Другое имя. Септология I-II - Юн Фоссе

работы, стоящие двумя штабелями подрамниками наружу возле кухонной двери, надо отвезти Бейеру, они полностью закончены, в одном штабеле картины размером побольше, в другом – размером поменьше, их я отложил и назвал готовыми, поскольку вижу, что сделать их еще лучше не могу, я сделал все, что мог, а насколько они хороши, не знаю, знаю только, что улучшить их не сумею, так что очередная выставка уже готова, картин скорее слишком много, чем слишком мало, думаю я, но, если Бейер решит, что их слишком много, он просто уберет те, какие выставлять не захочет, в подсобку, в Банк, как он говорит, н-да, надо бы мне поскорее отвезти картины в Галерею Бейер, время поджимает, надо поторопиться, ведь Бейер сам развешивает картины, причем весьма вдумчиво, думаю я, благодаря Бейеру я и сумел выжить как художник, ведь чтобы жить писанием картин, надо выставляться, думаю я, тут примерно как с любой другой профессией, хотя, наверно, если ты художник, а не обычный маляр, в тебе должно быть что-то особенное, благородное, но, по правде говоря, есть во всем этом что-то выпендрежное, вообще-то мне совестно быть художником, живописцем, но на что еще я сгожусь? по крайней мере, теперь, в мои годы? увы, я теперь мало на что сгожусь, кроме писания картин, всегда ведь был неуклюжим, во всем, не считая рисования и живописи, просто уму непостижимо, ничего у меня не выходит, но вряд ли потому, что я физически не в состоянии толком что-нибудь сделать, нет, наверно, мне препятствует что-то другое, не знаю что, и ремесленник из меня никудышный, так было с самого детства, считать я не умею, да и в письме не больно силен, хотя… по правде-то, писать я мастак, в моих школьных сочинениях придраться было не к чему, и в английском я хорошо успевал, даже писал вполне прилично, то же и с немецким, я и теперь охотно читаю по-английски и по-немецки, конечно, там довольно много непонятных слов и выражений, но смысл я так или иначе угадываю, вдобавок я, разумеется, читаю шведские и датские книги, а читать иностранные книги в оригинале я начал в Художественном училище, ведь многие источники, на которые ссылался профессор Кристи, были написаны либо по-английски, либо по-немецки, чаще по-немецки, а иной раз по-шведски или по-датски, но уж вовсе редко по-норвежски, однако на букмоле[14], а не на новонорвежском[15], и многие из книг, какие мне хотелось прочитать, находились в высокочтимой Университетской библиотеке, пришлось набраться храбрости, пойти туда и спросить, нельзя ли получить их по абонементу, и поскольку я учился в Художественном училище, мне разрешили пользоваться библиотекой, а кое-какие книги из упомянутых профессором Кристи можно было взять и в Народной библиотеке, и я читал, читал, пожалуй не понимая и половины, а может, и того меньше, но это было как бы не так уж важно, зато я улавливал общий ход мысли и в результате мало-помалу стал все лучше и лучше понимать язык, на котором читал, ведь хотя у меня были словари, я не любил в них заглядывать, предпочитал догадываться, что означает слово, и контекст обычно давал подсказку, точное значение слова вытекало из его связи с другими словами, короче говоря, в языках я вполне наторел, а вот арифметических способностей мне недостает, и способность ориентироваться у меня начисто отсутствует, вдобавок я ужасно неуклюж, в итоге выучился я только писать картины и пишу их, чтобы заработать на хлеб, это и хорошо, и плохо, но приходится продолжать, просто писать картину за картиной, а когда не пишу, я просто сижу час за часом и пустым взглядом смотрю в ничто, да, я могу подолгу сидеть, просто глядя в пустое ничто, и из этой пустоты словно бы может что-то явиться, что-то реальное, говорящее о многом, и вот это говорящее может стать картиной, а порой я могу просто сидеть, глядя в пустоту, и быть совершенно пустым, совершенно тихим, и эту пустую тишину я всегда называю самыми подлинными своими молитвами, тогда Бог ближе всего, именно в тишине можно услышать Бога, и в незримом можно Его увидеть, конечно, я знаю Pater Noster и, по правде сказать, читаю его каждый день, минимум три раза, а то и чаще, я выучил его наизусть по-латыни, а наизусть я выучиваю, видя что-либо перед собой, я никогда не зубрю, я все-таки могу что-то и заучить, но только словно картину, но запоминаю из написанного только то, что кажется мне важным, и, в противоположность картинам, могу и не запоминать текст, я сделал себе собственный новонорвежский перевод Отче наш и, конечно, тоже знаю его наизусть, могу видеть перед собой, но все же минуты, когда я сижу, глядя в пустое ничто, и сам пустею, затихаю, как раз эти минуты и есть самые подлинные мои молитвы; очутившись в пустой тишине, я могу долго пребывать в ней, могу долго сидеть вот так, даже не замечая, что просто сижу и смотрю в пустое ничто, пожалуй, в каком-то смысле я и есть пустое ничто, в которое смотрю, не знаю, как долго, но долго, долго я могу вот так сидеть, и, по-моему, эти тихие минуты преображаются в свет на картинах, в свет, который виден во тьме, превращаются в сияющую тьму, не знаю, но порой думаю или надеюсь, что происходит именно так, думаю я, лежу и думаю, что надо поскорее заснуть, сейчас прочту по четкам молитвы, из тех, к каким я привык, своими словами я молюсь не так часто, а если молюсь, то за кого-нибудь, стесняюсь я просить о чем-то связанном со мной самим, лучше молиться о чем-то хорошем для других, а если молитва напрямую связана со мной, то я прошу, чтобы все было по воле Божией, Да будет воля Твоя Fiat voluntas tua и на небе, как на земле Sicut in caelo et in terra, и я так устал, так устал, надо спать, но, должно быть, я слишком переутомился, вот и не могу уснуть, думаю я, сажусь на край кровати, потом встаю, снимаю черную бархатную куртку, вешаю ее на спинку стула, где под черным пальто лежит коричневая сумка, скидываю ботинки, снимаю брюки, оставляю их на полу, снимаю черный свитер, бросаю на брюки и чувствую, что в комнате холодно, гашу свет, ложусь и тщательно кутаюсь в одеяло, потом собираюсь с мыслями и думаю, что Господь должен явить свою доброту и помочь моему другу Асле, чтобы тот выздоровел, слишком он молод, чтобы умирать, и пишет слишком хорошие картины, чтобы умереть прямо сейчас, я, разумеется, не имею в виду, будто лучше Господа знаю, что́