Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

– Но как? Что с войной? Она?..

Что-то туманило мне разум, мешало ясно видеть. Я замотал головой, но туман стоял не перед глазами, а внутри.

– Важно лишь то, что ты вернулся, сын.

Он хлопнул меня по руке, и тепло отцовского уважения и гордости бальзамом пролилась мне на душу, смывая всю вину и всю кровь.

Как долго я мечтал вернуться. В глубине души я верил, что возвращусь на Ноктюрн после того, как закончится Крестовый поход и война будет выиграна, и стану жить мирно. Молот может разрушать – и он становился невероятно эффективным оружием в моих руках, – но может и служить инструментом созидания. Я уничтожал народы, стирал с лица земли целые города во имя завоевания, но теперь хотел жить в спокойствии, реализовывать свое стремление строить, а не ломать.

Я помогал построить это место – не только кузницу, но весь город, в котором, как я знал, она находилась, и остальные шесть городов-святынь. Люди Ноктюрна всегда жили родоплеменным строем, зависели от мира во всем, но раскаленная, нестабильная планета, давая им возможность заниматься ремеслом и жить, в то же время постоянно грозила гибелью, что демонстрировала в каждом Испытании Огнем.

Н'бел не сводил с меня глаз, но в глазах его светилась не отеческая радость от воссоединения с сыном, а страх.

Я взял его за плечи, крепко, но не настолько сильно, чтобы причинить боль.

– Отец, в чем дело? Что случилось?

– Важно лишь то, что ты вернулся... – повторил он и кивнул в сторону чего-то за моей спиной.

Я вслед за ним перевел взгляд на дверь из кузницы. Ночные звуки Ноктюрна вплывали сквозь приоткрытые створки вместе с теплым ветерком. Чувствовался жар пустыни, кислотный запах Едкого моря и что-то еще.

Я отпустил Н'бела и повернулся к двери.

– Что произошло?

Рядом стояла полка с инструментами, которые мой отец использовал в кузнице. Я взял копьеподобный прут для клеймения. Странный выбор: там лежало несколько молотов, но почему-то я предпочел прут.

– Ты был не один, – выдохнул мой отец, и сильный голос кузнеца упал до всхлипа, – когда вернулся.

Я зарычал, бросился к двери, сжимая рукоять железного прута.

– Отец, что случилось?

Н'бел был вне себя от страха, и вдруг по кузнице прошел холод, от которого застыла в жилах кровь.

До появления Чужестранца мы, ноктюрнцы, сражались за свободу и жизнь с бандами сумеречных призраков – мародерами, пиратами и поработителями. Позже я узнал, что они назывались «эльдар» и были расой ксеносов, истязавших людей на бессчетных мирах, но на моем – в особенности.

Я жаждал мира, возможности созидать, но теперь понимал, что судьба меня не отпустит, что галактике нужен был воин. Мой другой отец позвал меня, и не подчиниться ему я не мог.

– Оставайся в кузнице, – сказал я Н'белу и вышел на улицу.

Огромное вулканическое облако темным призраком плыло на угольно-черном ночном горизонте. Все огни потухли. Все дома, кузницы и горны были мертвы.

Я вышел на платформу из железа и стали. Исчезли племенные хижины времен моего становления, исчезли простые кузни моих предшественников. С приходом Чужестранца и развивающегося Империума Ноктюрн изменился. На месте старых кузен теперь высились горные механизмы, плавильные печи и мануфакторумы. Скромные хижины сменились огромными агломерациями из жилых куполов, ретрансляторов и вокс-башен. Земляные шаманы, кователи металла и даже кузнецы уступили место сейсмологам, геологам и мануфакторумным мастерам. Наше ремесло осталось прежним – но не наша культура. Так было необходимо. Ибо Ноктюрн – своенравный мир, неизменно стоящий на грани гибели.

Гора Смертельного Огня дышала со всей своей гневной величественностью. Закрывая собой почти все, вулканическое облако скользило по невидимому пустотному щиту, висящему в небе. Генераторы - по одному на каждый из главных городов - стали еще одним подарком Империума. Тот, что был надо мной, ярко переливался под ударами обломков, выброшенных вулканом. Огонь лил с неба дождем, низвергался волнами, взрывался в облаке искр при столкновении с пустотным щитом.

Панорама природной ярости была прекрасным зрелищем. Но когда я все-таки отвел взгляд от неба, трепет перед величием и красотой пропал. На его место пришел холод, который я почувствовал еще в кузнице.

– Ты, – процедил я, как проклятие, увидев одинокую фигуру, сидевшую ко мне спиной и склонившуюся над чем-то. По спине рассыпались черные волосы, а одет он был в спецовку из мешковины. В одной руке он держал нож с зазубренным лезвием, и в темноте мне показалось, что на клинке блестит что-то темное.

Он был чужим здесь. Я инстинктивно это знал, но также видел по анахроничной одежде.

Он не услышал меня, поэтому я приблизился, крепче сжимая прут закаленного железа.

Сидящий пилил: я слышал визг ножа, разрезающего что-то. Сначала я решил, что это дерево, топливо для горна, но потом вспомнил клинок и черный блеск на лезвии. Сбоку от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла корзина. Отрезанные куски он кидал в нее.

– Что ты делаешь? – но я задал вопрос, уже зная ответ. – Что ты делаешь? – повторил я. Меня охватила ярость, и я поднял прут для клеймения над головой, как копье.

Черный блеск на его клинке... Эта была кровь.

Ни огней, ни света от горнов. Город был мертв, и убил его он.

– Повернись, мерзавец!

Он замер, услышав звуки своего имени. Выпрямился, небрежно опустив руку с ножом.

– Кровожадный подонок!

Я отвел копье назад, целясь ему в спину – туда, где, как я знал, железо пронзит сердце. Даже примархи могут умереть. Феррус умер. Он стал первым из нас – во всяком случае, первым, насчет кого я был уверен. Даже примархи могут умереть...

– Вулкан, нет.

Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.

Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.

– Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.

Я сильнее сжал копье.

– Но он перерезал их.

– Не убивай его, Вулкан.

Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен Великого крестового похода, лишь... Нет. Я опять замотал головой, пытаясь разогнать туман перед глазами.

Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.

Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время – ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.

– Сын мой, ты не должен его убивать.

– Он это заслужил! – зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.

– Вулкан, пожалуйста, не убивай его.

– Отец!

Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.

– Брат... – сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.

Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.

Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.

Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.

Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.

Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.

Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле – его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета – мои вытравленные на коже предбоевые клятвы – выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.

А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.