Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

горит и скоро рухнет. Но большинство из нас не хотели никуда уходить, они думали, что в подвале безопасно. И все они погибли. Некоторые из нас послушались того человека. Нам пришлось пробираться сквозь узкий лаз, а перед выходом из него уже плясали языки пламени. Это было преодолимо, сказал он, я все-таки пришел к вам. Я обмотал вокруг головы мокрое одеяло и выполз. Так мы и вышли. Некоторые потом падали замертво на улице. Но у нас не было сил печалиться о них.

Орфей и…

…Эвридика — сразу готовы мы продолжить, потому что мы так привыкли. Но недавно мне довелось узнать, что историю эту до сих пор пересказывали неточно.

А было все так. Когда Орфей закончил свою мольбу, обращенную к царице мертвых, богине Персефоне, которую люди называют жестокосердой, ибо она, бледная и безучастная, делит с Аидом владычество над преисподней… Впрочем, что мы, люди, знаем о царицах? Вот эту, например, однажды звали Ясноликой и боготворили, как весну. Мы просто это забыли, как забыли и слова, сказанные ее матери Деметре родичами, всевышними богами, когда она пожаловалась им, что Аид похитил у нее дочь. Оно так и лучше, сказали они, а то во гневе брат наш может привести на землю своих мертвых, и они опустошат ее… Так вот, когда певец смолк, Персефона некоторое время выжидала, не заговорит ли царь. Но царь молчал.

Тогда она повернулась к нему и попросила:

— Верни ему Эвридику, Аид. Ее отняли у него слишком рано. Они были счастливы всего три недели.

Но царь молчал.

— Ты хочешь сказать, — продолжала Персефона, — что мертвой нельзя вернуться к живым, ибо то будет против закона. Но разве не против закона то, что наши стражи расступились перед этим пришельцем, что грешники перестали ощущать несомую ими кару, заслушавшись его, что влага забвенья, похоже, уже не властна над нашими подданными? Разве могучая сила его слова не против закона? Я бы не хотела, чтоб он, вернувшись наверх, к своим, назвал нас жестокими и неумолимыми.

Две слезы скатились по бледным щекам царицы, и это тоже было против закона. Но царь все молчал.

— Или ты хочешь сказать, что возвращение не принесет Эвридике счастья? Что она, возможно, слишком скоро воскликнет: «Ах, зачем я не осталась там, под землей?» О Аид, я сама жила однажды меж цветов и плодов, и я скажу тебе: не слишком-то стоит верить подобным жалобам женщин. Сделай это ради меня.

И тогда царь отпустил Эвридику. Но он поставил условие: на обратном пути домой не должен оглядываться Орфей, даже на нее, ту, что пойдет за ним следом. И вот теперь все время рассказывают: мол, потому оглянулся Орфей, что не услыхал шагов за собой и усомнился вдруг, идет ли за ним Эвридика. Но причина не в том. Что мы знаем о поэтах? «Я победил преисподнюю», — сказал он себе и радостно зашагал вперед, окрыленный песней, звучавшей в его душе. Лишь на второй половине пути, уже близко к выходу и свету, шаги его вдруг замедлились — будто что-то оставил он за собой, что держало его и принудило наконец остановиться. Трижды пытался он побороть эту невыразимую муку, трижды силился переступить порог — и тщетно. Тогда он простонал: «О, никогда больше я не смогу петь, как сегодня» — и оглянулся. Но увидеть надеялся он не Эвридику, за которой спускался в Аид, а Персефону, перед которой пел, ее ясный лик, озаренный розовым светом забрезжившего дня. И тогда вкруг него сомкнулась вечная ночь.

О нет, мы не осмелимся предположить, что царица и в самом деле последовала за ним. Но все-таки с определенного момента историю эту следовало бы называть историей Орфея и Персефоны. Тогда стало бы понятней, почему впоследствии фракийские женщины растерзали слепого певца. Они наверняка заметили, что пел он уже не для земной женщины, а для богини смерти.

Книга сказок

Даже и сейчас иногда случается, что я, во время работы или в разговоре, непроизвольно тянусь за книгой, которой у меня уже нет; ибо мои книги, вместе со всем прочим имуществом, сгорели несколько лет назад. Теперь, правда, все не так плохо, как было вначале, когда можно было, резко потянувшись за какой-нибудь вещью, выпасть из дома через пролом в стене. В то время приходилось болезненным рывком удерживать себя от таких движений. Но все равно осталось неприятное чувство, когда хватаешь пустоту.

В то время я говорил себе: ну ладно, в принципе, можно обойтись и без книг; эту фразу в самом начале я повторял часто и даже вслух, чтобы заставить себя самого в это поверить. Наверное, раньше мы слишком уж полагались на книги. Теперь-то мы доподлинно знаем, что на самом деле является нашим имуществом и представляет истинную ценность.

В конце концов, то и дело молодым людям, которые так и не приучились к чтению, хочется дать в руки книгу, и не для того, чтобы их отвлечь, а чтобы просто показать им, что были и прежде времена горьких бедствий, и, несмотря на это, находились люди, которые не впадали в отчаяние и не становились преступниками и халтурщиками.

Когда меня спрашивали, какие книги я бы безусловно хотел вернуть, я с большим удивлением вдруг понимал, что могу припомнить не так уж много названий книг, которые могли дать мне примеры стойкости перед лицом несчастий. Поистине с настоящей тоской я вспоминаю о собрании сказок всех времен и народов. Их было что-то около тридцати томов. До сих пор отчетливо помню, где они стоят, точнее, где они когда-то стояли. Собственно, достаточно было бы только одного тома, в котором были помещены сказки индейцев Южной Америки. В этом томе была фотография какой-то девочки. Она сидела на корточках посреди пампы и кормила олененка. Вдалеке, на горизонте, виднелись плоские, словно срезанные горы. Над этой фотографией я часто предавался долгим мечтаниям. Но только теперь до меня дошло, что эту девочку надо бы связать с содержанием одной сказки.

Жили когда-то на свете восемь сестер. Их преследовала какая-то большая беда. Я уже не помню, что или кто их преследовал — божество, дикий зверь или злодей. Они бежали от