Я дрался на Т-34. Обе книги одним томом - Артем Драбкин

Вечером 12-го поступил приказ перейти к обороне, и еще три дня мы отбивали контратаки. Сначала у меня танка не было. Я находился в офицерском резерве бригады. А потом опять дали. Безлошадные командиры взводов, командиры танков в резерве сидят. Потребовался командир – идешь принимать танк. А командир роты или батальона воюет до последнего танка своего соединения.

Бой у поселка № 5. Ленинградский фронт, 1943 год

Вот ты спрашиваешь, было ли страшно садиться в следующий танк, после того как подбили? Мол, сбитые летчики, бывало, начинали трусить и старались не попасть на фронт. Пусть авиаторы не трещат. Они были в привилегированном положении – это не мы, танкисты, и не пехота. Там ты отлетал, тебе в столовой официантка обед подаст, в доме постель с простынями постелена, техник подготовит самолет к следующему вылету. А мы простыни в глаза не видели, все время в землянке или просто под танком на холоде. И танк мы сами обслуживали – заправляли, боеприпасы загружали, ремонтировали. Я когда командиром батальона стал, все равно работал вместе с членами своего экипажа. А что такое заправить танк? Заправщиков-то у нас до конца войны не было! Бочки с горючим на машине привезут, скатят поближе к танку, и весь экипаж в два ведра начинает его заливать в баки. Двое наливают, третий на крыло подает, четвертый заливает. Все участвуют. Ну, когда я ротным был, считал зазорным подавать ведра, так что я их заливал. Вот так пятьдесят ведер по десять литров! Еще надо масла залить ведро, а то и два. Или боеприпасы загрузить. Ящики сгрузили. Сначала снаряды надо от смазки отмыть. Ну, это обычно стрелок-радист делал. Отмыли. Поднимаешь снаряд, другой на крыле берет, в башню третий, а четвертый, заряжающий, тот уже сам укладывает. Зимой ты в грязи, замасленный, все тело в фурункулах – простываешь же. Окоп выкопал, танком наехал, брезентом застелил и печурку к днищу подвесил, выведя трубу наружу, – вот и весь ночлег. Пока натопишь – жаришься, поскольку ты в полушубке, в телогрейке, в ватных брюках. Ложишься спать, оставляя одного дежурить у печки. Все засыпают, и он засыпает, тепло из-под брезента выдует, и медленно все начинают замерзать, первый, кто просыпается, начинает орать на того, кто дежурит. Потом опять натопили, опять тепло. Когда дежурный не засыпал, подтапливал, то ничего, спать можно.

Кормили раз в день – вечером привезут и завтрак, и обед, и ужин. Сало всегда было – шпик давали американский. Осенью картошку нароешь, на сале пожаришь – вкуснотища. Я и сейчас с удовольствием ем это мое любимое фронтовое блюдо.

Водка всегда была. Пока ее привезут, половины личного состава уже нет. Правда, я когда на фронт попал, не пил совсем. Принесут две пол-литры на четверых, я свою порцию экипажу отдавал. Водку стал пить только под конец войны, когда стал командиром батальона.

Когда шли по чужой территории, трофеев было очень много. В основном брали компот и вино.

Вшей – море. Зимой танк превращается в настоящий морозильник, поэтому одежды на нас было очень много. Ее снимешь, потрясешь над костром – только треск стоит. А как только передышка, сразу все белье на прожарку. Прожарки устраивали следующим образом: выбивали дно из бочки, вставляли металлическую крестовину, на которую развешивали белье. Бочку переворачивали, на дно плескали немного воды, выбитую крышку ставили на место и всю конструкцию ставили на костер. Главное, следить, чтобы одежда краев бочки не касалась, а то сгорит… Это только молодые могли выдержать. Я говорю, войну выиграла молодежь.

После Прохоровки нас передали в 89-ю бригаду 1-го танкового корпуса под командованием генерала Будкова и перебросили на Центральный фронт, где мы должны были наступать на Орел. Там я сходил в разведку боем, после которой, собственно, и перестал играть в войну. Дело было так. Приехал командир бригады. Построили нас. Он вышел и говорит: «Желающие пойти в разведку боем, шаг вперед». Я не задумываясь шагнул. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной, ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.

По лесу проехали до рощи, что была на высотке, к КНП командира стрелкового полка, безуспешно атаковавшего немецкую оборону. Чуть ниже расположилась наша пехота, а в километре от нее – оборона противника на окраине какого-то населенного пункта. Наша 159-я танковая бригада 1-го танкового корпуса должна была прорывать эту оборону, но сперва надо было выявить немецкие огневые точки.

Вывели три моих танка, дали в сопровождение роту пехоты, которая окопалась чуть-чуть впереди, развернувшись в линию повзводно. Указали направление движения и поставили задачу – на максимальной скорости врезаться в оборону противника и вскрыть его систему огня. Снаряды не жалеть.

Мы рванули. Пехота сначала ходко шла, а потом залегла под огнем. Я лечу. Смотрю, мои танки слева и справа начали отставать, танк справа загорелся. Я вырвался вперед. Огонь весь сосредоточен по мне. Вдруг удар – искры, пламя, и светло стало. Я подумал, что это люк заряжающего открылся. Кричу: «Акульшин, закрой люк». – «Нет люка, сорвало». Надо же было болванке попасть в проушину и сорвать люк. До противника оставалось метров двести, когда немцы засадили болванку прямо в лоб танка. Танк остановился, но не загорелся. После боя я увидел, что болванка пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, ушла под люк механика, вырвав его. Меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробивает башню и убивает заряжающего. Счастье, что я упал контуженный, а то и меня бы. Мы вместе погибли бы. Очнувшись, я увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Я так и не знаю, то ли он пытался выбраться и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и как-то сумел выбраться. В кресле сидит убитый стрелок-радист, на боеукладке лежит заряжающий. Осмотрелся – кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо решив, что танк уничтожен. Посмотрел вокруг – оба моих танка горят неподалеку. Я завел танк, забил заднюю передачу и начал двигаться – опять по мне стали стрелять, и я прекратил движение. Вскоре наша артиллерия открыла огонь, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника. Когда вокруг стало тихо и я вылез из танка, ко мне подошел заряжающий Леоненко с танка моего взвода – нас из взвода двое живых осталось. Он матом на меня: «Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу, скажи, что я пропал без вести. У меня есть водительские права. Я сейчас уйду в другую часть шофером». – «Хорошо». Когда пришли и начали искать, я так и сказал: «Танк сгорел. Жив он или мертв, я не знаю». Вот после этого боя я по-настоящему стал воевать.