"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

— Ведем зачистку, ваше благородие!

Гримм наклонился к лежащему у ног боцмана убитому немцу, судя по погонам фельдфебелю, и внимательно изучил характер ран.

— Смотри-ка, Иван, а ведь этого свои добили, видишь две огнестрельные раны помимо осколочных ранений. Значит, либо слишком тяжелораненый был, либо не могли на себе нести. Возможно, у них много раненых. Но пулемет забрали с собой.

— Может и так, ваше благородие. А может, сидят где-то сейчас с ним и нас дожидаются.

— Этого тоже нельзя исключать. Равно как и того, что пулемет где-то просто припрятали, а сами уходили налегке.

Быстро подошел унтер Ивашко, и, козырнув, доложился:

— Ваше благородие! Холм дважды прочесали, никого обнаружить не удалось, за исключением одного немца там, на обратной стороне холма. Свои же и пристрелили.

— Раненый был?

— Так точно, ваше благородие! Осколочная рана, нехорошая, прямо скажем, осколочная рана. Так что в поле явный нежилец.

— Понятно.

Отпустив Ивашко, флотский лейтенант пробрался на вершину холма, переступая через бурелом и лежащие трупы. Картина, ставшая уже привычной, была все так же противна тонкой душевной организации моряка. Хорошо хоть здесь еще не успел появиться обычный для поля боя смрад всеобщего разложения! Да уж, служба во флоте чище. Конечно, и там случаются погибшие, но вражеских погибших ты, как правило, не видишь, а свои — это все же свои. Те, кого ты знал лично и с кем разговаривал еще пять минут назад, и кого скоро примет навсегда в свои объятья родная стихия моря. И не было на корабле этих гор земли, непролазной грязи и смрада — всего того, что отличает окопную войну от благородных морских сражений.

Но получивший повреждения при Моонзунде их линкор «Севастополь» стал к причальной стенке на ремонт, и, вполне вероятно, вряд ли в этом году сможет выйти в море. Поэтому, когда кликнули желающих повоевать на бронепоездах и в механизированных ротах, вызвались многие, в том числе и сам лейтенант Оскар Карлович Гримм, ставший командиром «морского бронедивизиона разведки», состоявшего из двух бронедрезин, приданных к бронепоезду «Меч Освобождения», который, как раз, вел сейчас обстрел германских артиллерийских позиций на дальнем холме.

И глядя в бинокль, Гримм видел, что обстрел все еще продолжается, пусть и значительно более слабый. Впрочем, ответной стрельбы уже вообще не наблюдается. Значит, скоро и их черед.

— Ваше благородие!

Подбежавший Кротов доложил:

— Ваше благородие! Срочное сообщение от подполковника Смирнова!

Развернув бумагу, лейтенант нашел подтверждение своим выводам. Что ж, для чего еще существует разведдивизион, если не для разведки?

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИМ. КВИРИНАЛЬСКИЙ ДВОРЕЦ. 25 сентября (8 октября) 1917 года. Утро.

Быстрые шаги заставили встрепенуться задремавшую в кресле Иволгину. Привычно поднявшись на ноги, она двинулась было к двери в апартаменты Императрицы, но увидев входящего в зал Михаила Второго, она сделала шаг назад и склонила голову:

— Ваше Императорское Величество.

Тот цепко оглядел камер-фрейлину и весело приветствовал:

— Доброе утро, Натали! Судя по твоему виду, ты в этом кресле просидела всю ночь.

Иволгина обеспокоено окинула взглядом свою блузку и автоматически оправила юбку. Император спохватился и извиняющимся тоном пояснил:

— Нет-нет, Натали, с тобой, как всегда, все в полном порядке, не волнуйся. Просто твой китель наброшен на спинку кресла, а ты так не делаешь, когда приходишь утром в приемную Государыни. Как она, кстати? Проснулась уже?

Камер-фрейлина, злясь на себя, покосилась на висящий на кресле китель, но тут же вернула взгляд на Высочайшую Особу.

— Не могу знать, Ваше Величество. Государыня еще меня не вызывала. Однако, смею выразить сомнения относительно того, что Ее Величество вообще изволили ложиться спать…

Тут дверь распахнулась и на пороге появилась Императрица, все так же причесанная, как и вечером накануне, но уже в простом домашнем платье, свободный крой которого практически скрывал уже округлившийся живот.

— Доброе утро, Михаил. Доброе утро, Натали. Я услышала голоса.

Иволгина склонила голову в приветствии:

— Доброе утро, Ваше Императорское Величество!

Царь же церемоний разводить не стал, а просто подошел и поцеловал жену в губы, что показывало, что Михаил Второй считает обстановку практический домашней и что никого чужих здесь нет. А всякого рода дворцовые протоколы были именно тем, что Император ненавидел всеми фибрами своей души. Неслучайно во всех резиденциях у Августейшей четы были организованны их частные квартиры, куда хода не было никому, включая Натали и личного царского камердинера Евстафия.

— Доброе утро, любовь моя. Ты почему не ложилась?

Та сделала неопределенный жест.

— Не спалось. Тревожно как-то. Ждала, когда ты придешь домой.

Это прозвучало так привычно по-домашнему, что Натали даже позавидовала. Ее всегда поражало, с какой легкостью Император и Императрица сбрасывали с себя груз державного официоза, и как закрыв дверь во внешний мир, становились они простой любящей парой, мужем и женой, Хозяином и Хозяйкой. И как умели они в любой резиденции организовать семейную атмосферу и создать уют домашнего очага. Разумеется, главную роль тут играла Хозяйка, но Хозяину надо было отдать должное, ведь частные квартиры создавались Императором с самого начала его царствования, когда он еще даже не был знаком с итальянской принцессой Иоландой. Она же добавила туда свою женскую руку, создав именно то, что принято называть домом.

Государь покаянно молвил:

— Совершенно напрасно, дорогая Мария Викторовна. Вы же знаете, что наши мужские попойки часто затягиваются до утра. Но, что же мы стоим на пороге? Натали, будь добра, сыщи Евстафия, пусть он организует нам свой знаменитый кофе.

Иволгина склонила голову:

— Сию минуту, Ваше Величество.

И уже выходя услышала из глубины апартаментов:

— Представляешь, солнце, сидели мы сидели, ждали-ждали немецкого наступления, а тут приходит известие о том, что мой чудный кузен кайзер таки решился перевернуть шахматную доску и вернуть себе власть! Там сейчас такой цирк — сплошные аресты! Гинденбург, Людендорф…

ТЕРРИТОРИЯ, ВРЕМЕННО ОККУПИРОВАННАЯ ГЕРМАНИЕЙ. КУРЛЯНДИЯ. СТАНЦИЯ ТУККУМ-2. 25 сентября (8 октября) 1917 года. Утро.

Первый выстрел штабс-капитана Фадеева лишь «оцарапал» мешки с землей, но и этого было достаточно, чтобы всполошить противника. Забили пулеметы, забили тем самым огнем, который скорее призван не столько напугать атакующих, сколько успокоить самих обороняющихся, которые, как та собачка, которая поднимает лай только для того, чтобы обозначить свою грозную опасность, дабы на нее случайно не наступили. Так и здесь, немцы палили в белый свет, как в копеечку, попутно пытаясь найти те самые цели, по которым они так усердно стреляют.

За спиной Емца ухнул миномет, и мина вылетела в сторону германских позиций. Ну, теперь, учитывая, что летящая мина видна в воздухе, немцы уже могут сориентироваться и определить, откуда по ним палят русские. Впрочем, если у самих германцев нет своих минометов, то им будет трудно вести контрминометную борьбу с парой русских 47 миллиметровых минометов системы Лихонина.

В этот момент Фадеев таки попал в цель, заставив пулемет на водонапорной башне заткнуться навсегда. Еще несколько попаданий превратили огневую точку на верхотуре башни в сплошное месиво. Что ж, теперь дело за минометчиками и снайперами, которые пользуясь поднявшейся кутерьмой должны были сейчас выдвигаться на присмотренные заранее позиции, позволяющие вести огонь по пулеметным гнездам противника.

Мины ложились вокруг депо с разной точностью, но большая часть их причиняла германской обороне определенный ущерб. Один из минометных снарядов лег в аккурат рядом с пушкой, превратив его расчет в вариант братской могилы, а само орудие опрокинув набок.