Город каменных демонов - Андрей Ерпылев

— Что это за строения? — штурмбанфюрер Вальдберг ткнул пальцем в расстеленный на столе план города.

— Так, ничего особенного… — бургомистр Стефан Мюллер не знал, чем услужить неожиданно свалившимся ему на голову «гостям» в черных мундирах. — Два незадачливых местных предпринимателя еще в двадцатые собирались здесь построить литейный заводик… Ну, вы, наверное, слышали, что в нашем городе жил знаменитый скульптор Юрген фон Виллендорф… Они собирались копировать его работы и торговать копиями…

— Собирались или построили? Мы, осматривая город, видели дымок над трубой. Да и не производит этот заводик впечатления неработающего.

— Ну… Не пропадать же работе даром? Все равно они не успели полностью выплатить деньги за аренду земли…

— Короче говоря, вы перепродали предприятие другим? Или используете сами?

Мюллер счел за благо промолчать.

— А вам знаком закон о незаконном предпринимательстве, господин Мюллер?

— Но мы же не для себя! Исключительно на нужды города… У меня есть бумаги!

Высокий широкоплечий эсэсовец несколько брезгливым взглядом смерил обильно потеющего толстяка.

— Успокойтесь, Мюллер. Мы здесь не для того, чтобы проверять вашу финансовую отчетность. Для этого существуют другие. Познакомьте-ка нас лучше со своим хозяйством поближе…

— Господа! Это варварство!

Франсуа Рюбо, невысокий лысоватый очкарик пятидесяти пяти лет от роду, панически боялся одетых в черное здоровяков, внезапно наводнивших его кабинет, но речь сейчас шла о чем-то не укладывающемся у него в сознании.

— Вы не имеете права! Я буду жаловаться коменданту города!

— Жалуйтесь, если угодно, — высокий офицер с серебряными зигзагами в петлицах добродушно улыбнулся и выложил на стол перед онемевшим директором музея листок бумаги с лиловой печатью. — Только он в курсе. И вообще, какое же это варварство? Мы просто забираем то, что принадлежит Тысячелетнему рейху по праву. Не трогаем же мы ваших Майоля или Родена? Чужого нам не нужно.

— Но «Валькирия» фон Виллендорфа находится в нашем музее на совершенно законных основаниях! — снова обрел дар речи Рюбо. — В свое время она была передана правительству Французской Республики президентом Германии в качестве дружеского дара!

— Мы не признаем продажных правителей Веймарской Республики, раздававших налево и направо сокровища, принадлежащие великому немецкому народу. Большинство из них уже получило по заслугам. Ты желаешь присоединиться к ним, лягушатник? — потерял терпение, которое, видимо, не относилось к числу его добродетелей, гестаповец. — А ну, живо веди нас к этой валькирии! И заруби себе на носу, что Гюнтер Штрассман не знает слова «нет».

— А кто это — Гюнтер Штрассман?

— Я, идиот! — Немец схватил щуплого француза за плечо и выдернул из-за стола. — Вперед!..

«Валькирия» оказалась огромной — почти в два человеческих роста высотой дамой в вычурном платье и с короной германских императоров на голове. Надменное каменное лицо с тяжеловатым подбородком взирало на копошащихся внизу карликов с брезгливым выражением домохозяйки, заглянувшей ночью на кухню и увидевшей разбегающихся во все стороны тараканов. Казалось, что могучая ступня в античной сандалии сейчас высунется из-под ниспадающего одеяния и примется топтать людей, а копье — разить наиболее вертких…

— Какая здоровая! — ахнул кто-то из «черных». — На милку мою, Гретхен, похожа!

— Как прижмет тебя такая «милка» — не обрадуешься! — с хохотом ответил ему другой.

— А тащить-то ее как? — перебил товарищей третий.

— Разговорчики! — оборвал разговорившихся подчиненных Штрассман. — Придется привлечь ваших сотрудников, — развел он руками, обращаясь к грустному мсье Рюбо и снова становясь вежливым и интеллигентным. — Одни мы, как видите, не управимся.

— Увы, — мстительно улыбнулся очкарик, не простивший гестаповцу «лягушатника» и чересчур вольного обращения. — Музей пуст. Только я да еще несколько человек. Грузчиков сейчас днем с огнем не сыскать. Война…

— Тогда соберите всех «нескольких человек», — сверкнул зубами гауптштурмфюрер.[34] — Придется им часок поработать грузчиками, если нет профессиональных.

— Но большинство из них — пожилые больные люди! — попытался протестовать мсье Рюбо.

— Думаю, что концлагерь не добавит им ни молодости, ни здоровья. Траубе, Аппельберг — помогите господину директору…

Полтора часа спустя два десятка человек разного возраста, пола и конституции, мешая друг другу, волокли обмотанную мешковиной свергнутую воительницу к поджидавшему снаружи грузовому автомобилю. Среди «грузчиков», обливаясь потом, трудился и мсье Рюбо.

Еще вчера он гордился своим личным нейтралитетом и способностью ладить с оккупантами, убеждал знакомых, что среди них тоже встречаются порядочные и даже интеллигентные люди. Сейчас же он как никогда сочувствовал бойцам Сопротивления, стремящимся изгнать «проклятых бошей» из благословенной Франции…

До осенней штормовой поры еще далеко, но и летняя Балтика, особенно здесь, на севере, далеко не сахар. Но сегодня — почти настоящее лето. Из-за несущихся рваных темно-серых облаков даже проглядывало солнышко, по-северному ласковое, не обжигающее, а греющее.

Казалось, что все это байки, что вокруг мирной Швеции не полыхает война и не корчится в смертельной агонии сошедший с ума остальной мир. Но стоило внимательно присмотреться, и на горизонте можно было различить дымки крадущихся вдоль шведского побережья конвоев, приметить пролетающий самолетик, нестрашный отсюда, словно неторопливый шмель… А на днях всплыла и несколько часов качалась на волне всего лишь в какой-то миле от берега серо-пятнистая хищная субмарина, пока пришлепавший из Истада сторожевик Королевских ВМС не поинтересовался, какого черта один из боевых кораблей «Кригсмарине»[35] забыл в нейтральных водах…

Миккель Тювесон и Калле Синтор сидели на камнях, предусмотрительно подложив под седалища заботливо связанные супругами коврики, и курили трубочки, вполглаза наблюдая за пасущимися в вересковых зарослях двумя десятками овечек. На животинок можно было вообще махнуть рукой: кто в деревне Льюнга не знает, что вон те — с красной тряпочкой, завязанной на пучке кудрявой шерсти, — Синторовы, а с зеленой — Тювесонов? Но вот уже второй день по самому краю утеса, по заброшенной каменоломне, лазает какой-то чужак. А чужак есть чужак — один Господь знает, что у него на уме.