Зимний дворец. Люди и стены. История императорской резиденции. 1762-1917 - Игорь Зимин

Комиссия за 7 дней опросила четыре десятка свидетелей. Место предполагаемого возгорания члены комиссии лично осмотрели 2223 декабря 1837 г. По итогам расследования 29 декабря Николаю I представили доклад, в котором, как это ни странно, не оказалось «окончательных выводов»: «…по осмотру оказалось, что труба, идущая из лаборатории, толщиной в 1,5 кирпича, по наружности совершенно исправна, не имеет ни трещин, ни пробоин, кроме тех, кои несколько входят в нее, не касаясь, впрочем, канала трубы…» Особенно пристрастно допрашивали четырех дворцовых трубочистов и главного дворцового печника. Судя по их показаниям, все дымоходы и душники находились в полной исправности. В итоговой части доклада Комиссии подчеркивалось, что «злоумышлений в пожаре никаких не предусматривается»[302].

Параллельно с докладом Следственной комиссии в этот же день (29 декабря) на имя министра Императорского двора поступил доклад от начальника Гоф-интендантской конторы. Озабоченность чиновников Гоф-интендантской конторы вполне понятна, поскольку именно на них лежала вся тяжесть ответственности за пожар, уничтоживший главную императорскую резиденцию.

Судя по этому докладу, при постоянных перестройках залов Зимнего дворца возникали воздушные мешки между капитальными и деревянными стенами. Эти деревянные стены, отделанные под мрамор, начали тлеть задолго до пожара, поскольку в морозный декабрь 1837 г. печи топили в усиленном режиме. После того как пожарные вскрыли такую перегретую и сухую как порох фальшивую зеркальную панель, и произошло мгновенное возгорание. По невысказанному, но отчетливо просматривавшемуся мнению чиновников Гоф-маршальской части, главная доля ответственности возлагалась на Огюста Монферрана, который и возводил эти деревянные конструкции, не всегда согласуясь с мерами пожарной безопасности. Если следовать их логике дальше, то какая-то часть вины за страшный пожар лежала и на царе, с санкции которого проходили все перестройки в Зимнем дворце. Однако все понимали, что Монферрана трогать нельзя, поскольку это непосредственным образом заденет Николая I. Видимо, именно этим и объясняется столь обтекаемое заключение комиссии Бенкендорфа[303]. С другой стороны, и Монферрана винить было нельзя. От архитектора царь требовал моментального изменения облика огромных залов, при этом без применения каких-либо капитальных материалов, а на все перестройки отводились только несколько летних месяцев. Поэтому деревянные перегородки и фальшивые стены имелись в Зимнем дворце во множестве.

В результате, как это водится, нашли «стрелочников». В начале 1838 г. вице-президента Гоф-интендантской конторы Щербинина и командира пожарной роты капитана Щепотьева уволили в отставку. Дело о пожаре фактически предали забвению, а Монферрана к строительным работам в Зимнем дворце больше не привлекали.

Такой страшный ночной пожар не мог обойтись без жертв. Как это ни странно, жертв оказалось мало. Мало, хотя солдаты и служители Зимнего дворца буквально до последнего выхватывали из огня «царские богатства». По преданию, царь сам разбил зеркало, которое пытались спасти два солдата из уже горящего зала. В таком огромном здании с деревянными перекрытиями, просушенными чердачными балками огонь распространялся непредсказуемо, при этом в залах Зимнего дворца и на загроможденных мебелью лестницах было просто не протолкнуться.

Судя по официальному рапорту «для служебного пользования» от 20 декабря, погибли на пожаре 5 человек: рядовые пожарной 2-й роты Вавило Богданов (21 год); Николай Фадеев (23 года); Иван Клочков (37 лет); Кондратий Кононов (25 лет) и подмастерье дворцовой трубной команды Ларион Степанов (29 лет)[304].

В конце декабря, после того как все пепелище тщательно осмотрели и царь убедился, что больше погибших не имеется, он распорядился провести «молебствие о сохранении части Зимнего дворца» и «панихиды о погибших при оном»[305].

Конечно, в госпитали отправили «помятых» и «задохшихся». Так, в ночь с 17 на 18 декабря в госпиталь отправили командира 2-й пожарной роты капитана Щепотьева (выписался из госпиталя 22 декабря) и подпоручика той же роты Доводкина, которые «были ушиблены обгоревшим потолком и потому задохлись». Такое впечатление, что 2-я рота стояла буквально до последнего, если даже их командиров отправили «в беспамятстве» в госпиталь. Были и легко пострадавшие. Одного из «комнатных учеников» отправили в госпиталь, поскольку он «…по случаю большого стечения людей на лестнице был смят и получил на теле знаки, но внутренность не повреждена»[306]. Но при этом, например, в рабочей команде № 3 «погибших и изувеченных не оказалось».

Значительно позже, в либеральные времена Александра II, появились мемуарные упоминания о десятках погибших во время пожара. Так, один из мемуаристов вспоминал через 45 лет после пожара: «И вот когда разбирались эти кучи, представлялись сцены, душу раздирающие. Множество трупов людей обгорелых и задохшихся было обнаружено по всему дворцу. Находили иных людей заживо похороненных, других обезображенных и покалеченных. Мы не могли без ужаса выслушивать рассказы наших солдат о том, в каких положениях они находили своего брата солдата. Я тоже помню, между прочим, фигуру одного обгоревшего солдата. Это был настоящий черный уголь, в нем положительно ничего невозможно было признать, кроме человеческого контура». В советской монографической литературе упоминается о трех погибших в огне дворцовых гренадерах[307].

На первый взгляд, в это можно поверить, учитывая внезапность и масштабы ночного пожара. Однако в официальных документах, связанных с расследованием причин пожара, носивших закрытый характер и направлявшихся царю для ознакомления, упоминается только о пяти погибших. Соответствующие структуры выясняли их семейное положение и родственников довольно долго, но к этим пяти погибшим не прибавилось ни одного человека, даже после окончания разбора пожарища. Думается, что этим официальным данным можно доверять, поскольку чиновникам вряд ли пришло бы в голову вводить императора в заблуждение. Крутой нрав Николая Павловича все хорошо знали.

Пожар дал множество примеров самоотверженности. Двух человек Николай I наградил лично. Он сам видел этих людей в деле. Рядовой 10-го флотского экипажа Нестор Троянов и столяр Абрам Дорофеев на глазах у царя сняли с уже загоревшегося иконостаса образ Христа Спасителя. И хотя царь запретил даже приближаться туда, они без всяких инструментов с небольшой только лестницей спасли образ Иисуса Христа. Лестница едва доставала до половины иконостаса, но это их не остановило. Цепляясь за выступы иконостаса, они добрались до своей цели. Троянов снял образ и передал его Дорофееву. Потом они оба, обожженные, благополучно спустились со своей драгоценной ношей и отнесли ее в безопасное место.

9 января 1838 г. состоялось высочайшее повеление, по которому рядовому 10-го флотского экипажа 6-й роты Нестору Троянову и столяру ведомства Гоф-интендантской конторы Абраму Дорофееву, «которые во время пожара. с явной опасностью погибнуть, сняли с верха Иконостаса Придворного Собора образ Спасителя, выдать в награждение по 300 рублей каждому»[308]. Спасенную икону выставили в Таврическом дворце в отдельном помещении.

Уже после пожара, 21 декабря, «по высочайшему Государя Императора повелению», из стенной ниши выгоревшего кабинета Николая I удалось снять мраморную статую императрицы Александры Федоровны.

Дворец еще горел, а на дворцовых хозяйственников обрушился вал неотложных дел, которые надо было решать немедленно. Во-первых, надо было срочно расселить погорельцев, квартировавших во дворце. Служилых людей распределили по дворцовым помещениям, уплотнив живших там. Например, камер-фрау Пильникова, отвечавшая за хранение коронных бриллиантов, несколько дней прожила у сестры, а потом ей предложили переехать в одну из комнат Таврического дворца. Во-вторых, надо было разобраться с дворцовым имуществом, как сгоревшим, так и уцелевшим. В-третьих, надо было организовать опознание частных вещей. Для этого распоряжением императора уже 18 декабря 1837 г. создали комиссию, которую возглавил обер-шталмейстер Н. Долгорукий.

Всем жившим в Зимнем дворце выплатили компенсации за утраченное имущество. Объем компенсации определялся по заявленному погорельцем перечню.

Вынесенные из горящего дворца вещи складывались в Адмиралтействе, Главном штабе и Экзерцизгаузе. Дворцовые чиновники без устали сортировали вещи, сверяясь со шнуровыми книгами, где это имущество было переписано подробнейшим образом.

В первую очередь разбирались драгоценные вещи. Императора волновали драгоценные вещи мемориального характера. 24 декабря 1837 г. в комиссию пришел высочайший запрос: «спасены ли вещи серебряные, бывшие в мыльной покойной государыни императрицы Екатерины II». Через несколько дней последовал ответ, что «находившиеся в мыльне Екатерины II серебряные вещи, которые были вынесены из оной мыльни в казенную сервизную, все спасены» и «находятся в Адмиралтейских кладовых»[309].