Автово - Андрей Портнов

Этой же ночью мы проснулись от громких криков.

— Лариса! Ла-ри-са! Открой дверь! — орал в коридоре пьяный Шашин.

— Надо же, — спросонья подумал я, — из чего, всё-таки, у него сделана голова, что он ещё способен бегать после того, как его отмутузил Юрик? Не голова, а ведро какое-то!

— Ла-ри-и-и-и-са! — орал тот не переставая.

— По бабам пошёл, — продолжал я, — как будто баб в общаге мало.

Вскоре послышались громыхающие стуки в дверь (Ларисину, конечно же), скорее всего, ногой. Затем, колошматя дверь ещё несколько минут, крики стихли, и я, наконец-то, опять смог заснуть.

На следующее утро от своих друзей Шашин узнал про свои ночные дебаты и долгое время сидел с каменным лицом. А потом всё же пошёл извиняться перед Ларисой, и та, подкосившись под Мать Терезу, всё ему простила.

Нет, это же надо так напиваться, чтобы утром ничего не помнить!!! Я этого никогда не понимал и не пойму, потому что, сколько бы я не выпил, как бы нехорошо мне не было, я всегда до мельчайших подробностей помнил всё, что творилось вокруг меня. Честно! Хотя, может быть, это именно я — исключение, а с нормальными людьми всё бывает так, как с Шашиным, кто знает?

Так незаметно подошёл май. К этому времени у меня уже созрел новый план. На этот раз всё должно было перевернуться на 180 градусов, так как я решил «немного» почернеть. И стать не просто чёрным, а невыносимо жгуче-чёрным. Хочу заметить, что не кожей! Хотя я и не питаю сильного отвращения к неграм, но в представителя солнечной Африки перевоплощаться не собирался.

И вот, однажды, когда все наши ушли на «войну», я приступил к очередному своему безумству…

Первой меня увидела Лариса. Хотя нет, первым увидел себя я сам — в зеркале. Смотрел я достаточно долго и никак не мог понять, что это за татарская рожа смотрит на меня оттуда. Я всегда любил контрасты, но после ослепительного блондина так сразу стать чёрным… Было как-то не по себе. А тут как раз зашла Лариса…

После её ухода мне стало ясно, что прежде, чем так пугать людей, я должен привыкнуть к себе сам. И лучше это сделать в шумном городе среди огромной толпы. Я оделся во всё чёрное, в результате чего моё лицо на фоне этой черноты пугало своей белизной и выпученными вперёд на 2 см глазами. Тогда, чтобы хоть чуть-чуть поубавить яркость моей рожи-фонаря, я одел очки. Вот таким я и появился на улицах Питера и пошёл пешочком по пр. Стачек.

Около почты мне повстречался Шашин…

— Нет, нет, — думал я, идя обратно в общагу, — люди, а тем более «школьники», совсем не готовы к такому потрясению. Надо поесть.

В этом же одеянии и не снимая очков, я зашёл в нашу столовую, где тут же стал объектом пристального внимания профилакторцев. Мои щёки горели, уши переливались всеми возможными и невозможными цветами, и мне требовалось огромных нечеловеческих усилий, чтобы не сорваться с места, опрокинув тарелку супа, и не скрыться от всех где-нибудь под лестницей. С пульсом 240 ударов в минуту я сел за свободный столик, раскрыл на первой попавшейся странице только что купленный «Спид-Инфо» и, подцепив что-то ложкой, принялся есть. Через минуту я догадался снять очки и перевернуть журнал, поскольку держал его, оказывается, вверх ногами, а ещё через минуту отнёс тарелки к мойке и пулей вылетел из столовой.

Вставляя ключ в 215-ую, я уже надеялся, что ближайшие два часа меня уже больше никто не увидит, как вдруг заскрипела соседняя дверь, и из 217-ой выплыли Костик и Тимофей.

— Нет, Андрюха, — сказал Костик-«школьник» после пятиминутного молчания, так круто менять имидж нельзя. У некоторых может случиться отклонение в психике.

После чего он наставительно поднял палец и вместе с онемевшим Тимофеем пошёл в столовую…

А потом пришёл Владик, посмотрел на меня и заржал.

— Что ж, Владик всегда отличался неадекватной реакцией, — подумал я.

После этого он взял талончик на обед и побежал в профилакторий. Через некоторое время вошёл Рудик.

— Ну-ну, — сказал он. — Мне Владик уже многое наговорил про тебя, но я даже не думал, что это будет так…

— Как «так»? — поинтересовался я.

— Так…черно…

К вечеру меня успели посмотреть все наши, «школьники», непальцы и прочие Анечки. И все окончательно убедились, что я точно сошёл с ума.

Телек уже вырос из игручего возраста и не поддавался теперь ни на какие уловки. Моя рука, вечно до этого изорванная «на мясо» после игр с ним, теперь была на мерзость гладкой. Телек представлял сейчас собой огромную слоновью тушу, и теперь просто не верилось, что раньше он был маленьким игручим котенком. Самым смешным, однако, было то, что при своей слоновьей комплекции он сохранил на редкость писклявый голос — как у новорождённых котят. И теперь вся забава от игры с ним состояла в наступании на него ногой для извлечения этого комариного писка.

Но в этом семестре в нашей группе появился новый домашний зверек. Татары завели себе кота! Раньше они уже проделывали такой эксперимент, и одно время у них был полосатый серый котёнок Рокки, который, однако, вскоре был передан в другие руки.

Сейчас эксперимент продолжался. Кошка Наташка, жившая на нашем этаже и питавшаяся, чем непальцы пошлют, разродилась двумя котятами — пацаном и девкой. С этой самой Наташкой у нас были особые отношения. Вообще-то, её звали Машкой, но я решил называть её Наташкой.

Однажды, в августе 1994 года, когда мы приехали сюда после первых каникул в Астрахани, рано утром меня разбудил подозрительный шум. Это походило на чей-то жалостливый крик. Я встал и вышел в коридор. Звуки раздавались из тогда ещё пустой, нежилой 217-ой. Крики были кошачьими мяуканьями. Я вспомнил, что три дня назад оттуда съехали какие-то заочники, которые приезжали сюда недели на две.

— Вот гады! — подумал я. — Уехали и заперли кошку.

Почуяв приближение человека, кошка замяукала ещё громче. Очевидно, почувствовав сильный голод, она только сегодня принялась звать на помощь, а раньше надеялась на чудесное освобождение из своего заключения — иначе, почему я раньше не слышал её криков.

С детства не любил кошек, но и каменным сердцем никогда не отличался. Всё-таки, жаль зверюшку. Я попытался открыть дверь — бесполезно. Мяуканье стало просто невыносимым.

Еле-еле дождавшись комендантшу, я бросился к ней в кабинет.

— Помогите, там кошку заперли! — заорал я ей прямо в лицо.

Та только тупо посмотрела на меня. Пришлось рассказать всё, как есть. Страшно зевая, комендантша порылась в своём ящике и протянула мне нужный ключ, всем своим видом давая понять, чтобы я поскорее убрался.

В считанные секунды я оказался около 217-ой и торопливо вставлял ключ в замочную скважину. Дверь распахнулась и оттуда пулей вылетела чёрно-белая кошка, которая оказалась Наташкой. Радостно мурлыкая, она подбежала ко мне стала тереться об мои ноги, выражая тем самым мне свою признательность. Что и говорить, было очень приятно и даже трогательно. Я отвёл Наташку к нам в 215-ую, побежал отдать ключи, затем вернулся и наложил в блюдце остатки рисовой каши. Голодная, не евшая три дня, Наташка набросилась на еду. После каши последовало молоко. Наконец, наевшись, Наташка опять обтёрлась об мои ноги, радостно замяукала, и я оттащил её обратно в коридор. Та, видимо, уже давно привыкла к такому общению и нисколько не обиделась.

С тех пор при каждой нашей встрече Наташка радостно бегала около меня, и будь она собакой, наверняка бы, оглушительно лаяла и виляла хвостом.

И вот эта самая Наташка, найдя себе временное жилище у непальцев в 221-ой, разродилась двумя котятами. И пацана взяли себе наши татары.

Не долго думая, чёрно-белый пузан — вылитая мамочка — был назван Майклом. И тем самым у меня появилась новая жертва. Однако, тискать малышку Майкла татары позволяли лишь единицам, но никак не мне, зная мои истязания над Телеком.

Говорят, что домашние животные очень похожи на своих хозяев. Майкл был кривоногим, любил пожрать везде на халяву (особенно в миске Телека, когда татары пускали его погостить в 210-ую) и, вообще, был похож на своих благодетелей, только разве что не курил.

Телек воспринимал Майкла спокойно и играл роль любящего папочки. И, вообще, они неплохо ладили.

А тем временем, изучая жизнь котов в неволе, Наиль и Марат, а вместе с ними и все остальные готовились к новому грядущему развлечению. Рябушко и Пахом решили устроить очередную попойку по поводу своих дней рождений.

Народ ждал!

ЧАСТЬ 14. Седьмое мая

Питер готовился к великому празднику. В этом 1995 году Россия праздновала 50-летнюю годовщину Дня Победы. А для города-героя, пережившего блокаду, 50 лет — это что-то да значит. Петербург преображался на глазах — на улицах и площадях появились многочисленные флажки, плакаты и надувные шары. Но больше всего преобразилась Нева, по которой должен был пройти караван кораблей — представителей держав, принимавших участие в ВОВ.