Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник) - Юлиан Семенов

– Директор. То есть я. Всегда, в любое, как говорится, время дня.

«Ох, не нравится мне этот змей, – думал Пименов, наблюдая за тем, как Костенко записывал его ответ. – Мягко стелет, бес, не пришлось бы спать на нарах от такой подстилки. Он еще вчера смекнул, что и я все вижу, поэтому меня от девочки увел».

– Еще кто?

– Главный инженер.

– Так. Еще?

– Мой заместитель, начальник ОТК и начальник охраны. Вот, собственно, и все.

«Там, в Пригорске, он не подкопается. Там у меня все чисто. А Налбандова надо прятать. Эта сволочь меня под монастырь подведет. Надо будет его выводить – только осторожно – под виновного. Он и есть виновный, его и надо отдавать. Так или иначе, не полный же он осел, уговор был: все берет на себя, я потом его вытащу. Надо будет сразу же, как прилечу, идти к нему в горы. Сразу же. Пусть отвечает за эти камни. Господи святый, а если к ним не только камни, но и весь товар попал?! Если Налбандов держал эти проклятые гранаты вместе с нашими левыми иголками?!»

– Каждый из поименованных вами сотрудников мог входить в хранилище один или же в сопровождении начальника охраны?

– Конечно, один. Зачем же людей унижать недоверием?

– Тоже разумно.

«Карточку Налбандова они могли показывать нам, потому что он чужой паспорт оставил. Говорил же я ему, идиоту, оставь на крайний случай, не трогай документ, береги, пригодится, если надо будет уходить в бега. Но что же этот змей не спрашивает именно про Налбандова? Темнит? Значит, у него есть что-то в запасе для удара?»

– Я слушаю вас, – прервал задумчивое молчание Пименова Костенко. – Вы еще что-то хотите сказать мне?

– У нас построено все на принципе: доверяй, но проверяй, – продолжал Пименов. – Сигналов-то за восемь лет не было. Ни одного ведь не было сигнала, товарищ Костенко. Всегда переходящее знамя держали и по плану, понимаете, всегда впереди.

– Значит, никто, кроме поименованных вами сотрудников, не имел права входить в складское помещение?

– Никто.

– Может быть, вы не замечали каких-нибудь незначительных нарушений правил по хранению продукции? К сожалению, у нас бывает. Занят, к примеру, главный инженер, попросит секретаршу пойти на склад. Такого не было?

– Что вы! Упаси господь! У нас за этим смотрят очень строго!

– А во время промежуточного периода? Когда камень-минерал только поступил в обработку? Цех-то у вас, видимо, большой?

Пименов снисходительно улыбнулся – он точно сыграл эту снисходительную улыбку, подставляясь Костенко:

– Сорок камней-минералов запускаем – сорок принимаем на контроле, товарищ Костенко. Да и потом, рабочий класс у меня замечательный, чудо что за люди. Нет, это я отметаю начисто. Рабочий человек – он и есть рабочий человек.

– Значит, если наши люди установят, что на территорию завода не проникали бандиты, у нас останется полный список возможных расхитителей, не так ли?

– Именно так. Но только я за каждого из моих людей могу подписку дать.

– Вы думаете, что на территорию фабрики залезали злоумышленники?

– Да. Скорее всего.

– Как часто начальник охраны проверяет надежность запоров, окон, дверей? Проверяются ли чердаки, полы?

– Все по инструкции, товарищ Костенко, все по инструкции… Что там проверяют, я уж точно не помню, но то, что положено, обязательно проверяют.

– Вам начальник охраны ни разу ни о чем не сигнализировал? Не просил введения дополнительных постов, улучшения систем надзора?

– Нет. У нас все восемь лет надежно было.

– Значит, вы утверждаете, что, кроме главного инженера, заместителя директора, начальника ОТК и начальника охраны, в складские помещения никто не входил?

– Никто.

«Что ж он про Налбандова-то до сих пор не спрашивает? Карточку ведь приносили не зря на опознание».

– Вы понимаете, что я должен проверить поименованных вами людей?

– Понимаю. Только вы еще одного человека упустили.

– Я перечислил всех, кого вы назвали.

– Нет, товарищ Костенко. Вы забыли меня. Вы обязаны меня первым проверить.

– Да? Ну что ж. Только, надеюсь, этот наш разговор останется между нами?

– Я готов дать подписку о неразглашении.

– А разве есть такая подписка? – спросил Костенко, поднимаясь. – Ладно. Не буду вас больше задерживать. Пожалуйста, еще денька два пострадайте в столице, ладно?

– Без ножа вы меня режете, товарищ Костенко.

– Ну, так не бывает, – ответил Костенко, подписывая пропуск. – Вы в коридоре подождите, когда дадут Пригорск, я вас сразу приглашу, хорошо? Вы дадите указания заместителю или главному инженеру но поводу наших людей.

IX. Все-таки плохо обманывать своих

«Здесь загнешься от холода, в колонии – от работы. Какая разница – где? И жрать нечего. Что же он не идет, что ж он меня тут на смерть обрекает?» Налбандов подтянул колени к животу. За эти четыре дня он исхудал, и теперь его колени, если нагнуть голову, легко касались подбородка. Первые два дня, что он жил здесь, согреваться приходилось только днем, осторожно выползая из охотничьего шалашика на солнце. У него тогда еще оставался батон, вязка сушек и пачка сахара. Теперь все это кончилось, а вчера ночью ударил первый заморозок. Горы сделались белыми, вокруг то и дело что-то потрескивало, будто кто подкрадывался к шалашу, и поэтому Налбандов не сомкнул глаз, сжимая в руках ружье, заряженное картечью. «Если он сегодня не придет, надо ночью спускаться в город. А где я ночью еды достану? Ему позвоню, пусть вынесет, кому ж мне еще звонить? Он меня в это дело втравил, пусть он теперь и придумывает, как вылезать. Он во всем виноват, я работал спокойно, всем честно в глаза смотрел».

Налбандов спрятал голову под бурку и начал дуть на заледеневшие пальцы. В детстве, когда они с братом уезжали на лето к бабушке в деревню, там в холодные ночи точно так же прятались с головой под бурку и долго, до звона в ушах дули, пока им становилось тепло.

Налбандов вспомнил брата. Степан сейчас заканчивал в Ленинграде аспирантуру в консерватории. Он три раза ездил за границу и в Бельгии занял третье место. Полгода назад ему присвоили звание заслуженного артиста.

«Чего ж мне на Пименова сваливать? – вздохнув, подумал Налбандов, чувствуя, что ему становится еще холоднее и в глазах загораются быстрые черно-зеленые точки из-за того, что он очень сильно дул на пальцы и на грудь. – Сам виноват. Мог бы не согласиться, и все. Да еще заявить в народный контроль – какие мне предложения передовой директор вносит. Нечего на Пименова валить! Он еще не знает про камни. Я во всем виноват, один я. Посмотрел, как Степка живет, и мне так захотелось: чтоб и машина, и пять костюмов, и туфли на каучуке, и рубашки из полотна, и чтоб завтракать в ресторане – ужинать там и дурак может, нет, именно позавтракать – без коньяку и водки, а чтоб “тостик, пожалуйста, омлет с сыром и кофе”, и чтоб официант не задавал глупого вопроса: “С молочком?” – а чтобы знал клиента, как они Степу знают, и чтоб нес медную маленькую кофейницу, и чтобы иностранцы разные оглядывались и просили официанта принести такой же кофе, а тот чтобы отвечал: “Это специально для заслуженного артиста Налбандова”. Степик – заслуженный. А кто я? За что мне жить так, как он? Это все только учат нас – равенство, равенство. Какое ж это равенство, если одним все открыто, а другие должны таиться, чтобы хоть чего-то достичь, а добившись, снова таиться, чтобы не начали копать, откуда взял, почему столько денег тратит. Если б нас учили с детства: “Он умней и способней, ему и жить по его уму!” Снова я отговорки ищу. – Налбандов вздохнул. – Теперь вот уже и школа виновата. Не возьми я камни – все было бы поправимо. Пименов сам говорил: “Надо обождать. Если фабрику трясти не будут, значит, наши иголки у ферта, а не в органах. Он попадется, обязательно попадется, он ведь бандит, но это будет позже, мы все успеем в нашем производстве перестроить, мы на другой товар переключимся, с этого мы и так хорошо получили. Мне друзья в Москве подскажут, на что переключиться, мы торопиться с тобой не будем, дружок, мы своего достигнем, только без суеты, спокойно. На иголках нас не возьмешь, мы там со всех сторон закрыты”. А если Виктор попадется с камнями? Не сможет ведь он им объяснить, что эти камни спасены мною из брака. Как он им это объяснит, если попадется? Я просиживал по две смены, спасая раздробленные камни! Я придумал новые грани, я новый рисунок и новую форму создавал. Я! Никто ведь до меня в мире не смог осколок наново превратить в драгоценный камень! Я это придумал! Другой бы директор мне за это сто тысяч отвалил! А я и сказать-то про это не мог, мне “Волга” была нужна. Ах, Витя, Витя, доберусь я до тебя, дай только отсюда вылезти! Я найду тебя, мерзавец, я всех ваших выпускников обойду, а твою фамилию выясню, и тогда плохо тебе будет, смерть в твои глаза посмотрит, если добром не отдашь мой товар. Сразу надо было в Тбилиси лететь, нечего было Пименова слушать, он старый, он всегда страхуется по сто раз, я бы там нашел этого Витеньку, красавчика, мерзавца!»