Натренированный на победу боец - Александр Терехов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ах, что я могу знать? Вы уехали, про вас такое говорили… Я одна. Сказали бурить. Откуда я могу знать? Может, так и надо!
– Ну, тихо… И что же, Прохоров, что ли?.. И еще, значит, как бы, такое, есть?
– Сплошь! Вон – мы сколь раз пробовали, столько и вывернули. – Прохоров раздвинул людей, давая простор взгляду.
Свиридов смурно уставился на каменные колоды, побольше и меньше, разно раскинутые по всей площадке, дыхнул и слабо сказал:
– Ну, а хоть вот эту прочти…
– «Лета 6814 преставись раб Божий князь и старец Исаия Петров…»
– Еврей, – заметил кто-то, Свиридов вскинулся:
– Кто сказал? А ну отставить! Я покажу… Я… в общем, разойдись. Пятнадцать минут технологический перерыв. Закурить и оправиться. Можно в туалет – малая нужда. Всем покинуть рабочую площадку! Поживее, живее. – Он уже нетерпеливо манил: – Прохоров, поди-ка, ага, сюда. – Схватил того за ремень и впечатал кулаком точно в лоб. – Ты мне что, мразь, откопал? Ты откуда достал эту пакость? – Прохоров угибался, норовя перехватить кулак, свалился на колени, Свиридов гвоздил. – Убью, тварь! Уволю без пенсии!
– Так находки ж! Федоровна!
– Прекратите… Или я уйду!
– Стоять! Все-все-все, прости, ну-ну… Ну вот здесь – что написано?
– «Анастасия Бахтеярова доч».
– А, тварь… А тут? Тут?
– «Священноиерей окольничий Борисов. Схимница Надежда. Волею Божею не ста Андрея Стефанова Веламинова. Иоанн… Калашников. Князь Прокопий Смойлов Траханиотов».
– Черт, черт!
– Не торопите меня! «Стряпчий Барнышлев преставися… Аврам Григорьевич Огин-Плещеев». Это… Не разберу. «Стольник Клешнин. Старец именем Андрей. Монахиня Елена, в миру Потемкина, преставися с миром. Зубачева Елизавета. Засекин. Епископ Крутицкий Пафнутий. Инок Григорий. В месяц януаре 24 день Федор Михайлович Мстиславский. С нами Бог, никто же на ны». Сколько еще? Да что мы глаза ломаем, где ваши накладные – сверьте!
– Рот закрой! – Свиридов отступил в сторону, развернул на каменном гробу свиток, выуженный из потайного кармана, и уперся в него фонарным лучом.
Прохоров потрогал голову, на четвереньках добрался до груды палок и присел на них – палки, видно, наносили для костра, женщина темнела недвижно, как столб, – там, выше, над нами, завиднелось небо, словно чья-то рука оторвала его от земли; Свиридов листал-листал, страницы всхлипывали, женщина крикнула:
– Смотрите на «эн»! Надгробья! О господи…
Свиридов согнулся – страницы хлестали его по лицу, там, выше, теплело – снежная соль, щепотками достигавшая нас, словно ветер стряхивал ее с невидимых деревьев, теперь обратилась в холодные крапины – они кололи лицо.
– Нету. – Свиридов потушил фонарь, в темноте еще потерянно, пусто перебирал листы. – Нету такого. И что ж, Прохоров, вывернули, и еще, думаешь?..
– Вообще земли нет под ногами! Глина – тока на штык. И сразу эти камни, где ни забуриваемся! Вынимаем, под ей – другая. В одном месте решили вынать, пока будут, – шесть штук вынули, и все равно еще есть. А попробуй их вручную вынуй – окапывать надо, кран. Тесно лежат. Чуть костей только между. – Прохоров указал на кучу под своим задом. – Я уж приказал сносить на всякий случай. То монета попадется, то пряжечка, кресты. Вы говорите, забуриться. Сразу, прям, бить. Разобрались бы сперва. Шестой бур выщербили.
– Что за гадство! – вздрогнул Свиридов от дождинки, угодившей в глаз. – Елена Федоровна! Что за гадство?!
– Ну откуда я могу знать? – приговаривала женщина. – Что я вам, археолог, что ли? Кости. Думайте скорей. Сюда же приедут. Надо как-то сохранить вид, чтоб раскоп…
Дождь соткал из нитей сеть и мелко зашуршал по клеенке, прикрывавшей находки, рабочие возвращались, надевая на шапки пластиковые кульки и капюшоны из плащевки, становились забором вокруг.
– Думать нечего, – выдавил Свиридов. – Нечего думать! Превозможение! Ребята, колоды зарыть на хрен обратно. Наносить глины и заровнять в гладкое место – до лучшего времени!
– А костяки?
– Кости побить в мелочь и раскидать в поле. Прохоров, приказывай! Елена Федоровна, к одиннадцати будут плясуны, певцы, подвезут местных жителей, наше дело – помост, лесенки и лампы, на случай – в городе запразднуют и к нам припозднятся. А? Чего тебе, Костромин?
Свиридова тронул за хлястик стриженый парнишка:
– Товарищ прапорщик…
– Слушаю. – Свиридов будто обрадовался и уже наступал на него. – Че такое?!
– Может, хоть для истории надписи списать, или хоть кости оставим, там – тряпки, одежа.
– Для истории? – скорчил рожу Свиридов. – Молчи. Я сам знаю, какая нужна история. Ты вон туда смотри. – Пальцем ввысь. – Там что?! Там дождь. Дождь! Смотри туда – дождь! Иди вон зарывай, ломик возьми, на руках не подымете, ну! Дождь! Дождь!
Дождь зачастил. Заблестевшие сапоги растаптывали дно в жижу. Небо холодно пасмурилось. Не верилось, что наверху сплошь лежит снег и лиственницы стоят в хвостатых шубах. Пусть дождь сильнее – побыстрее пройдет.
Дождь сверкал спицами, ветер немного добавил ему наклон, плечи темнели. Я не взялся помогать – людей набралось вдосталь, одни спины. Поддевали ломами колоды и перекатывали к ямам, ломы вязли в глине, принесли березовые чурбачки, чтоб подкладывать.
Отдельная артель собирала черепа и кости в ведра и вереницей тащила наверх, держась за протянутый канат. Рядом блестели свежеоструганные мостки с площадками и перилами, но их берегли, а то потом не отскребешь. И я поднялся выше на два яруса.
Я встал под клеенку, берегущую отрытое поселение – горшки и какие-то осколки, уже заделанные под стекло. Рядом на щите написали красиво, что где, – дождь баюкал легчайшим грохотом, травяным громом, под клеенкой затеплилась и вспыхнула на всю яркость лампочка, рядом пережидали дождь две женщины в пушистых одинаковых шубах, они держали указки, как шпаги.
Свиридов командовал слышно. Здесь – удивительно слышно. Зажмуришься: люди рядом, отчетлив каждый матерок и хрип, а по правде – вон они где.
Свиридов проломил на луже лед и ковырнул дно палкой – мягко. Воткнули в воду заостренный кол и забивали кувалдой – пошел, пошел! – нет камней? поддается!
От лужи прокопали канавки и выгоняли воду лопатами, выбрасывали синеватые ломти льда, друг друга пятная брызгами из-под ног, дождь торопил и добавлял злости.
Бур подкатили, не опуская, стоймя, впряглись в два каната, Свиридов руководил взмахами шапки – бур подвигался тяжкий, как царь-пушка, диски подсовывали под колеса, и, уже быстрее, он съехал по наклону на осушенное дно, растопырили лапы, подставив под каждую железную плиту. Попробовали движок, незаметно пал ливень, шорох потяжелел, и клеенка прогибалась, с краев ее брызнули веселые струйки, опускалась мгла, вода мельтешила, несясь с сухим треском, разламываясь на лету и с шипом входя в замаслившуюся землю. Над раскопом повис тихий ровный вой, я поджидал облегчения – очистится небо, сбавит напор, но небо темнело и дождь обваливался весомо, усиливаясь с каждым приступом, убыстряясь, люди хотели переждать, но Свиридов, заглушая вой, кричал: нету времени; колеса бура заблестели сапожной ваксой, люди спешно затаптывали ямы, набросанную глину, кто закончил, и лишние брели наверх, цепляясь мокрыми пальцами за глину – канат давно выдернули. Люди поднимались, отдыхая на уступах, одни спины, будто влажная чешуя – змея ползла, кто срывался и ехал вниз, того подхватывали и возвращали в цепь. Ливень глушил; женщины, спасавшиеся со мной, встрепенулись – вода просочилась меж клеенкой и задней стеной уступа, заровненный лопатами пол мигом вымок, вода сплелась в канатик, и он на глазах протер в глине извилистый путь и сильно брызнул вниз, на следующий уступ, вода разветвилась под ногами, запружая поверхность вокруг ящиков с находками, слева прыгнул, промяв клеенку, еще ручей, я показал женщинам: уходите, они боялись; Свиридову кричали со всех сторон – вот! – по уступам вокруг провисли мохнатые, зажурчавшие ручьи, пронзая палатки и найденные древности насквозь, обламывая края уступов, резко высветив глину, завихряясь на пути ко дну. Свиридов плаксиво наморщился и отвернулся – движок взвыл, бур крутанулся, лопасти слились в мельтешащее пятно, Свиридов потянул вниз рукоятку с красным шариком на конце – бур легко опустился до земли, вонзился в грязь и с изменившимся, утробным звуком, задрожав, двинулся вглубь, труднее, но все так же последовательно ровно, рука у Свиридова напряглась, и он вернул рукоятку вверх, чтоб прочистить скважину, – обратно бур пошел весело, выскочил с чмокающим звуком и одним движением раскидал темную грязь, облепившую его валиком, и заблестел, как прежде.
Свиридов заглушил движок, особой палкой с черными метками замерили глубину, показали ему, сколько есть и сколько осталось, – бур взвыл и снова погрузился в скважину уже совершенно легко и в глубине достиг наконец плоти; теперь Свиридов не спешил возвращать бур, гнал глубже. Запела лебедка – мачту стаскивали ниже, от ее маковки тянулись канаты к катушкам, расставленным вокруг раскопа. Оставшиеся окружили бур, ждали, опершись на лопаты, смутные и безлицые в ливне, как рыбы.