Боевой расчет «попаданца» - Вадим Полищук

— Час туда, час обратно. Выходит два часа в самом лучшем случае, — прикинул время возвращения трактора комбат.

Через два часа будет уже светло, и немцы могут налететь в любой момент.

— Чем дольше тянем, тем больше вероятность нарваться на неприятности, — вклиниваюсь я, — товарищ старший лейтенант, цепляйте орудие и езжайте, нас Петрович следующим рейсом заберет.

Филаткин сомневается:

— Да все нормально будет, — убеждаю я его, — вывезем и орудие, и снаряды.

— Ну, смотри! Под твою ответственность.

Комбат уходит, а мы остаемся.

— Успеем? — сомневается Дементьев.

— Сейчас пять, — я бросаю взгляд на часы, — через два — два с половиной часа они вернутся. Немцы начнут воевать в восемь, есть шанс проскочить. Давайте лучше к маршу готовиться.

Мы вытаскиваем из ровика нашу скудную коллекцию снарядов, оставшуюся со вчерашнего дня: один ящик бронебойных, три осколочных с взрывателями Т-5 и два с КТМ. Не торопясь, ставим орудие на колесный ход и собираем наши пожитки. Часовая стрелка переваливает через риску, означающую семь часов, а трактора все нет. Проходит двадцать минут, потом еще двадцать. Никого. Ко мне подходит Рамиль.

— Что думаешь, командир?

— Думаю, пора мне магазины полностью набивать.

До сих пор в магазинах к СВТ я по пять патронов держал, чтобы пружина не уставала. Семь пятьдесят. Золотистые патроны с мягким щелчком становятся на свои места. Первый, второй, третий, четвертый, пятый — это был последний. Смотрю на часы — семь пятьдесят две. Июльское солнце начинает понемногу пригревать, сейчас даже ночами очень тепло, а скоро здесь станет по-настоящему жарко. И в прямом смысле, и в переносном.

— Ну что, хлопцы? К бою?

Орудие плюхается на грунт, клинья, подгоняемые ударами кувалды, входят на прежнее место. Ящики со снарядами стаскиваем обратно в ровик. Только управились, откуда-то сверху доносится жужжащий звук, в синеве неба медленно плывет «рама» — вражеский корректировщик. Затем раздался свист первых мин, на часах восемь ноль одна, немцы, как всегда, пунктуальны. Полчаса на артподготовку, потом полезут, а у нас снарядов минут на двадцать, если сильно экономить.

— Огонь!

Гах! Бьет орудие. Бах! Снаряд лопается вспышкой взрыва буквально в паре сотен метров от дульного тормоза, швыряя на землю слишком близко подобравшихся немецких пехотинцев. И только потом, блямс — вылетает из казенника стреляная гильза. Дементьев откидывается в кресле — снаряд был последним. На часах девять десять.

— Чего расселся? Война закончилась? Трубу снимай! Сашка, ты замок! Рамиль, Катерина, собирайте манатки! Уходим!

Гранату бы противотанковую в ствол сунуть, но у нас и противопехотных нет. Что-то долго они возятся. Пулеметная очередь выбивает землю из бруствера, одна из пуль щелкает по металлу орудия, заставляя пригнуться меня и подгоняя копошащегося Сашку, Серега прицел уже снял. Наконец стальной клин оказывается у заряжающего в руках.

— Все, уходим! Рамиль, каска где?

— Зачем каска, командир?

— А я сейчас тебе волшебное слово скажу. Бего-ом!!!

Рамиль подбирает втихаря брошенную каску, и мы, похватав вещмешки, пригибаясь, бросаемся под прикрытие угла ближайшего дома. Короткая перебежка вдоль стены, плетень, тропинка между кустов внезапно заканчивается.

— Танк!

Немецкие танкисты, занятые своими делами, нас не замечают, но где-то поблизости наверняка есть пехота. Мы кидаемся назад и, пробираясь через кусты, проскальзываем обратно к домам поселка. Нам повезло: петляя между домов по незнакомым улицам, не встретили противника, зато присоединились к группе отходивших пехотинцев.

Идем на северо-восток, в направлении утопающего в садах села с белой церковью среди зелени деревьев. Все идут молча, только топают сапоги по пыльной мураве, позвякивает оружие да побрякивает амуниция. Часовой бой и последующее бегство вымотали всех, на разговоры сил не осталось. В группе человек тридцать, на всех видны следы недавнего боя. Командует группой лейтенант лет тридцати, судя по всему, из запаса. Мне он напоминает счетовода или бухгалтера из какой-нибудь районной конторы. Кроме винтовок и ППШ лейтенанта, есть еще ручной пулемет с круглым диском и даже противотанковое ружье.

Рядом со мной оказывается молодой парень, навскидку не больше двадцати, в петлице стертый до металлического блеска треугольник. Сколько вместе идти придется, и чем этот поход закончится — неизвестно, может, и воевать вместе будем. Надо же как-то отношения налаживать, интересуюсь у парня:

— Это у вас взвод или рота?

— Батальон.

— Батальон? — мое удивление вырывается наружу. — А остальные где? Неужели всех?

— Да нас и было-то меньше сотни с самого начала, может, еще кто-нибудь выскочил. Раненых вынести не смогли, так в землянке и оставили, — сокрушается пехотинец.

Некоторое время идем молча, но мое любопытство берет верх.

— А куда идем?

— Лейтенант сказал в Подгорное, у него карта есть.

— Это оно?

Я указываю на белую церковь, вознесшуюся между кронами деревьев.

— А я знаю? Видать, оно.

Ну вот и поговорили. Через час добираемся до села, это действительно Подгорное, до Воронежа отсюда километров десять. За село идет бой, немцы уже предприняли две атаки при поддержке танков и штурмовых орудий, но наша оборона пока устояла. Только выглядит она жидковатой: пехоты мало, в основном остатки разбитых частей, вроде нашего «батальона», артиллерии почти нет, позиции выкопаны наспех, явно в последний момент. Между тем, взяв Подгорное вслед за Подклетным, немцы получают возможность перерезать Задонское шоссе, выйти к Сельскохозяйственному институту, а там уже рукой подать до железнодорожного моста через реку Воронеж.

Обойдя село с юго-востока, натыкаемся на неглубокую траншею, которую спешно доводят до предусмотренной уставом нормы пехотинцы в мокрых от пота гимнастерках, некоторые остались в нательных рубахах, а некоторые и без них, к полудню солнце жарит немилосердно. На западной окраине села вовсю грохочет — немцы обрабатывают наш передний край артиллерией и минометами, но сюда их снаряды пока не долетают. Пехотинцы указывают нам на дом, в котором, по их словам, расположился штаб обороны села, туда и направляемся.

Встретил нас молодой, лет тридцати, но сильно усталый майор. С пехотинцами он разобрался быстро, отправив их в траншею на западной окраине, которую готовились атаковать немцы. На нас времени потребовалось несколько больше.

— Артиллеристы?

— Так точно!

— Орудие где?

— В Подклетном осталось, товарищ майор!

— Почему не вывезли?

— Не на чем. А вручную по тонне на человека выходит, не потянули бы.

Майор пересчитывает количество народа в расчете, задерживает взгляд на Катерине и догадывается.

— Зенитчики?!

— Так точно!

— Значит, так, приказ был: всех зенитчиков и их технику вывести в Новую Усмань.

Заметив мой удивленный взгляд, поясняет:

— Это на левом берегу Воронежа. Переправляться советую через Остроженские мосты.

— Но, товарищ майор…

— Идите, — машет рукой майор, — без вас как-нибудь справимся.

Не справятся они, что с нами, что без нас. Вчера от батальона, усиленного взводом ПТР, осталось меньше сотни, после утреннего боя уцелело тридцать человек, к вечеру в строю будет пять-шесть. А сколько останется из нас четверых? Остаться — это значит почти наверняка умереть. В мои планы не входило умирать за товарища Сталина. За Родину — еще куда ни шло, но за Сталина… Хотя один раз Родина без моей смерти уже обошлась, думается, что и в этот я ей не понадоблюсь. Почему я принял решение остаться? Сам не знаю. А ведь мог просто уйти, но все равно решил остаться. И не надо задавать мне вопросы на эту тему, все равно не отвечу. Решил и решил. Я переглянулся с остальными.

— Мы остаемся, товарищ майор.

Однако наши героизм и решительность майор не оценил.

— Что?! Вы приказ слышали, добровольцы хреновы! Кру-угом! В свою Новую Усмань шагом… Отставить! Бего-ом, марш!

Вот так и выперли нас с фронта. И мы опять месим дорожную пыль, направляясь на восток, в тыл. Сегодня явно был не наш день.

— Рамиль, а это у тебя что?

— Где?

— Где, где, в кармане́! Ты дурака-то не включай.

Правый карман шаровар красноармейца Ильдусова оттянут чем-то увесистым, вон как на ходу болтается, а когда шли в Подгорное, ничего там не было. Может, пожрать чего-нибудь спер? Уж больно похоже на банку сгущенки или американской тушенки.

— Ну давай, доставай, поделись с товарищами.

Рамиль вздыхает, лезет в карман и достает из него зеленую банку размером чуть меньше банки для сгущенного молока. И только когда он протягивает ее мне, я вижу, что из банки торчит запал с кольцом чеки и предохранительным рычагом. Когда я беру гранату в руки, то вижу, что усики чеки уже разогнуты — граната готова к применению в любой момент. Первым делом загибаю усики обратно.