Марсианское путешествие - Василий Гигевич

— Все помощи ждут… Машины изобрели, городов понастроили, наелись, напились, а несчастные стали, как никогда до этого… Всем помощь понадобилась. И чертовщина неизвестно откуда на людей полезла.

А где же человеку взять эту помощь?.. — все шептал и шептал Юзик. И что-то новое появилось в мыслях, о чем до сих пор и не помышлял вовсе. А на душе становилось все светлее и теплее…

Домой Юзик вернулся почти ночью, когда добрые люди уже спать укладывались.

— Ну, что он сказал?! — Люба встретила Юзика на веранде и, как только взглянула на мужа, сразу же поняла: что-то с Юзиком случилось… Посветлел лицом, словно повзрослел, и другими глазами на свет смотрит.

…Теми, которыми на Любу смотрел, когда еще нечистика не было.

Ничего не ответил Юзик. Улыбнулся, подошел к Любе и — чего давно уже не было — потянул руку к халату, туда, где верхняя пуговица расстегнута.

— Пойдем в спальню, на аэродром. Там все расскажу как на духу.

— Перестань, — покраснела, застеснялась Люба. Оглянулась на всякий случай на дверь веранды. Что значит — отвыкла женщина…

С той поры как в хате нечистик появился, она и забывать стала об этом… Ибо ежеминутно чувствовала, что за ними кто-то подсматривает. А если за тобой подсматривают, до этого ли тогда?..

— Пошли, пошли, не стесняйся, — с той, прежней настырностью Юзик подталкивал Любу в спальню, где пустовал широченный аэродром.

Когда они зашли и пальцы Юзика стали расстегивать халат Любы, вдруг снова, как и раньше, как не раз уже бывало, отключился свет, на веранде послышалось знакомое щелканье, стук — на пол упала пробка…

— Юзичек, слышишь, снова началось… Неудобно как-то получается, — защищалась Люба и словами и руками.

И тогда Юзик произнес те легендарные слова, которые через год Бог знает каким образом стали известны всем березовским мужикам:

— А по мне пускай хоть стены и пол трясутся — еще лучше будет… Лишь бы ты была на «аэродроме»…

Эпилог

Прошел год. А за прожитый год, как говорят, бывает много приключений. И вот снова катится осень по земле. Середина сентября. Дни стоят солнечные, сухие и теплые — самое время убирать картофель.

За городом копают полным ходом. Целыми днями на колхозных полях копошатся ученики, студенты, рабочие, ученые — все, кого на неделю-другую оторвали от обычных занятий, уговорили выехать сюда, на помощь…

В пятницу вечером в Березове на пригородные автобусы билетов не бывает. На автовокзале шум, гам, везде — на перроне, в здании, у окошка касс — толчея, неугомонные парни и краснощекие девчата невесть чего смеются да вокруг оглядываются, словно кого-то разыскивая. Не меньшее столпотворение и у дверей автобуса, когда он подается на посадку. Безбилетники протягивают мелочь водителю, который, сидя за рулем, отрывает билеты и подает их сверху.

К позднему вечеру все рассасываются по автобусам. Люди едут из Березова туда, где нет городской сутолоки, где не дымят заводские корпуса. По обе стороны дороги расстилаются широкие поля, невысокие, когда смотришь издали, леса и перелески. Неожиданно за поворотом показываются длинные приземистые фермы, крытые шифером, колхозные дворы с водонапорной башней в центре, два ряда деревенских хат, над которыми, как кресты над могилами, торчат телевизионные антенны. Видны огороды, сады, в которых горят золотые яблоки. Наступают сумерки, на огородах жгут сухую траву, ботву картофеля. Темно-синий дым укрывает тихую землю настоящим туманом. Через окно автобуса виден серпик луны да первая звезда…

Скоро дом. Едешь домой…

Что-то дорогое и до слез знакомое начинает трепетать в душе.

Субботнее утро разостлало над росной землей тяжелый осенний туман, в котором, кажется, слишком резко пахнет прелая листва. На своих участках женщины убирают картофель, ведут неторопливые разговоры. В непривычной после города тишине голоса их звучат звонко и чисто. Где-то за плугом идет мужчина, а в конце борозды стоят еще двое — ждут своей очереди… И тебе тоже, увалень ты этакий, нужно идти к ним, ибо — проспал, проворонил коня…

Из-за леса показывается на удивление огромное красное солнце, какого в городе ни разу не увидишь. Смотреть на него можно спокойно. Туман так и не хочет уходить — держится в ложбинах, белой завесой укрывая речушку с полуосушенным болотом по берегам. И все не проходит в душе острое, давно саднящее ощущение утраты. Только никак не можешь вспомнить — что же потеряно… Помнишь: то, забытое, настолько родное и близкое тебе, что все на свете готов отдать, лишь бы только вспомнить…

Небо светлеет. Солнце наливается теплотой, на него уже больно смотреть. На огородах прибавилось людей — будто на праздник высыпали. Разговоры, смех, понукание коней, черно-белые полотняные мешки, стоящие рядами, — все это наполнено жизнью и радостью. Начинаешь чувствовать тяжесть мешков на спине и приятную усталость в теле. Время от времени разгибаешь спину и подолгу вглядываешься вдаль, сквозь чистый стеклянный воздух, туда, где не видно людей, где зеленеет луг и чернеет берег Житивки, в которой учился плавать и поймал первого в жизни пескаря — даже закричал от удивления и радости, таким огромным показался тот пескарь… Смотришь на золотисто-зеленый лес, где в молодые годы так хотелось встретиться с той, у которой кирпатый носик, веснушки на чистых щеках и от которой исходило ослепительное неземное сияние и поэтому смотреть на нее было страшно…

А потом снова, в который раз неведомая сила поворачивает тебя, чтобы взглянуть на свою хату, в которой родился и вырос, на другие хаты — на все Житиво…

Счастлив тот, кто с чистым сердцем приезжает домой, кто с волнением переживает радостное чувство возвращения, которое не зачерствело в закоревшей от городского шума и суеты душе. И тогда хоть на мгновение, хоть на краткий миг возвращаешься туда, куда, как утверждают законы логики, никто не может вернуться — где беспричинно смеялся и сладко плакал, где верил во все, во что потом, поумнев, верить перестал…

Прости, прости, читатель, за это краткое отступление, что невольно вырвалось из моей души.

А что же произошло с нашими героями?

В хате Круговых электропробки больше не выворачиваются и на пол не падают, подушки не летают, тарелки и миски стоят спокойно, кабан-кормник, напугавший телевизионщиков, пошел на колбасы — Юзик ел их и все нахваливал… Правда, березовцы говорили, что глубокой осенью из Москвы приезжала к Круговым какая-то фифочка в штониках, магнитофон с собой притащила и все расспрашивала Любу о нечистике. Но приехала та фифочка, когда все невероятное уже закончилось. Слишком расстроилась она и все жалела о какой-то международной конференции, которая из-за этого сорвалась… Говорили, что Юзик, посмотрев, как та фифочка сигареты смолила, потом мужчинам рассказывал: