Множество жизней Элоизы Старчайлд - Джон Айронмонгер

от опостылевшей женушки. – Он сел за письменный стол. – Вы не знакомы с императором, не так ли, мадам? Вы никогда с ним не встречались. Иначе вы бы сразу опротестовали это мое утверждение. Значит, кто-то другой взялся организовать это письмо от вашего имени. Собственно, муж, я полагаю.

– Я действительно работала на комитет в Париже, – возразила Марианна.

– Конечно, работали. Ни минуты в этом не сомневаюсь. Равно как и тысячи других парижан. Император боится шпионов, и у него для этого есть все основания. Но он не отправит девицу в Дижон – одну, без сопровождения, без охраны, без даров, доказавших бы его веру в нее, без мужа, который мог бы поручиться за нее, без формы, без узнаваемого имени – без ничего. Поэтому я спрошу у вас еще раз, мадам Кашмай: кто вы? Речь у вас не как у парижанки, а как у бургундки. Мне ли не знать. Я большую часть своей жизни прожил в этой забытой богом провинции. Я знаю этот говор.

– Я родилась недалеко от Дижона, – сказала Марианна. – Но уехала в Париж, чтобы работать на благо Республики.

– Ах, ну конечно, – согласился Эгльфин, но в его тоне звучало подозрение. – Вы точно замужем, мадам? Как вас звали при рождении?

– Моя девичья фамилия – Мюзе. Здесь написано. – Она опять помахала письмом.

– Ах да. Мюзе. Марианна Кашмай, урожденная Мюзе. Родилась в Бургундии. Кого вы потеряли, мадемуазель Мюзе?

– Кого я потеряла?

– В революцию? Ну что же вы молчите? Все мы кого-то теряли. Вопрос, кого потеряли вы? Отца? Может быть, мать? Брата?

– Я сирота, месье, – отрезала Марианна. – Я никогда не знала ни своей матери, ни своего отца. Я – неизвестная.

– Неизвестная?

– Да. – Ответ показался ей честным. Она подняла голову выше. – И не стыжусь этого. Я гражданин Республики.

– Очень хорошо. Замечательно. – Эгльфин поднялся со своего места и медленно, но целеустремленно направился к ней. С возрастом его спина ссутулилась. Он неестественно высоко задирал плечи. Он шел нетвердой походкой.

Марианна против воли сделала шаг назад. Ее рука скользнула вниз к шву своего платья, под которым был спрятан нож. Его мерзкий, зловонный запах становился все ближе.

– У тебя знакомое лицо, – прошипел он.

– Мы с вами никогда не встречались.

– Но, возможно, я встречал твою мать? Возможно, я отправил ее к мадам Луизетт? Парикмахерше? Ты знаешь, о чем я? – Эгльфин приблизился к Марианне. Движением руки он изобразил падающее лезвие. – Луизетта, любовница королей. Она любому вскружит голову. И может сделать стрижку одним взмахом лезвия. Возможно ли, что вашей матери тоже была назначена стрижка у Луизетт?

– Я никогда не знала свою мать.

– Жаль. – Эгльфин отступил назад. Вонь стала слабее. – И все-таки, возможно, я знал. Ха! Только задумайтесь. Возможно, я ее знал.

Он вернулся к письменному столу и снова сел за него.

Марианна заметила, что у него походка человека, больного оспой. Она часто видела таких мужчин в Париже: они стояли на тротуарах, сложившись едва ли не пополам, и грузно раскачивались из стороны в сторону со слишком низко опущенными головами и слишком широко расставленными коленями.

– Погляди на него, у него больные яйца, – обычно говорил ей Антуан, когда мимо проходил такой мужчина. – Его член будет весь покрыт язвами.

– Я приехала сюда искать врагов Республики, – сказала Марианна. Она выпрямилась и приняла вызывающий вид. – Я доложу о вашем нежелании сотрудничать прямо в Париж.

– Неужели? Действительно доложите? – Эгльфин даже не пытался скрыть сарказм в голосе. – Сомневаюсь в этом, мадам. Вы можете продолжать свою работу на комитет безопасности, но я буду лично читать каждое сообщение, которое вы вздумаете отправить в Париж. Насколько я вижу, вы пока не успели обзавестись здесь друзьями, так что у вас не будет возможности отправить письмо без моего одобрения. Так что пишите что угодно в своих коммюнике, но не сомневайтесь: я швырну в огонь любое письмо, которое бросает тень на меня, кого-либо из офицеров или солдат под моим командованием. Так что вам практически не остается пространства для маневра, мадемуазель Мюзе. Возможно, вам удастся найти шпионов среди местных фермеров. Кто знает? Пока я не получу из Парижа подтверждение о вашем назначении, мы с вами не будем больше встречаться, и вы не будете получать преференций от моих офицеров. Вы немедленно освободите свою комнату. В подвале есть спальня для прислуги, которой вы можете воспользоваться. Отныне на вас будет распространяться комендантский час. Вам запрещается покидать свою комнату после восьми вечера и до восьми утра. Для вашей же безопасности, – он усмехнулся, – мы приставим к вашей двери охрану. Ну, и чтобы убедиться, что наши условия исправно выполняются. Уведите ее отсюда. – Он взмахнул рукой, и охранник схватил Марианну за запястье.

– И дайте ей умыться, – приказал Эгльфин. – От нее воняет конюшней.

Ей снилось детство Элоизы. На реке Деом, на противоположном от дома семьи Фушар берегу, стояла кожевенная фабрика, и в знойную, безветренную погоду, которая летом случалась почти ежедневно, запахи гниющей плоти и сохнущих шкур животных распространялись за пределы фабричных стен, и мадам Фушар, мать Элоизы, приказывала прислуге закрывать ставни на окнах и запирать все двери.

– Терпеть не могу этой вони, – говорила она.

Но в Анноне было нигде не скрыться от сыромятен. Наряду с изготовлением бумаги, кожевенное дело успело стать одним из основных промыслов города. На здешних реках стоял с десяток дубильных предприятий. И у каждого – свой уникальный запах. Во сне Элоиза гуляла по вечернему берегу реки со своим отцом-астрономом, и тот показывал ей звезды и говорил их названия, а она, в свою очередь, показывала ему кожевенные заводы, которые различала по запахам.

– Углы Ориона – это Бетельгейзе, Беллатрикс, Ригель и Саиф, – сказал он.

– А сыромятни на реке Канса – это «Сегома» и «Иволга», – сказала она.

Во сне они поднялись на мост, ведущий через реку, и ее отец наклонился, чтобы поднять с земли камень. Она улыбнулась, потому что знала, что он собирался сделать. На середине моста они остановились.

– Загадай желание, – сказал он. – Загадай желание в миг, когда камень коснется воды, и оно сбудется.

– Тсс!

Что такое?

У Марианны был чуткий сон.

– Я слышу голоса в коридоре, – прошептала Элис. – Может, меняют караул у двери?

Может.

Комната была крохотной, а кровать узкой.

– Здесь нет тахты, – сказала Элис, когда впервые увидела комнату. – Я лягу на полу.

– Даже не думай.

– Мне вернуться к мадам Шевроле? Больше ничьи слуги не спят в хозяйских покоях.

– В детстве, – сказала Марианна, – когда я жила в Монастыре дождей, мы с сестрами иногда ложились спать валетом.

Она спала в нижней юбке с корсетом – «corset et jupon», – развязав на нем все шнурки. Ноги Элис едва