Воспоминания о монастыре - Жозе Сарамаго

Совсем другое дело музыка. По распоряжению Доменико Скарлатти в амбар доставлен клавесин, доставили оный два носильщика, в поте лица своего и с помощью шестов, канатов и мягких толстых прокладок тащили с Новой Купеческой улицы, где клавесин был куплен, до Сан-Себастьян-да-Педрейра, где на нем будут играть, Балтазар пошел вместе с ними, чтобы показать дорогу, другой помощи они от него не приняли, ибо дело надо делать умеючи, распределить равномерно нагрузку, поднатужиться, сообща шагать, приноравливаясь к тому, как пружинят шесты и натянутые канаты, в любом ремесле есть свои тайны, ничуть не хуже, чем в остальных, и всяк думает, что тайны его ремесла превыше прочих. Дотащили молодцы клавесин лишь до ворот усадьбы, недоставало только, чтобы увидели они летательную машину, а в амбар внесли его Балтазар и Блимунда, причем с немалым трудом, и не потому, что он был слишком тяжел, а потому, что не хватало им сноровки и уменья, не говоря уж о том, что струны, вибрируя, издавали звуки, казавшиеся Балтазару с Блимундой жалостными стонами, и у обоих сердце сжималось от страха и сомнений, ибо слишком уж хрупким казался им этот инструмент. В тот же день ближе к вечеру пожаловал к ним Доменико Скарлатти, сел за клавесин, стал его настраивать, Балтазар тем временем плел ивовый каркас, Блимунда же шила паруса, работы тихие, не мешавшие музыканту. Настроив инструмент и придав правильное положение молоточкам, проверив одну за другой все клавиши, Скарлатти стал музицировать, вначале пробежался пальцами по клавишам, словно выпуская ноты из темниц, затем стал выстраивать звуки малыми группами, словно колеблясь меж правильным решением и ошибочным, меж повторами и смутою, меж фразою и членением оной, и наконец обрел он новый язык для того, что казалось прежде обрывочным и противоречивым. О музыке мало что знали Балтазар и Блимунда, им доводилось слышать лишь монотонное монашеское пенье, изредка Te Deum, народные песенки, городские Блимунде, деревенские Балтазару, но никогда не слыхивали они ничего, что было бы похоже на звуки, которые итальянец извлекал из клавесина, то казалось, малолетки резвятся, то слышались негодующие выкрики, то как будто ангелы тешатся, то как будто Господь Бог гневается.

Через час Скарлатти прекратил игру, накрыл инструмент парусиной и сказал Балтазару и Блимунде, забывшим про работу, Если когда-нибудь полетит пассарола отца Бартоломеу ди Гусмана, я хотел бы лететь в ней и играть на клавесине в небе, и ответила Блимунда, Когда полетит машина, все небо станет музыкой, и возразил Балтазар, вспомнив про войну, Если только не окажется все небо адом. Не умеют эти двое ни читать, ни писать, а все же говорят такие вещи, невозможные ни в это время, ни в этих местах, если все объяснимо, давайте поищем объяснение, если нынче не сыщем, подождем до поры до времени. Не раз возвращался Скарлатти в усадьбу герцога ди Авейро, не всегда играл, но бывало и так, сам попросит, чтобы продолжали работу, хоть и много от нее шуму, ревет огонь в горне, стучит молот по наковальне, клокочет вода в котле, такой гул стоит в амбаре, что клавесина почти не слышно, а музыкант меж тем играет себе безмятежно, словно вокруг великое безмолвие небес, где, как сказал он однажды, хотелось бы ему когда-нибудь помузицировать.

Каждый ищет свой собственный путь к благодати, каким бы он ни был, простой пейзаж с клочком неба над ним, какое-то время дня или ночи, два дерева, три, если пейзаж писан Рембрандтом, какие-то смутные звуки, мы даже не знаем, конец ли дороги тут или, напротив, начало и куда поведет она, к какому другому пейзажу, дереву, времени, к другим смутным звукам, взять хоть этого священника, пытается отделаться от одного бога, чтобы навязать себе другого, сам не зная толком, какой прок от перемены, а если и будет прок в конце концов, то кому, взять хоть этого музыканта, только такую музыку и умеет сочинять и не доживет до той поры, через сотню лет, когда смог бы услышать первую симфонию, созданную человеком и ошибочно именуемую девятой, взять хоть этого однорукого солдата, по иронии случая созидает он крылья, а ведь служил-то всего лишь в инфантерии, редко знает человек, что его ожидает, этот же ведать не ведает, взять хоть эту женщину со слишком большими и слишком зоркими глазами, она рождена, чтобы в каждом человеке разглядеть волю, или опухоль, или плод, полузадушенный пуповиной, или разглядеть монетку в земле, все это сущие пустяки, детская забава, вот теперь да, теперь пришла пора, когда совершит она главное дело в своей жизни, когда отец Бартоломеу Лоуренсо появится в усадьбе Сан-Себастьян-да-Педрейра и скажет, Блимунда, ополчилась на Лиссабон грозная болезнь, мрут от нее люди по всем домам, подумалось мне, что представился нам удобнейший случай, дабы подхватывать волю умирающих, если они еще не расстались с нею, но мой долг предупредить тебя, что подвергнешься ты немалым опасностям, не ходи, коли не хочешь, я не вынуждал бы тебя, даже будь то в моей власти, Что это за болезнь, Говорят, завезли ее морем из Бразилии и впервые проявилась она в Эрисейре, Эрисейра недалеко от моих краев, сказал Балтазар, и священник ответил, Не слыхал я, чтоб умирали от нее в Мафре, что же до самой болезни, то в соответствии с признаками зовут ее кто черною рвотой, кто желтою лихорадкой, не в названии суть, дело в том, что люди мрут от нее как мухи, каково решение твое, Блимунда. Поднялась Блимунда с табурета, на коем сидела, подняла крышку сундука, достала из сундука стеклянный сосуд, сколько человек уже отдали свою волю, может, сотня, по сравнению с тем, сколько надобно, всего ничего, а ведь сколько трудов и времени стоила эта охота, сколько пришлось поститься, иной раз сбивалась Блимунда с дороги, где же воля, не вижу, одни лишь внутренности да кости, сеть нервов в агонии, море крови, вязкая пища в желудке, фекалии, Пойдешь, спросил священник, Пойду, отвечала Блимунда, Но не одна, сказал Балтазар.

На следующий день, в очень ранний час, под проливным дождем вышли из усадьбы Блимунда и Балтазар, она шла натощак, он нес в мешке снедь для обоих, ибо придет час, когда Блимунде можно будет или придется подкрепиться, потому что наберет она в достаточном количестве то, что им потребно, или потому что слишком утомится телесно. В течение долгих часов не будет видеть Балтазар лица Блимунды, она все время будет идти впереди, предупреждая, когда надо свернуть, что за странную игру ведут эти двое, она не хочет его видеть, он не хочет, чтоб она его видела, дело как будто простое, только он да она знают, какого стоит им труда не глядеть друг на друга. По этой причине уже к концу дня, когда Блимунда поест и глаза ее снова обретут обычные человеческие свойства, Балтазар сможет почувствовать, как пробуждается собственное его занемевшее тело, не столько уставшее от ходьбы, сколько изголодавшееся по взгляду Блимунды.