Фактор «Дельта». Десять плюс один - Спиллейн Микки
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начни с сотни, и я, может быть, начну тебя слушать. - Он снова закрыл трубку рукой. - На кухне есть кофе, - сказал он опять Клингу.
- Спасибо, я уже позавтракал.
- Если хотите, на кухне есть… Как это он в жизни не получал пятисот тысяч? Последний раз «Метро Голдвин Майер» выложил ему семьсот пятьдесят, а раньше «Твенти Сенчури Фокс»- пятьсот пятьдесят! Так что, Гарри, или говори серьезно, или не заставляй меня терять время. Отлично, отлично, ты перезвонишь. Правильно, пока, милок, хорошо, подумай. Привет. Да, спасибо, что позвонил. До скорого, милок. - Он повесил трубку и повернулся к Клингу: - Чертов мужлан! Еще ни одного хорошего фильма не сделал! Хотите кофе?
- Нет, спасибо. Я только что позавтракал.
- Ну и что? Чашка кофе вас не убьет. - Ди Паскуале повернулся и пошел на кухню. - Как вас зовут?
- Инспектор Клинг, - сказал Клинг очень громко, чтобы его было слышно на кухне.
- Немного молоды для инспектора, как вы считаете?
- Нет, есть люди моего возраста, которые…
- Где это вы так загорели? - крикнул ди Паскуале из кухни.
- Был в отпуске. Вчера вернулся.
- Вам здорово идет загар, малыш. Загорелые блондины отлично смотрятся. А я только краснею, как рак. Вам с молоком и сахаром?
- Да.
- Отлично. Принесу и то и другое. Предлагает триста семьдесят тысяч! Я не шутил. Попробуй я позвони сценаристу с таким предложением, да он рассмеется мне в лицо! - Ди Паскуале вернулся в салон, неся на подносе кофейник, чашки, молоко и сахар. - Может, хотите стаканчик? - спросил он. - Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, будто ослеп. - Ди Паскуале расхохотался и разлил кофе по чашкам. - Итак, - произнес он, - в чем дело, малыш?
- Мистер ди Паскуале, вы играли в пьесе «Долгое возвращение» в сороковом году в университете Рэмси?
- Да, да, верно… Господи, где вы все это откопали? Это же было в доисторические времена, когда еще динозавры разгуливали!
- Но вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале?
- Конечно! Роль Толстого Джо, бармена. Кстати, у меня неплохо получилось. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым. Когда кончил учебу, потратил кучу времени, обошел всех режиссеров, и они мне как один говорили, что я слишком толстый. Тогда я сел на драконовскую диету, и посмотрите - полпорции в сорок пять кило. Меня можно сбить с ног щелчком. Самое смешное, что, похудев, я потерял всякое желание быть актером. И кем же я стал? Литературным агентом! Теперь я каждый день больше занимаюсь кино, чем за все время моей актерской карьеры. Ну так что с этой пьесой, малыш? Пейте же кофе!
- Вы помните, кто играл с вами, мистер ди Паскуале?
- Только одну девицу, Хелен Стразерс. Это было нечто! Красивая крошка, отличная актриса, просто отличная. Хотел бы я знать, пробилась ли она.
- Вы помните Энтони Форреста?
- Нет.
- А Рэндольфа Нордена?
- Рэндольф Норден… Да-да, погодите… он играл роль шведа. Да, помню!
- Мистер ди Паскуале, вы читаете газеты?
- Конечно. «Варьете», «Голливудский репортер»…
- А ежедневные?
- «Голливудский репортер» и есть ежедневная газета, - ответил ди Паскуале.
- Вы читали, что пишут в газетах о снайпере, который убил шесть человек?
- Конечно.
- Вы знаете, что Рэндольф Норден был…
- Господи! Рэндольф Норден! - воскликнул ди Паскуале, стукнув себя по лбу. - Сладчайший Иисусе! А я и не сообразил! Конечно! Вот черт! Какой-то псих его застрелил, так ведь? И поэтому вы пришли ко мне. Кто это сделал?
- Мы еще не знаем. Я вам сказал про Нордена, потому что вы вспомнили его. Мистер ди Паскуале, можно сказать, что все эти убийства идут по некоему плану…
- Не говорите мне, - прервал его ди Паскуале, подняв глаза к потолку. - Он решил пришить всех, кто играл в этой пьесе.
- Мы тоже начинаем так думать.
- Так я и знал!
- Откуда?
- Малыш, я продавал сценарии, когда вы еще были в колыбели. Другого и быть не может. Есть сумасшедший, который вбил себе в голову, что надо убрать всех, кто играл в этой пьесе. Конечно. Это совершенно очевидно. Он уже убил Хелен Стразерс? Вот это, поверьте, было бы обидно. Великолепная была девушка. Впрочем, трудно сказать, она могла превратиться черт знает во что, постарев… Никогда не знаешь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})- Вы не кажетесь очень обеспокоенным…
- Обеспокоенным? Почему?
- Ну, если он решил убить всех, кто…
- Меня? Вы думаете, что и меня?
- Вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале.
- Конечно, но… Вот как! - произнес ди Паскуале, серьезно посмотрел на Клинга и спросил: - Вы думаете?
- Это возможно. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
- Кто это может быть? Вы говорите, их уже шестеро? Кто? Кого убили?
- Энтони Форрест. Вы сказали, что не помните его.
- Нет, не представляю, кто это…
- Рэндольф Норден…
- Да.
- Бланш Леттиджер…
- Бланш Леттиджер? Нет, не помню.
- Сальваторе Палумбо…
- А, да! Маленький итальянский эмигрант, отличный мужик. Он учил английский на вечерних курсах. Однажды после занятий он случайно зашел на репетицию. Мы искали актера на маленькую роль, не помню какую. И этот парень, который и трех слов не знал по-английски, согласился сыграть. А играл он роль англичанина, понимаете? Было чертовски смешно видеть, как он выходит и начинает говорить, как кокни, с таким итальянским акцентом, что закачаешься. Он был бахвал. И его убили? Жаль. Он был хороший парень. - Ди Паскуале вздохнул. - Кто еще?
- Эндрю Маллиген.
- Да, я читал. Прокурор. Я не представлял, что это тот, из пьесы.
- А вчера вечером Руди Ферстенмахер.
- Это пять, - сказал ди Паскуале.
- Нет, шесть, - сказал Клинг. - Норден, и Форрест, и Леттиджер, и маленький итальянец - это четыре. Еще Маллиген и Ферстенмахер. Итого шесть.
- Именно так, шесть. Вы правы.
- Вы можете немного рассказать о пьесе?
- Мы играли по системе круговой сцены, - объяснил ди Паскуале. - Мы были тогда желторотиками, вы ведь знаете все эти любительские штучки. Все, кроме маленького итальянца… Как его звали?
- Палумбо.
- Ну да. Ему, должно быть, было около тридцати пяти. Все остальные - просто ребятишки. Совсем неудачная была постановка. Но Хелен Стразерс, которая играла одну из проституток… Интересно, что с ней стало?
- Мы еще ищем. Может, она вышла замуж, вы не знаете? Или уехала из города?
- Я ее больше не видел. Может, иногда в коридорах, между лекциями - «привет, пока». Вот и все.
- Вы закончили Рэмси, мистер ди Паскуале?
- Да. А ведь когда заговорю, то и не подумаешь, а?
- Вы говорите очень правильно.
- Да ладно уж, нечего меня умасливать. Я ведь знаю, как я говорю. Что вы хотите, в кино полным-полно продавцов. Если бы я начал разговаривать, как интеллектуал, им было бы не по себе. Они хотят, чтобы и я разговаривал, как продавец кальсон. Вот я и говорю так. - Он пожал плечами. - Вы знаете, я ведь всего Чосера помню наизусть. Но этим киношникам начхать на Чосера. Попробуйте процитировать что-нибудь продюсеру - он вызовет «скорую», и на вас наденут смирительную рубашку. Да, я получил диплом, сдал экзамены в июне сорок второго.
- Вы воевали, мистер ди Паскуале?
- Нет. Прободение барабанной перепонки.
- Что еще вы можете сказать о пьесе?
- А что вы хотите услышать? Это была студенческая постановка. Распределили роли, репетировали, сыграли, подвели итог, и все - конец главы.
- Кто был постановщиком?
- Руководитель курса. Даже не помню, как его… Нет, не он. Это был профессор Ричардсон, точно! Забавно, как все всплывает в памяти, а? Как подумаешь, что прошло больше двадцати лет… - Ди Паскуале замолчал. - Вы полагаете, что кто-то пытается… - Он пожал плечами. - Знаете, двадцать лет - это срок. Я хочу сказать, здорово же надо ненавидеть, чтобы помнить все двадцать лет!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})- Вы не помните, были ли какие-нибудь инциденты во время репетиций?
- Да ничего особенного. Вы же знаете, что такое актеры, даже профессионалы - всегда только «я», «я», «я». А любители еще хуже. Но, насколько я припоминаю, ссор или чего-то в этом роде никогда не было. Ничего такого, что могло бы длиться двадцать лет.
