Кью - Лютер Блиссет

Мюнстер — один из тех городов, где возникает ощущение: рано или поздно обязательно что-то должно случиться.

Я лечу по грязной мостовой, уже погруженной во мрак, не обращая внимания на гадость, залепившую мне штаны… Лечу так, что пятки сверкают, семимильными шагами, до самого дома. Книппердоллинг послал нас собрать всех: меня разыскали в трактире, где я задержался исключительно из-за теологического диспута между двумя коновалами. Быстрее, быстрее… мы в большой беде… Мальчишка, который нашел меня, велел всем собраться в доме главы гильдии… И приколоть на плащ брошь… кусочек меди, где изображен акростих нашего девиза: СОП, «Слово обрело плоть»… Без него меня не пустят.

Три удара колотушкой, через мгновение чей-то голос спрашивает:

— Кто там?

— Герт из Колодца.

— Пароль?

Стискиваю брошь:

— Слово обрело плоть.

Засовы отодвигаются: Ротманн делает мне знак — заходи, быстрый взгляд на улицу перед тем, как закрыть дверь.

— К счастью, мы нашли тебя: в воздухе запахло паленым.

— Что случилось?

— Разве ты ничего не знаешь?

Виновато пожимаю плечами.

В его взгляде явно читается озабоченность.

— Епископ, этот сукин сын, издал эдикт: он лишил нас гражданских прав, нас и всех, кто нас поддерживает. Он угрожает всем жителям города расправой, если они и впредь будут покрывать нас.

— Дерьмо!

— Фон Вальдек что-то замышляет, я его знаю, он хочет разобщить нас, надеется перетащить лютеран на свою сторону, оставить нас в изоляции. Идем, мы созвали это собрание, чтобы решить, как будем действовать. Надо выслушать мнения всех собравшихся.

Столовая уже заполнена: человек двадцать теснятся за круглым столом, шум напоминает гомон отдаленной ярмарки. Книппердоллинг и Киббенброк обсуждают что-то между собой вполголоса: побагровевшие лица двух представителей текстильной корпорации говорят сами за себя.

Заметив меня, они жестом приглашают сесть рядом. Работая локтями, я пробираюсь к ним, Бокельсон уже здесь — кивок с самым серьезным видом в знак приветствия.

— Ты слышал об указе?

— Ротманн говорил, я ничего не знал — целый день валял дурака.

Ротманн широким жестом призывает к молчанию: собратья по очереди цыкают и шипят.

— Братья, время трудное. Нет смысла скрывать это. Наступление фон Вальдека имеет целью изолировать нас, поставить вне закона, сделать объектом преследований, возможно с согласия лютеран. Этой ночью мы должны решить, как нам защищаться. Сейчас, когда епископ открыл карты и готов дать бой, а над нами нависла непосредственная опасность.

В дверь колотят… Ошеломленные лица… Кто-то бежит открывать… Слова пароля доносятся даже сюда… Пришел не один человек… Их несколько.

Дюжина рабочих… В руках молоты и топоры… Во главе низкорослый и щуплый смуглый мужичонка… За поясом громадный пистолет… Взгляд еще того сукина сына… Порывистые движения. Это Редекер, разбойник с большой дороги, присоединившийся к баптистам, чтобы облегчать кошельки богатеев, а затем обращенный на благо общему делу. Ротманн лично крестил его несколько дней назад после демонстрации доказательств его преданности — внесения в фонд баптистов роскошнейшего плода его грабежа, изъятия у рыцаря, вассала епископа, фон Бурена пяти сотен золотых флоринов… памятное событие.

Ротманн испепеляет всех взглядом:

— Что это значит?!

— То, что народ не желает сидеть сложа руки, когда у него вокруг шеи затягивается петля.

— Это не слишком достойное оправдание, чтобы заявляться вооруженным в дом Книппердоллинга, брат Редекер. Мы не должны давать своим врагам повод напасть на нас.

— Это произойдет в любом случае, разве ты не понимаешь? — Коротышка чернеет от ярости. — Нанести им удар вовремя — вот что мы должны сделать, и немедленно. Лютеране готовы лизать зад фон Вальдеку, продав всех нас! Оружие уже переправили через канал, в монастырь Убервассер, есть свидетели: они готовятся напасть на нас.

— Редекер прав, мать вашу! Мы не можем ждать, пока они войдут сюда, чтобы перерезать всех нас! — Все, кто услышал, отвечают, по залу прокатывается эхо… возбужденный хор: — Ну да! Черт их возьми, давайте покончим со всеми ними раз и навсегда!

Глаза Ротманна сужаются — передо мной настоящий волк.

— И что ты предлагаешь сделать?

Редекер смотрит на него, стоя столбом посредине комнаты:

— А я и говорю — избавимся от них. Перережем горло папистам, потом — лютеранам. Я скорее буду доверять змее, чем Юдефельдту и его сообщникам в магистрате.

— А как насчет Тильбека? Второй бургомистр нам не враг, ты и ему хочешь перерезать горло?

— Все они заодно, Ротманн, разве ты не понимаешь этого? Один играет роль добряка, второй — злодея, но оба продажны и в любой момент предпочтут нам фон Вальдека. Они ждут лишь благовидного предлога, чтобы перерезать нас во сне, а епископ преподнес им такую возможность на серебряном блюдечке. Мы должны положить всему этому конец, и пусть каждый, кому пора в ад, поскорее туда и отправится.

Ротманн пожимает плечами и делает несколько шагов, показывая всем, как глубоко он задумался:

— Нет, братья, нет. Нельзя, чтобы события начали развиваться по этому пути. — Он ждет, пока его слова привлекут всеобщее внимание. — Два года мы боролись, иногда все вместе, иногда в одиночестве, завоевывая поддержку населения Мюнстера, рабочих, шаг за шагом, рассевая семена своими посланиями, собирая последователей в городе и за его пределами. — Он переводит взгляд на меня, потом на Бокельсона. — Апостолы Матиса уже здесь. А вслед за ними и другие, ведомые надеждой, постоянно прибывают в наш город. И все они, эти мужчины и женщины, верящие в истинного Бога и в нас, да, братья, в нас, в нашу способность выиграть эту битву, не должны увидеть, как все достигнутое моментально рухнет под волной паники. И не только их вера дает нам силу, но и их вклады: они жертвуют нам свои деньги и имущество.

По залу прокатывается шепоток. Заинтересованные взгляды ищут меценатов и дарителей.

Редекер, едва сдерживающий ярость, прерывает его:

— И я пожертвовал делу целую уйму денег. А теперь говорю: на эти деньги мы купим пушки!

— Да, пушки и мечи!

— И пистолеты!

— Нет, мы не можем потерять все, Редекер, ни наших людей, ни плодов нашего труда. Если мы сами станем зачинщиками резни, что скажут в соседних городах, что скажут братья, которые смотрят на Мюнстер как на маяк обновленного христианства?! Они сочтут нас кровавыми маньяками и отступятся. Все, что ты пожертвовал, все, что сегодня жертвуют другие, не пойдет в клоаку войны. Все это можно использовать совсем по-другому и извлечь немалую выгоду.

— Какого дьявола все это значит?

— Это значит, что сейчас епископ пытается настроить против нас жителей, угрожая всем, кто нас поддерживает. Значит, мы должны действовать так, чтобы народ остался на нашей стороне. Нам надо стать капитанами войска униженных, а не ограничиться созданием войска из нас самих. Ты не понимаешь, чего добивается фон Вальдек?! Я не собираюсь играть ему на руку — мы ответим ему, Редекер, но более решительно. — Продуманная пауза, чтобы привлечь внимание. — Предлагаю собрать ассамблею и принять решение о создании фонда для бедных из собранных средств. Дабы все нуждающиеся могли брать из кассы взаимопомощи, руководствуясь теми правилами, которые мы примем. А тот, у кого есть лишнее, должен внести туда, сколько сможет.

Он садится, Книппердоллинг и Киббенброк кивают — они удовлетворены.

Редекер остается торчать как столб, он в нерешительности — этого явно недостаточно.

Ротманн настаивает:

— Тогда бедняки поймут, что наше дело — их дело. Фонд взаимной помощи сделает больше любой проповеди: внесет в их жизнь нечто осязаемое. Лютеране могут сколько угодно плести свои интриги, но мы станем сильнее них, епископ может издавать тысячи эдиктов, но народ будет на нашей стороне!

Он закончил: двое стоят и долго смотрят друг на друга. За спиной Ротманна — кивки, за спиной Редекера — неуверенный ропот.

Разбойник кривит рот:

— А что, если они решат поиметь нас в зад?

Я вскакиваю — стул сзади летит на пол, достаю дагу из-под плаща и бросаю на стол. Ротманн и Книппердоллинг подпрыгивают.

— Если они хотят отведать стали, они ее получат, — слово Герта из Колодца. — Но, если народ будет на нашей стороне, поднимется тысяча мечей. — Гробовое молчание по всей комнате. — А теперь идем на улицы срывать эдикты епископа. И лютеране увидят, что мы не боимся ни фон Вальдека, ни их самих. И пусть они подумают дважды, прежде чем выступить против нас.

Всеобщий шок быстро проходит. Как и напряжение Ротманна. Редекер нагло пялится на меня, потом на меч и едва заметно кивает: