О друзьях-товарищах - Олег Селянкин

Подбросить-то вопрос подбросил, но почти не надеялся получить на него ответ. Однако, помедлив, адмирал сказал:

— Думающий товарищ… Очень думающий.

Напомню, что это сказал человек, которого все мы знали как невероятно скупого на похвалу.

А мне лично познакомиться с Валентином Георгиевичем довелось уже после войны в родной нам Перми. Тогда он уже был капитаном 1-го ранга, и на груди его, кроме Золотой Звезды, горели ордена Ленина, Красного Знамени, Ушакова II степени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды и многие медали. Я же в то время был просто капитан-лейтенантом запаса. Но разница в годах, званиях и наградах не послужила помехой, Валентин Георгиевич встретил меня радушно, как старого знакомого.

Был он высок, широкоплеч, белокурые волнистые волосы зачесывал назад. И рукопожатие — сильное, чистосердечное.

Не знаю, сколько раз мне довелось встречаться и беседовать с Валентином Георгиевичем. Не буду утверждать и того, что будто познал его полностью. Но главные его жизненные принципы, ручаюсь, ухватил. Они предельно ясны и прекрасны: огромная любовь к Родине, верность дружбе и неодолимая жажда знаний.

Она, эта жажда знаний, и помогла ему сначала успешно окончить Академию Военно-Морского Флота, а позднее и Академию Генерального Штаба.

Между прочим, и отпуск Валентин Георгиевич проводил по-своему: почти каждый день был в парадной форме, почти каждый день встречался и беседовал то с пионерами, то со студентами, то с рабочими наших городских предприятий. Даже к нам, писателям, живущим в Перми, когда мы пригласили его, с радостью пришел. Этих встреч иной раз бывало так много, что как-то я не выдержал и довольно-таки дипломатично намекнул: дескать, для чего человеку очередной отпуск дается? Для отдыха или общественной деятельности?

Валентин Георгиевич ответил мне искренне:

— Да разве это деятельность? Это настоящий отдых.

Прошли еще годы — командование направило Валентина Георгиевича в Высшее военно-морское училище, где он стал читать лекции, каждая из которых была насыщена примерами из жизни подводного флота, убедительно подтверждающими то или иное положение, обусловленное уставами, наставлениями или инструкциями; каждая из его лекций заставляла курсантов сделать свои, может быть, первые самостоятельные выводы, учила мыслить, творчески подходить к любому пункту какого-либо наставления или параграфу Устава.

Лично мне все же жаль, что в тех лекциях он и словом не обмолвился о том, как и где шла его служба в послевоенные годы. Вот потому так и случилось, что не от него узнали курсанты о том, что до прихода к ним он создал военно-морскую базу в такой глухомани, где каждая щепочка, каждый кусочек каменного угля стоили гораздо больше золота. Не из его рассказов узнали курсанты и о том, что другая военно-морская база, куда уже не раз заходили они на кораблях во время своих ученных походов, сейчас существует и потому, что их преподаватель, Валентин Георгиевич Стариков, в свое время проявил и бдительность, и настойчивость, что благодаря его упорству водолазами здесь были осмотрены все причалы. Очень своевременно осмотрены: убегая, фашисты хитро заминировали их.

В настоящее время Валентин Георгиевич — вице-адмирал в отставке. Самое же примечательное то, что и сегодня он стремится знать больше, чем знал вчера. И в области военно-морского искусства, и всего прочего, что интересует каждого по-настоящему культурного человека; он не мыслит жизни без постоянного движения вперед.

Ну разве можно не писать, если знаешь такого человека?

Или взять жизнь Надежды Евстигнеевны Трапезниковой — урожденной Дудиной.

Надя Дудина родилась в семье крестьянина в деревне Ледянка бывшего Пермско-Ильинского района нашей области. В детские годы она мечтала об одном — поскорее бы окончить школу и поступить на работу: семья была большая, и главное — вся детвора висела на шее матери, простой колхозницы.

И Надя считала, что ей очень повезло: только окончила седьмой класс — сразу же поступила на курсы медицинских сестер.

Своей специальностью тоже была довольна: это огромная радость — помочь больному человеку выздороветь или даже просто облегчить его страдания.

Но, когда по радио объявили, что фашистская Германия вероломно напала на нашу страну, Надя сразу решила: «Сейчас мое место на фронте, ведь я медицинская сестра!»

И она пошла в военкомат, просила, требовала и даже умоляла отправить ее на фронт. Несколько раз ходила в военкомат. Но каждый раз слышала один ответ: «Надо будет — сами вызовем».

Как ей казалось, устало, даже равнодушно отвечали.

Но она вновь и вновь упрямо шла в военкомат, каждый раз питая тайную надежду, что вот уж сегодня-то ее обязательно возьмут в армию, отправят на фронт.

Лишь в начале 1942 года она стала курсантом школы снайперов. Теперь она думала уже о том, что осталось потерпеть еще совсем немного и она выйдет на снайперскую охоту, начнет сама убивать ненавистных фашистов, причинивших столько горя всему советскому народу.

Радужные мечты безжалостно разметал приказ, в котором говорилось, что с такого-то числа «солдата Надежду Евстигнеевну Дудину откомандировать в 13-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду на штатную должность… медицинской сестры».

Надя была самой обыкновенной девушкой, каких у нас миллионы, и, получив этот приказ, она всплакнула украдкой: и с подругами приходится расставаться, и как все же хорошо звучало: «Снайпер Надежда Дудина!»

Первая неожиданность, с которой она столкнулась на новом месте службы: медсестра, оказывается, тоже обязана уметь прыгать с парашютом. Когда ей сказали об этом, она нисколечко не испугалась (другие прыгают, а я чем хуже?) и даже с нетерпением ждала своего первого прыжка.

А в назначенный день, еще на земле, Надя заявила солдатам, прыгавшим с ней, что она выбросится обязательно только первой. И нечего спорить: «Только первой!»

Солдаты спорить не стали, лишь переглянулись, пряча усмешки.

«Ага, думаете, испугаюсь?!» — догадалась она, разозлилась и решительно уселась у самого люка.

Раздалась команда прыгать — Надя быстро встала, глянула в распахнутый люк, увидела далекую землю, похожую на вогнутую чашу, расслабленно опустилась на свое место — почти упала — и торопливо сказала:

— Чур, я буду самой-самой последней…

И опять никто с ней не заспорил. Солдаты, как показалось ей, равнодушно проходили мимо нее, проходили деловитые, сосредоточенные, вроде бы — даже суровые, в один за другим исчезали в люке.

Чтобы не прослыть трусихой, она, когда настал ее черед, зажмурив глаза, тоже бросилась в люк. И ей казалось, что сердце у нее остановилось на все те долгие секунды, пока длилось ее свободное падение, пока сильный рывок не заставил открыть глаза.

Не берусь словами передать ее душевное состояние в те минуты, пока она плыла навстречу земле. В ее душе бушевала радость (парашют раскрылся!) и гордость (я смогла побороть свой страх!). Они, эти чувства, оказались настолько сильны, что Надя сразу позабыла все, чему ее учили еще на земле; она ликовала, она упивалась победой над собой. Ей казалось, что все идет лучше не надо, и вдруг с земли донесся требовательный и чуть тревожный окрик:

— Ноги как держишь? Чуть согни в коленях!

Она, конечно, подсказку поняла и приземлилась, как сказал инструктор, «для первого раза — прилично».

Восемнадцать прыжков с парашютом совершила Надежда Евстигнеевна. Разумеется, каждый раз были и волнения перед прыжком, и радость победы после него. Но тот, первый прыжок, — он навечно врезался в память.

Но именно во время восемнадцатого прыжка, как я считаю, полностью и раскрылся характер Нади Дудиной. Однако, прежде чем рассказать о нем, мне хочется чуть задержать ваше внимание еще на одном, вроде бы — самом рядовом прыжке.

В тот день ее как медицинскую сестру назначили дежурить на время проведения прыжков. И она заступила на пост. Сначала все шло как положено, и вдруг среди тех, кто должен был прыгать, она обнаружила больного солдата. Отреагировала точно по инструкции — отстранила от прыжков, и…

Да, она по-прежнему очень волновалась перед каждым прыжком, по-прежнему испытывала страх в тот момент, корда нужно было расставаться с самолетом. Все это было. Но сильнее страха оказалось желание как можно скорее и надежнее освоить технику прыжка, и сейчас, воспользовавшись тем, что одно место в самолете освободилось, она самовольно заняла его и в нужный момент прыгнула.

За то, что она самовольно оставила пост, за то, что нарушила уставные положения, обязательные для всех, кто прыгает с парашютом, ее подвергли аресту с содержанием на гауптвахте.

Правда, начальство прекрасно поняло причины, заставившие ее поступить так, в душе даже признало их уважительными. Лучшее тому подтверждение — уже через трое суток с парашютом за спиной она вновь поднялась в самолет.