составом. Принятые меры гарантировали от всякого рода эксцессов. Никаких нарушений дисциплины не произошло.
Вечером состоялся торжественный митинг, посвященный освобождению города. Выступали комиссар бригады Зологин, комиссар полка Кожевников, представители шадринской партийной организации, вышедшей из подполья.
На ночь усилили охрану — выставили посты, часовых и дозорных. Предупредили бойцов, чтоб ложились спать в обмундировании. Строили предположения: колчаковцы не смирятся с такой крупной потерей, как город Шадринск. И не ошиблись. В полночь они предприняли налет. Часовые встретили их огнем, в бой вступили роты, поднятые по тревоге. К утру белогвардейцы, понесшие большие потери, были окончательно изгнаны из города. Две бригады 30-й дивизии погнали их дальше, а наша 2-я осталась приводить себя в порядок. За десять дней боев после Екатеринбурга, особенно при освобождении Шадринска, она понесла немалые потери.
Я побывал в 8-й и 9-й ротах, состоявших из тотемских добровольцев. Как поредели их ряды! Подбежал ко мне Саша Сидоровский, мы были рады встрече. А когда стали перечислять выбывших из строя, опечалились. Кто убит, кто ранен…
На улице встретил Кожевникова, побывавшего в ревкоме.
— Думаю партбюро провести, Сергей Николаевич.
Комиссар поддержал. Я тут же оповестил членов партбюро — Прохорова, Гольштейна, Евсеева (остальных теперь уже не помню). Заседание проходило в штабе полка. Речь шла о необходимости провести политическую работу в ротах для поднятия духа красноармейцев, особенно в связи с потерями. Мы распределили, кому в какой роте побывать. Затем Кожевников проинформировал о беседе, которую они с Зологиным имели в ревкоме, Было решено в тот же день провести объединенное партийное собрание с местными большевиками, вышедшими из подполья.
На собрании присутствовало более двухсот человек. Все выступали горячо и страстно. Местные товарищи, выражая благодарность красноармейцам за освобождение города, просили помочь в укреплении уездного ревкома и в создании советских органов
