Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

— Мы вот как сделаем. — В голосе его была интонация окончательности принятого решения. — Даешь мне на всякий случай еще три-четыре диска. Чтобы у меня всегда с собой наготове. Глядишь, сложится благоприятная ситуация тут же тебя и впарю. Со всем моим удовольствием.

Мы дослушали с ним диск до конца — и отправились в буфет обмывать окончание моей работы над диском. На обмыв я взял пятизвездочный армянский коньяк, оказавшийся ничуть не хуже какого-нибудь «Хеннесси». Юра снова хвалил моего «слоненка», но у меня теперь было чувство, словно он это не обо мне. О ком-то, кто был мной, и вместе с тем был не я. Я сейчас ощущал себя яблоком, проточенным червяком. Я прямо осязал в себе этот его узкий извилистый ход в черных катышках оставленных им испражнений. Праздник рождения диска был испорчен непоправимо.

Тем не менее я совершил все ритуальные действия, что были намечены. После Юры заскочил к Николаю и подарил диск ему. На выходе из Стакана столкнулся с Ирой, мы поздоровались и разошлись, но, сделав несколько шагов, я остановился и, окликнув Иру, подарил диск и ей.

— О, мои поздравления! — сказала она. Спросив затем с иронической улыбкой: — Лариске похвастаться?

— И чтоб за прослушивание мне еще заплатила.

— Ну, это вы уже с ней сами договаривайтесь, — с интонацией двусмысленности парировала Ира.

— Да уж как мы с ней без тебя договоримся, — сказал я.

На том мы и закончили.

Следующим актом ритуального действа были Ульян с Ниной, но до них я заскочил к Ловцу и подарил диск ему. Вернее, передал через стойку ресепшена на втором этаже. У него была какая-то деловая встреча, и меня до него не допустили. Эта осечка с личной встречей неприятно оцарапала меня — напомнив об ощущениях, что я испытал от похвал Юры в буфете за коньяком. Но бог ты мой, какие разные плоды будут принесены этими двумя «посеянными» мной на каменном поле Москвы дисками.

Однако и Ловец оказался не последней моей остановкой по пути к Ульяну и Нине. «Эхо Москвы» — с такой надписью висела в толпе других неприметная доска около стеклянных дверей, ведущих в чрево небоскреба, к которому лепился Новоарбатский гастроном, где на втором этаже, в «Айриш хаузе», мы так любили в свою пору бывать со Стасом. Я было прошел мимо этих дверей — и меня развернуло обратно. «Эхо Москвы» — это была радиостанция, и у меня, кроме того диска, что предстояло подарить Ульяну с Ниной, оставался в кармане еще один.

Казалось, на радиостанции меня ждали. «Передайте трубку дежурному», ответил мне приветливый женский голос с «Эха», куда по моей просьбе позвонил старик-вахтер, одиноко сидевший в пустынном холле первого этажа. Звук в трубке был такой силы, что следом я услышал, как приветливый голос отдал вахтеру распоряжение: «Пропустите его», — и, прежде чем лифт вознес меня на двадцать какой-то этаж, внутренне я вознесся еще выше, залетев на такую высоту, что услышал пение ангелов. У дверей, ведущих в таинство вещательной компании, стояла, уже ждала меня, нетерпеливо постукивая носком туфли о пол, молодая женщина, вероятно, та самая обладательница приветливого голоса.

— Это вы с диском? — опережая меня, спросила она, обнаруживши во всей своей манере общения ту же приветливость, что была в ее голосе. — Координаты свои оставили здесь? — Заставила меня нацарапать на внутренней стороне обложки телефон и протянула мне уже приготовленный листок с рядком каллиграфически выведенных цифр: — Вот, пожалуйста, по этому номеру, в нашу музыкальную редакцию, через недельку.

Тело мое летело в лифте вниз, а душа парила вместе с поющими ангелами. И я уже слышал себя звучащим по этому самому «Эху».

У квартиры Ульяна и Нины был новый, бронетанковый облик. Она была наглухо забрана во всю ширину лестничной площадки и до самого потолка толстым стальным листом, и в этой громадной металлической стене, непомерно маленький в сравнении со всей стеной, будто вход в собачью конуру, был вырезан дверной проем. Должно быть, Ульян с Ниной еще и сами не привыкли жить в этом сейфе, потому что Нина, едва я вошел, принялась оправдываться:

— Ой, ты знаешь, так противно, я, когда подхожу к квартире, глаза зажмуриваю. Но Арбат, представляешь, во что превратился? Бог знает кто шляется. И все время в квартиру лезут. На окна решетки пришлось поставить по водосточным трубам забирались.

Лека, не торопясь, вышла из своей комнаты и направилась к нам. Она теперь уже не бросалась ко мне сломя голову и уж тем более не запрыгивала на меня, а вот так, будто пава, выплывала через некоторое время после моего появления, и с таким видом — словно снисходила до меня, делала мне своим выходом одолжение.

— Ой, кто к нам, — сказала она, подходя и становясь поодаль с засунутыми в карманы джинсов руками. — Сам дядь Сань с усам.

— Да какие у дяди Сани усы, ты что? — испытывая за нее неловкость, воскликнула Нина.

— Значит, маленький еще, подрасти надо, чтоб пробиваться начали, незамедлительно ответствовала Лека.

Но когда диск оказался в проигрывателе и динамики ожили, я был вознагражден ею за все. Она так вся и вытянулась навстречу звуку со сложенными на коленях руками — как стрелка, спущенная с тетивы, — и полетела, полетела сквозь него, не ослабевая вниманием ни на мгновение. И когда Нина ей что-то сказала — в намерении получить ответ, — Лека сверкнула на нее глазами и цикнула:

— Мам! Потом! Я дядь Саню слушаю!

Ульян вернулся с работы, когда мы дослушивали диск по второму разу. Спустя недолгое время я попытался уйти — он не отпустил меня. Мы, все вчетвером, переместились вместе с техникой в их кухню-столовую на ужин и запустили диск на третий круг.

Я просидел у них, наверное, часа четыре, если не пять.

Удачное посещение «Эха Москвы», прием, устроенный мне здесь, — все это пригасило те ощущения, которыми одарил меня Юра Садок, и в ночь из дома на задах «Праги» я выходил, пусть и не слыша уже пения ангелов в вышних сферах, все же в самом благостном настроении. К метро следовало идти под арку налево — и на старый Арбат, но я пошел через арку направо — и задворками бывшего родильного дома имени Грауэрмана выбрался на Новый Арбат, чтобы, поймав машину, поскорее доставить себя к заждавшейся меня, должно быть, Тине. И тут, когда я стоял на краю тротуара, сигналя рукой промахивавшим мимо меня машинам, а передо мной простирался весь аэродромный простор проспекта, я испытал чувство, близкое к потрясению.

Я давно не был на Новом Арбате вечером и теперь увидел, как он преобразился. Это был какой-то Нью-Йорк, Лас-Вегас — не знаю, что еще. Неон реклам лез друг на друга, возносился ввысь, огни ее мерцали, бежали, плыли вся левая сторона проспекта, в ресторанах, магазинах, игорных домах, словно сотрясалась в огненной пляске, а от казино «Метелица» (где, по слухам, собиралась вся подмосковная братва) в небо били и беспрестанно двигались три узких, как шпаги, луча прожектора. Это был совсем другой проспект, чем тот, что я узнал четыре с половиной года назад, который исползал вдоль и поперек, когда работал со Стасом в киоске у Феди.

Долго потом эта картина стояла у меня перед глазами, вспоминалась и вспоминалась. В тот вечер я осознал, что символ Москвы для меня — больше не Курский вокзал с его грохочущим жерновом Садового кольца рядом, а сгорающий в холодном неоновом огне Новый Арбат, на который Москва насажена, как на вертел.

Через неделю, как мне было сказано приветливой секретаршей с «Эха», я позвонил по телефону, записанному ею для меня на листке. Голос, что отозвался, был уже далеко не так приветлив, это был мужской голос, и сначала человек никак не мог понять, кто я такой, о каком диске речь, а поняв наконец, ответил, что еще никто ничего посмотреть не успел, и велел мне позвонить снова через неделю.

Неделю спустя выяснилось, что диск мой запропастился неизвестно куда, меня, пока его там искали, заставили провисеть на телефоне целых полчаса, однако нашли, извинились и вновь попросили перезвонить через неделю.

Когда в указанный срок я позвонил, ситуация повторилась один к одному: опять диск искали, опять я висел на телефоне, диск обнаружили и, принеся мне извинения, заверили, что через неделю ответ мною точно будет получен.

Однако никакого ответа через те несколько дней, что прошли до нового звонка, я не получил. Правда, теперь мне не заявили, что диск потерялся, и даже узнали меня, но едва я высказал удивление столь долгой задержкой с оценкой, как тут же и был осажен: не хотите ждать, приходите и забирайте ваш диск, никто вас не просил его приносить.

И так продолжалось и месяц, и два, пока я не понял, что на одной радиостанции свет клином не сошелся. Тем более что обнаружилось, этих радиостанций сейчас на FM-диапазоне — вагон и маленькая тележка, выясняй телефоны — и названивай.

Я позвонил десятка в два. Может быть, даже больше. Но уж никак не меньше. Взять послушать диск согласились у меня на пяти или шести.