Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

Почему, далее, нужно по рекомендации В. А. Гордлевского рассматривать именно с тюркских, а не с собственных славянских позиций фразу, в которой «Игорь князь поскочи горностаем… и скочи… босым волком… и полете соколом под мъглами»? Разве здесь, как и во всех остальных случаях, недостаточно исключительно точных параллелей с русскими былинами? Разве не напрашивается сравнение, например, с былиной о Вольге Буслаевиче, который «повернулся серым волком, и поскакал он на конюшен двор… а повернулся Вольга… малым горностаюшкой, поскакал в горницу во ружейную. Повернулся Вольга малой птицей-пташицей»? Вряд ли можно оспорить мнение А. К. Югова, что единство «приемов и лексики со «Словом» у былин никем не оспаривается». Стало быть, и сами эти былины следует признать заимствованием у тюрков?

Причудливыми грибами наросли десятки востоковедческих работ на восьмисотлетнем древе «Слова о полку Игореве», но нельзя сказать, что они способствуют большей его сохранности и здоровью. Поражает то умиление, с которым иной раз преподносится штатная сверхплотность именно тюркологических научных кадров, занятых его изучением. Разве можно считать нормальным положение, когда, по замечанию А. Н. Кононова, лингвисты —исследователи «Слова» – представлены «в подавляющем большинстве (!) востоковедами, а еще точнее, тюркологами»? И нормально ли (сошлюсь опять же на А. Н. Кононова), что все эти специалисты, работая над «Словом», воздерживаются даже от самых простых, элементарно необходимых консультаций со славистами из числа историков и литературоведов? Разве не понятно, что мы давно уже едим русский хлеб «Слова», выпеченный по чужим рецептам?

Поэт Олжас Сулейменов, основываясь на «тюркизмах» и якобы выявленных им «невидимых тюркизмах» русского языка (к которым принадлежат даже воин, боярин, полк, труд, охота, облава), делает вывод, что и культуру свою славяне заимствовали еще до Батыя от тюрков: «Какие новые явления могли принести кочевники Ига в культуру, предельно насыщенную ароматом степного этноса за века минувшие? Большую часть того, что можно было получить от тюрок, славяне заимствовали до XII века (выделено О. Сулейменовым). «Поэт выдвинул две смелые гипотезы, разделяемые многими маститыми тюркологами: первая – что кыпчакско-половецкий язык в XII веке играл среди русской знати такую же роль, какую французский играл в начале XIX; вторая – что «Слово» написал не кто иной, как обрусевший половец или по крайней мере какой-то близкий родственник степняков, который творил в среде, «насыщенной поэзией тюркской речи». Иначе, считают исследователи, просто никак нельзя объяснить, почему при полном отсутствии тюркизмов и других современных «Слову» произведениях именно оно столь ими насыщено. П. А. Баскаков, например, насчитал таковых целых сорок три единицы и, отметив, что «список этот, возможно, еще не полон», накинул для убедительности еще двадцать три выявленные Карлом Менгесом и Джоном Принсом»[304].

Свои оригинальные взгляды на происхождение «Слова» и на его автора О. Сулейменов обобщил в книге «Аз и Я», вышедшей в 1975 году в г. Алма-Ате. Книга вызвала появление ряда критических статей как одобрительного характера, так и резко осуждающих концепцию поэта. После критического рассмотрения книги со стороны ортодоксальной школы «словистов» (Д. С. Лихачев, Л. А. Дмитриев и О. В. Творогов), а затем и на совместном заседании Бюро Отделения литературы и языка и Отделения истории АН СССР 18 февраля 1976 года, появилось Постановление ЦК КП Казахстана от 17 июля 1976 года «О книге О. Сулейменова «Аз и Я», осуждающее публикацию работы. В центральном органе ЦК КПК – газете «Казахстанская правда» – была опубликована редакционная статья «Высокая идейность – главный критерий», в которой делался вывод о «серьезных идеологических и методологических ошибках» автора и «Письмо в редакцию» О. Сулейменова, в котором он признавался в «серьезных неточностях, научно необоснованных выводах» и принял большинство вменяемых ему замечаний (при переиздании книги уже в годы перестройки, 1989 году, в своем предисловии Сулейменов отказался от авторства «Письма)[305].

Пример идеологического преследования О. Сулейменова за неправильное толкование «линии партии» в литературе вообще, а в «Слове о полку Игореве» в особенности, был весьма поучителен для исследователей, допускавших «отклонения» от одобренной идеологическим отделом ЦК КПСС концепции школы академика Д. С. Лихачева. Недаром академик А. А. Зализняк, приступая к своей работе по лингвистическому анализу текста «Слова о полку Игореве», писал, что «…в советскую эпоху версия подлинности «Слова» была превращена в идеологическую догму. И для российского общества чрезвычайно существенно то, что эта версия была (и продолжает быть) официальной, а версия поддельности «Слова» – крамольной. В силу традиционных свойств русской интеллигенции это обстоятельство делает для нее крайне малоприятной поддержку первой и психологически привлекательной поддержку второй. А устойчивый и отнюдь еще не изжитый советский комплекс уверенности в том, что нас всегда и во всем обманывали, делает версию поддельности «Слова» привлекательной не только для интеллигенции, но и для гораздо более широкого круга людей… Убийственную роль для репутации этих работ <о подлинности «Слова».– А.К.> у читателей играет лежащее на них клеймо советской цензуры, которая практически не допускала прямого цитирования А. Мазона или А. А. Зимина. Бесчисленные страстные доказательства подлинности «Слова» и фразы типа «из этого следует, что «Слово» подлинно», повторяемые как рефрен после каждого существенного или несущественного наблюдения и очень часто там, где логически ничего не следует, подразумевали наличие некоего коварного врага, который стремится обесчестить эту гордость советского народа… версия подлинности «Слова» была фактически включена в число официальных научных постулатов, сомнение в которых было равнозначно политической нелояльности… С другой стороны, с самого момента публикации «Слова» и в особенности после того, как появилось сообщение о гибели рукописи, высказывались сомнения в его подлинности. И необходимо признать, что таинственность, которой было обставлено появление этого памятника, и театральность его гибели располагали и поныне располагают к априорному недоверию»[306].

«Недоверие» к официальной версии происхождения «темных» слов в вышеприведенном фрагменте «Слова» не только сохранились, но и продолжает усиливаться с появлением новых исследований, которые не проясняют, а еще больше «затемняют» сложившуюся вокруг них непростую атмосферу. Итак, произведем сравнение официальной трактовки «темных» слов, представленной в энциклопедии «Слова о полку Игореве» (ЭСПИ), и версии их происхождения в книге В. П. Тимофеева «Другое “Слово о полку Игореве”», вышедшей в издательстве «Вече» в 2007 году.

Начнем с «были» (Быля-быль). ЭСПИ толкует это слово как «знатный человек», «сановник», «вельможа», «боярин», «приближенный князя» – заимствованное из древнетюркского языка «boila», «buila» — «благородный, знатный, причем форма слова «были» правильнее, чем «быль». При этом от тюркского слова «boila» в русском языке получилось два разных слова: «быля» – более разговорное, чем письменное, и «боля» (из boila) – более «правильное», «поскольку от него произошло словосочетание «болярин – боярин».

А вот как толкует о происхождении слова «быля» великолепный знаток общеславянских и древнерусского языков В. П. Тимофеев, владевший в общей сложности почти двадцатью языками, в том числе скандинавскими и тюркскими:

«Это слово засвидетельствовано в средневековых источниках: “Куръ скоро посла были своего”, “Иулии Кесарь… убиенъ бысть былии своимъ”».

Зная общественное положение Юлия Цезаря и его убийцы Брута, можно легко понять смысл титула «были», употребленного по отношению к последнему. Значение понятно и этимологам, но они (причем не обязательно востоковеды) выводятбыль, быля непременно из древнетюркского boila, buila – «благородный», «знатный». И им верят все остальные!

«Старейшины носили тюркский титул «быля», хорошо засвидетельствованный древними тюркскими источниками и вошедший в общеславянский язык» (H. A. Мещерский,

A. A. Бурыкин). Можно было бы как-то оправдать использование «тюркского» титула применительно к тюркским же старейшинам, но зачем же древним переводчикам потребовалось называть по-тюркски римского патриция?

Не пора ли явно «затюрканным» славянам сказать чтонибудь в защиту своих прав на «Слово»? Выявить смысл, видимо, никак не достаточно – требуется отыскать еще и само происхождение термина.

Исследователь «Слова» Всеволод Миллер отмечал, что «никогда, насколько мы знаем, не было в древности распространено мнение о равенстве между людьми: всегда и всюду были аристократы и плебеи». Высокое или низкое социальное положение считалось главной характеристикой человека.