История руссов. Держава Владимира Великого - Сергей Парамонов

Дело в том, что дискутируемые слова rex Georgius sclavus происходят из так называемой «Реймсской глоссы» — пространной записи на полях Псалтири Одальрика Реймсского (XI в., сама запись сделана немного позднее). Текст глоссы представляет собой уникальное свидетельство о Ярославе Мудром — о поездке в Киев французского брачного посольства, французских епископов, просивших у Ярослава Мудрого руки его дочери Анны Ярославны для короля Генриха I Французского (1008–1060). Бракосочетание Генриха и Анны, ставшей одной из просвещенных правительниц Европы, состоялось в кафедральном соборе Реймса, где и хранилась Псалтирь с глоссой. Все эти обстоятельства очень важны: память об этом далеко не рядовом событии бережно сохранялась в Реймсе, и за все эти века не возникало сомнения в том, что в глоссе упоминается именно Ярослав — один из великих европейских правителей. Еще в 1839 г. во французской историографии этот документ именовали «драгоценной записью на листе № 215 (Псалтири), напоминанием о браке с Анной Русской»[207].

А теперь посмотрим, насколько правомочны в этом смысловом контексте те или иные переводы отдельных слов и терминов этого текста. Предлагаем его новый, максимально точный перевод с латинского оригинала по его скрупулезному изданию в каталоге манускриптов библиотеки Реймса[208].

«В 1049 год от Воплощении Бога-Слова[209], когда Генрих, король франков, послал Роже, епископа Каталаунского[210], в Рабастию[211] за дочерью царя[212] той земли, по имени Анна, которую предстояло ему взять в жены, тогда настоятель Одальрик попросил этого епископа, не будет ли ему угодно узнать, в тех ли местах расположен Корсунь (Cersona), где, как говорят, покоится святой Климент[213]? И отступает ли доныне море в день его рождения, отверзая путь притекающим [к мощам его]? И тот исполнил просьбу. От царя той земли, то есть от Оресклава[214], он узнал, что папа Юлий отправился в ту область, где покоился святой Климент, дабы побороть ересь, пустившую ростки в тех местах. Когда же, свершив дело свое, собирался папа из тех краев отправиться назад, явился ему Ангел Господень и сказал: “Не уходи, ибо Господь предназначил тебе вернуться и перенести тело святого Климента, что доныне покоится в море”. Юлий сказал ему: “Как может сие совершиться, если не отступает море, кроме как в день рождения его?” Рек ему Ангел: “Будет знамение тебе в том, что Господь тебе предназначает вернуться: ибо расступится море навстречу тебе”. И он отправился туда, и перенес тело святого Климента, и положил его на берегу, и церковь там воздвиг, и, взяв частицы мощей его, принес с собою в Рим. И так случилось, что, когда перенес он реликвии, в тот день, когда с величайшим почтением принял их народ [римский], в тот самый день гробница, оставшаяся в море, вместе с основанием своим поднялась над водой, и появился остров, где люди того края построили храм (basilicam) и создали общину. Отныне к той церкви плавают по морю. А тот же царь Георгий Славянин[215] еще поведал епископу Каталаунскому, [что сам] некогда там побывал и с собою оттуда принес святые главы Климента и Фива, ученика его, и положил в городе Киеве[216], где их благоговейно почитают. И он также показал эти [святые] главы тому епископу».

И еще несколько заключительных замечаний. О брачном посольстве в Киев сообщает также французский монах начала XII в. Кларий. Его «Хроника» (на латинском) очень лаконична, но там есть важные подробности. Клария часто цитируют, хотя почему-то нередко в сокращенном варианте. Вот перевод всего интересующего нас отрывка. Под 1046 г. Кларий сообщает: «В то время послал король Генрих Вальтерия, епископа из Мо, и Васцелина из Шалинако[217], вместе с другими, к некоему царю в пределах греческих[218], которого зовут Герискло[219], из земли Руссии, чтобы тот дал ему (Генриху) дочь свою в жены. И тот их со многими дарами, и с дочерью [своею] отослал назад, во Францию»[220].

Ну а как же Рабастия из «Реймсской глоссы»? Ведь если это не Русь, то формально ситуация все равно зависает. Может быть, Рабастию можно сопоставить с Ростовом (по принципу «часть вместо целого» назвали Русь именем одного из древних ее городов, с перестановкой букв). Но попробуем предложить еще одну версию, основанную на объективных, неплохо изученных закономерностях, свойственных сравнительному языкознанию. Окончание слова и предшествующий ему суффикс (если, конечно, это суффикс) обычны для индоевропейских языков, и дело тут в начальной, корневой части. Слово «Россия» из нее не получается. Но если наша Rabastia была зафиксирована реймсскими клириками от греков, то, может быть, и слово это существовало в греческом языке? А тогда (чисто лингвистически, конечно) у него могла быть вот какая предыстория.

Согласно строгим законам регулярных фонетических чередований классическое греческое Raba— должно было произойти из праиндоевропейского *rgw — (звездочка означает форму реконструированного праязыка, начальная буква тут передает ныне нам неведомый звук, наподобие краткого «рь»). А дальше, по правилам исторической фонологии древнегреческого языка, эта *rgwastia должна была сохраняться на протогреческой и микенской стадиях (в XX–IX вв. до н. э.), чтобы потом перейти в ту самую Рабастию, которая «всплыла» в «Реймсской глоссе». Получается вот что: если какие-то земли, ставшие потом частью Руси, носили в индоевропейскую эпоху вышеупомянутое гипотетическое название, то внутри греческого мира это название породило бы как раз Рабастию.

Логичен вопрос: если это и так, разве одни греки знали это тайное имя? Конечно, нет. Но в балто-славянских, лингвистически близких языках индоевропейская праформа развивалась бы иначе. Она уже очень давно дала бы варианты без лабиализации (огубления) и без б-: если отбросить суффикс, то начало слова выглядело бы примерно как Рага— или Руга-. Не напоминает ли это «ругианскую» этимологию Руси (которую отстаивал Аполлон Кузьмин), связанную с балтийскими славянами? Может быть, исторические свидетельства в пользу высказанных выше лингвистических построений просто еще не обнаружены, и наша таинственная Рабастия — вовсе не искаженная, а, напротив, точная форма, каким-то образом сохраненная греками вплоть до византийских времен?

2. Тайна русских пурпурных челнов

(Послесловие к главе 4: «Сообщение Феофана о руссах VIII века»)

Фактологическая канва проблем, рассматриваемых в этом приложении, подробно изложена С. Лесным в тексте указанной главы, поэтому сразу перейдем к сути вопроса. Прежде всего: Анастасий Библиотекарь (ок. 810–879), библиограф Римской церкви, человек высочайшей эрудиции, перевел Феофана грамотно и с очень хорошим знанием византийских реалий. Дело в том, что еще византийский император Константин Порфирородный (905–959), живший лишь немного позже Анастасия, когда византийская терминология не успела измениться, написал знаменитый трактат «Об управлении империей» (Constantinus Porphyrogenitus. De Thematibus et de Administrando Imperio. Bonnae, 1840. Р. 233 и далее). Император в целой главе со знанием дела описывает собственные корабли и упоминает царскую флотилию (разумеется, это не был весь флот!), окрашенную, как и положено, в пурпурный цвет: именно такое значение (а не красный) имеет в этом контексте византийское слово ροῦσιος (в таком же значении иногда употребляет его и Феофан Исповедник в описании царских регалий; как вы помните, над этим тоже размышлял С. Лесной). Константин выделяет императорский «флагман», называя его словом ἀγράριον (галера, барка), а не χελάνδιον (челн, ладья, «шаланда»), однако чуть дальше он все «царские суда» именует χελάνδια βασιλικά, то есть это слово могло обозначать просто легкие корабли.

Выходит, С. Лесной неправ? Все гораздо сложнее и интереснее. Да, Анастасий корректно перевел слова εἰσελθὼν εἰς τὰ ροῦσια χελάνδια: «вступив на пурпурные корабли», направился к устью Дуная (контекст сюжета подробно изложен С. Лесным). Но древнегреческий текст иногда весьма многозначен, и С. Лесной, хотя и он и был стеснен в библиографическом отношении, совершенно прав в том, что существует другой перевод этих же сакраментальных греческих слов, где они интерпретируются (и тоже вполне корректно) как «выступив против русских челнов» (предлог εἰς может означать и «на», и «против»; кстати, и по-русски мы говорим: «пошел НА дружеский пир» и «пошел НА врага»). Еще совсем недавно, в позапрошлом веке, именно этот перевод и был прежде всего известен грамотной публике и неоднократно переиздавался. Причем и набраны в нем эти самые слова так, что ни у кого не оставалось сомнений: εἰς τὰ Рούσια χελάνδια (название народа — с прописной буквы).