Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

«Дядька Шульце», — дразнили уродца ребятишки и тут же бросались врассыпную. Сапожник ненавидел детишек, но ее любил. Она была единственной, кто бывал внутри его крохотной комнатки, расположенной позади небольшой мастерской. В комнатке стояла кровать, громоздилась кухонная посуда и хранились странные куклы, их мастерили золотые руки сапожника. Бертель, которая даже не смотрела на куклы в родном доме, не сводила глаз со странных кукол горбуна Шульце. В его маленькой комнате он играла с куклой, у которой были львиные лапы. Но любимой была кукла с птичьей головой. Шульце, вопреки ее просьбам, так и не подарил ей ни одной куклы. Сказал, что каждой из них дал имя, и ни с одой никогда не расстанется.

Бертель спускалась в подвал, и ее покидала меланхолия.

— Бертельшин, ты слишком умная девочка. Ты своеобразное и ни на кого не похожее существо. Когда вырастешь, станешь великой ученой, — говорил Шульце, раскраивая кожу на полоски, клея подошвы, с необычной теплотой беседуя с ней и предупреждая, чтобы она остерегалась зависти сверстников.

Однажды, вернувшись из школы, она выронила из рук стакан с водой, и он покатился по ступенькам к входу в подвал. Шульце приказал: «Не прикасайся к этому стакану, он принесет тебе большую беду». На следующий день он дал ей новый стакан, а упавший поставил на полку и сказал:

— Этот стакан связан с волшебством, которым я владею.

Шульце говорил ей, что она должна укреплять мускулы, поднимать и разводить руки в стороны, потом поднимать поочередно правую и левую ногу, крутить головой и шеей. Она выполняла все эти упражнения. Был у нее общий с Шульце секрет. Он бесплатно чинил ее старые ботинки, хоть и знал, что она из зажиточной семьи, и там изношенную обувь выбрасывают.

Бертель было приятно находиться у Шульце, пока Фрида случайно не увидела ее спускающейся в подвал сапожника со школьным ранцем за спиной. «Девочка из приличной семьи в подвале уродливого горбуна?! Только ненормальная девчонка может ходить к этому горбатому уроду».

Фрида была потрясена, как и весь дом, но Бертель не предала друга. Тайком прокрадывалась к нему, чтобы слушать его рассказы. Особенно любила историю, сочиненную Шульце о великане Рюбенцале. Горбун сажал Бертель себе на колени и описывал необычного красавца, великана, который страдал единственным недостатком: преследовал детей и убивал их. Бертель вовсе не пугали ужасы, которые горбун рассказывал о великане, ибо Шульце поднимал вверх руки, растопыривал пальцы над ее головой и клялся: «Великан Рюбенцаль никогда не будет тебя преследовать». Затем шептал: «Сиди тихо. Сейчас я колдую. Никто не может принести мне вреда. В горбу есть такое средство, которое охраняет меня». Но горб не спас Шульце. Однажды он был найден мертвым в своем подвале, и никто так и не узнал, что случилось.

Скоро отец должен вернуться из Давоса. Гостиная, залы и комнаты обновились, согласно моде времени и вкусу сестер. Бертель с нетерпением ожидает приезда отца.

Ноябрь 1930. Бертель согласилась на уговоры брата и поехала с ним к скаутам. Она неуверенно шла по большому залу. Услышала приветствие — «Крепись и будь мужественной!» — «Хазак вэ амац!»

Принятый ею за «убийцу» в шумной толпе в центре города тощий и долговязый парень встретил ее приветствием, которым пользовались все в организации еврейских скаутов, и оба рассмеялись. Зеппель помнил ее испуг тогда, на площади, когда он следовал за ней, пока она не исчезла. Теперь ей стало ясно, почему он так назойливо ее преследовал. Инструкторы молодежного движения разыскивают по городу темноволосых девушек и юношей, явных евреев, чтобы увести их с опасных улиц, где рыщут всякие маньяки, пьяницы, воры и убийцы, и, также, бездомные евреи, пробравшиеся сюда из нищей Польши после войны, и оказавшиеся здесь на грани голодной смерти.

Бертель не очень вдохновлена деятельностью скаутов, но от празднования Хануки разволновалась до слез. На сцену вышла смелая еврейка по имени Хана. Семеро ее детей жертвуют жизнью во имя еврейского Бога. Бертель не издает ни звука. У Ханы — семеро детей, как и у ее покойной матери. Хана стоит на сцене и плачет. Умирающая мать наградила ее за неделю до своей смерти всего лишь ласковым прикосновением ладони к щеке. Хана ушла за кулисы. По сцене шествовал Йегуда Маккавей во главе своих войск. Евреи с обнаженными мечами вступили в бой с греками на землях колен Йегуды и Биньямина. Бертель сидела ошеломленная, загипнотизированная происходящим на сцене. Никто ей раньше не рассказывал о войнах Хасмонеев против греков. В доме нет восьмисвечника — ханукии, и не зажигают свечи в течение восьми дней в честь победы Маккавеев. Все в клубе пели ханукальные песни. Бертель, зная, что она не обладает слухом, пела про себя. К тому же, к празднику разучивали песню «Утес моего спасения», и она ощутила себя обманутой. В песне речь шла о благословении дома молитвы и, главное, об обновлении жертвенника.

Она громко заявила, что не будет петь о жертвоприношении, восхвалять убийство. Святость и принесение жертвы нельзя связывать. Евреи не убивают и не освящают убийство! Народ Израиля не может очистить и освятить жертвенник убийством врагов. Это путь других народов. Любая резня порождает новую резню, и всякая чистка влечет за собой новую чистку. «Очень странная девочка», — подумали про Бертель. Бертель уверенно заявила, что ненавидит праздник Хануку, но любит историю о Хане и семи ее сыновьях.

Несколько месяцев она не принимала участие в жизни скаутов. Но вот в клубе появился молодой израильтянин, красивый юноша Мордехай Шенхави, посланец движения «Ашомер Ацаир» (Молодой Страж, еще точнее — молодогвардеец), активист организации социалистов-сионистов. Он открыто и ясно разъяснил, что приехал из Палестины в Германию с единственной целью — создать здесь филиал организации «Ашомер Ацаир», чтобы в дальнейшем подготовить еврейскую молодежь к репатриации. Халуц, член кибуца «Мишмар Аэмек» (Защитники долины), он, по приглашению главы движения скаутов Гильде Павловича, присоединился к деятельности скаутов.

— Как тебя зовут? — обратился он к стоящей особняком Бертель.

— Бертель.

— Бертель? — улыбнулся, обнажив свои белоснежные зубы. — Почему тебе дали такое имя — Бертель?

— В честь моей тети, — она не отводила глаз от его сверкающих зубов. — Я ненавижу свое имя.

— Я буду тебя звать красивым ивритским именем — Наоми. Ты и вправду очень приятная и обходительная девочка, — он разъяснил ей смысл этого имени и рассказал о библейской Наоми.

На-о-ми — звуки и вправду мягкие и приятные, волшебные звуки Божественного языка. Приятное чувство растекается по всему телу, словно что-то тяжкое спадает с нее. Никакой Берты, теперь она только Наоми!!!. В доме смеются. Никто не относится всерьез к требованию отныне называть ее Наоми.