Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

— Не нам надо еды, накормите хоть малую сиротинку!

Смотрели люди на малого, жалели его и делились, чем могли. Монах благословлял дающих, а плут шептал:

— Клад для нас с тобой выкопан — накормит, напоит досыта.

Алешка же приплясывал впереди их да все удивлялся на леса, на поля, радостно было ему разглядывать синее небо. Скакал по дороге без устали, срывал придорожные цветы, готов был таращиться на каждую травинку с былинкой. Калики тому удивлялись:

— Видно, впрямь насиделся ягненок!

Полегче обоим сделалось — раньше их нещадно выгоняли хозяева, но как теперь замечали малую сиротину — выносили последнее, делились, чем могли, жалея убогого да бедного ребенка:

— Пусть в его безрадостной жизни будет радость поесть, попить.

И одаривали, кто сухарем, кто луковицей.

Алеша радовался черному хлебу, простой воде.

Вздыхал на то праведный:

— Видно, никогда не едал сиротина пирог с конфетами, не знает, что есть еще мед с пряниками…

Плут между тем рассудил:

— Не его, несмышленого пострела, обучить мастерству да проделочкам? Молоды его пальчики, проворен ум — коль дам науку, буду жить весело!

Схватился учить Алешу карточной игре, присказкам да частушкам, показывать, как проворны могут быть пальчики за чужими поясами. Да вот только не желал тому учиться мальчишка! Спрашивал с досадой учитель:

— Не в темнице ты насиделся, раз на пустое никак не нарадуешься?! Что увидал в траве? Что разглядел на обочине? Ну, не проклятую пыль? Что без толку пялиться на облака с деревьями?!

Не слушал его малой!

Убеждал плут:

— От моего учения будет сытым твое брюхо, как сыр в масле покатишься! Вот тебе богатство сую в самые руки — возьмемся шустрить по базарам, вокзалам. Не останемся без пропитания!

Монах качал головой:

— Тюрьма в конце твоего учения!

Плут отвечал ему с усмешкой:

— То-то ты, праведный, не здоровался с ямами! Не вперед ли тот пропадет, кто тебя послушает? Со мной-то можно отыграться, вывернуться — а по твоим следам побежать — знаться наверняка с дыбой!

Монах между тем просил Алешу:

— Глаза твои молодые, зоркие, вперед нас разглядишь Господа! Смотри лишь внимательнее на дорогу, не идет кто навстречу?

Просил он бестолку! Алеша все не на то заглядывался, не было дела ему до монашьих просьб.

Вновь тогда плут принимался учить мальчишечку:

— Проси подаяние со слезой, с протянутой ручкой. В пояс кланяйся, плачь, приговаривай: «Некому пожалеть горемычного». Вдвое будет хлеба у нас в суме!

А монах сокрушался, слыша такие речи:

— Грех калечить лукавством неоперившуюся душу, безгрешного вводить в искушение!

Когда подходили к деревне, учил:

— Коли дадут, благодарствуй с достоинством! Приговаривай: «Помоги вам Господь». Коль откажут — скажи то же, без обиды, со смирением…

Плут шептал на другое ухо:

— Поглядывай, не распахнута где дверца в хлев с погребом. Шустри за всякую приоткрытую дверь, есть ли что, лежащее без присмотра.

Вошли они как-то в одну избу, увидал монах в углу икону. Опустился на колена перед Богородицей, так поучал Алешу:

— Вместе со мною молись Матушке, радуйся Заступнице! О тебе Она печалится!

Плут добавил:

— За иконы заглядывать надобно — часто прячут за ними денежки в тряпицах. Частенько, бывало, так меня одаривали Божья Матерь с Заступником!

И без конца упрекал монаха:

— Не от твоих молитв так скачет малой? Нет уже его сил тебя выслушивать!

Монах отвечал:

— От карт, от лукавства готов он бежать куда глаза глядят!

А малой нашел на дороге оброненную свирельку. И еще больше обрадовался:

— Никогда не играл я на дудочке!

Твердил ему плут:

— Хороши бывают тайники за иконами.

Опускал ему за пазуху колоду меченых карт:

— Не пригодятся тебе те карты?

А малой все показывал находку, от нее не мог отвести глаз:

— Хочу играть на дудочке.

Вперед убегал да подпрыгивал. Только и вздыхали калики на подобную прыть.

Долго они еще расхаживали вместе.

В селах и деревнях говорили люди монаху:

— Мы в Бога давно не веруем. Да и товарищ твой больно подозрителен — ступайте-ка подобру-поздорову. Дадим лишь сиротине.

Мало кто отказывал Алеше, как не пожалеть бедненького, убогого — ему выносили снетков и хлеба, наливали квасу, привечали ласками.

Плут мечтал:

— Уже дрожат мои пальцы, отказали хозяину, язык мой путается, нет прежней сметливости. А вот парень — иное дело! Остры глаза, шустры ноги, лишь ему дают подаяние. Отчего не приманить к себе мальчишку? Потечет моя жизнь тогда и в старости безбедно. Разве девки и бабы не любят удачливых? Пригож он собою, вырастет, растопит не одно сердце, опустошит не одну кубышку… Да и меня не обнесет, грешного!

Мальчишка тем временем бежал впереди с дудкой.

Монах вздыхал, любуясь им:

— Хорош будет он с Богом в сердце, с сумой да дорожным посохом!..

И утирал слезившиеся глаза.

А мальчишка знай себе перебирал впереди ногами.

Ночью одной, когда возле костерка заснул счастливый Алеша, схватились они над сиротиной.

Взъярился плут:

— Так и будешь твердить малому о прогулках Господних? Будешь натаскивать на апостолов?.. Сам жил хуже любого нищего и его отвернешь от жизни! Да кто еще накормлен был одними молитвами?! Кто напился одними причитаниями?! Все твердишь о Божьих странниках — где они, страннички? Да были ли? Ну, разве проживет с убогим мальчишка? Гонят тебя отовсюду взашей с твоей-то святостью — и его будут гнать, бедного! Не скопца ль сделаешь из того, о ком сохнуть должны бабы с девками? Ай, дурья твоя голова, бестолковая… И всю-то жизнь променял на бредни, на сказки да причитания! Погляди на себя, юродивый, едва стоишь, а все туда же — талдычишь о Господе! Не тошнит ли уже сейчас мальца от твоих наставлений? Да ему не на небе, а здесь поживать надобно, да миловаться с пухлыми девушками, едать прянички, запивать винами. Ему колесом ходить, радоваться! Нет, не отдам сиротину! Верная будет ему с тобою пропажа!

Мальчишечка тем временем сладко спал и во сне посапывал. А плут подступал к товарищу:

— Хоть со мной он поест, попьет, погуляет с гармоникой, переймет присказки, научится проделочкам! Всему научу приемыша!

Разгневался монах, потрясал посохом:

— Замолчи, безумный! Не с такою жизнью оказались мы на самом краю? Догулялись, допили! Не оттого сейчас корчимся, нищие, убогие, что отвернулись от Святой Правды? Да разве можно отдать тебе безгрешную душу? От гульбы да веселья давно потеряна твоя совесть! Не ты есть сама ложь?.. Познает он с грешником радость? Под силу будет ему истинная любовь? Пропадет, сгинет безвинная душа…

А мальчишка спал — уж больно умаялся за день.

Плут тогда не выдержал:

— Бродить с юродивым — хватать беду на свою голову! Пропади ты пропадом! Давно распрощались бы мы, если б не сиротина.

Воскликнул монах:

— Не потерпит Господь, коли с тобой оставлю малого! Разве будет мне после того прощение?

Сильно и он гневался.

Алеша спал, их не слыша, да все улыбался во сне.

Уцепились они с тех пор за мальчишку и не спускали глаз друг с друга. Как приходило время спать, посередке его укладывали, стараясь согреть высохшими своими телами. Читал сироте молитвы монах и просил Бога за его здоровье. А плут вспомнил старое: умыкнул где-то картузик, стащил детские сапожки — и тому несказанно радовался, как бежит, поспешает мальчишка в тех сапожках, в картузике. Всегда наготове была его карточная колода, а уж распевал пройдоха частушки так, как не пел и в молодости.

А праведник расспрашивал Алешку, не видно где впереди Петра с Николою. Готов был отдать ему последнее, саму ветхую одежу снять с себя и укрыть ею, если будет тому холодно. Когда засматривался тот по ночам на звезды, радовался монах, как малый ребенок, ликовало его сердце:

— То есть миры Отца нашего! Зорче гляди их, Алешенька. Согреет тебя их огонь!

Плут тому только злился да поддувал костерок, дрожа от холода. Но случалось им проходить мимо базарной толпы, мимо цыганских таборов, расцветал и он! Загорались Алешкины глазенки на ту толчею и сутолоку, на ученых медведей, которых тащили за собой цыгане.

Несказанно радовался плут и приговаривал, чуть ли не приплясывая:

— Чую, тянет мальчишку к толчее да песням, как меня, бывало, в детстве тянуло.

Да все подталкивал Алешку к лавкам. Накидывался на него монах, он говаривал невинно:

— Пусть малой поглядит на пляски, наигрыши. Пусть попривыкнет к вольнице!

Сам про себя думал:

— Недолго быть нам со святошей!

Друг с другом они теперь не заговаривали. Боялся на привалах сомкнуть глаза пройдоха, сделался хуже последнего купчика. Все просыпался да посматривал на монаха. И нешуточно подумывая: