Блуждающее время - Юрий Мамлеев

– Ну, все же быть богом – не такая уж страшная катастрофа, – робко вставила Таня.

– Нет, это катастрофа. Мне опротивел тварный мир. С меня хватит. Все это гибнет рано или поздно. Только Абсолютная Реальность по ту сторону всех миров, всего, что, так сказать, создано или проявлено…

– Вы будете там и вы есть там, – прервала его Таня.

– Это еще не финал, – странно ответил Буранов.

Возвращаясь от него домой, Таня не могла отделаться от этих слов, от признания Буранова, от этого беспощадного «экстремизма», от презрения к воплощенному миру.

Мысли ее раздваивались. Да, там – Вечность, но и здесь уютно. Да, там в конце концов Безопасность, глубина Бытия, там нет Смерти, но здесь – есть какая-то дразнящая острота, манящий ужас гибели, любовь к… своей жизни… Да, она все-таки любит себя и воплощенную, то есть Таню, как она есть тут, а не только как «зерно бесконечного»… Она любит каждый свой вздох, каждое свое движение, не только мысли, но и тела. В теле тоже ее самобытие. И никуда от этого не денешься, – заключила она.

…Значит, надо жить в двух параллельных мирах, в Вечном, путем погружения в Себя, но также и в этом. Вдруг в ее духе мелькнул огонь Чистого Вечного Сознания… Земное бытие перестало существовать… Но уже через полчаса, подъезжая на автобусе к своему дому, она с нежностью погладила свое горло, свои колени.

Но когда Таня вошла в дом, ее ожидало потрясение. В почтовом ящике лежало странное письмо, без штампа, без обратного адреса. Войдя в квартиру (там было пусто – муж на работе), она вскрыла письмо и вскрикнула от изумления: письмо было от Марины. Она прочла:

«Таня.

Я ухожу из видимого мира. Так необходимо. Я буду там и здесь. Надеюсь, ты не будешь грустить, Таня, это смешно, вспомни, кто ты. Кроме того, ты увидишь меня в конце своей жизни, я приду к тебе.

Марина».

Ошеломленная, Таня подошла к окну. Она чувствовала, конечно, что-то надвигалось, к тому же последнее время Марина как-то отъединилась, даже от нее, и она не знала, что с ней происходит. Но теперь «это» произошло, и Таня осталась одна перед лицом совершившегося.

Боль, страдание, ужас, восхищение Мариной – все это одновременно овладело ею. Нет сомнений в правдивости и решимости Марины. В этом она-то знала ее. Но что конкретно она совершила?

Что это значит – «ушла»? Во что ушла – в Бездну, в Рай, в другое состояние?

В Абсолютную Реальность над всеми мирами? И в конце своей жизни (Таня слегка усмехнулась) она увидит Марину. Но узнает ли она ее? Но кто это будет тогда? Мировое Сознание, взывающее из Бездны, Марина в огне Бессмертия, или просто Бесконечность Души Марины? Или, наконец, само воплощение Вечной России?

Но все же боль от утраты Марины, от потери, может быть, своего будущего «я», от утраты спутницы по бездонным метафизическим кругам бытия – стала упорно преобладать…

Впоследствии она даже не обратила внимания на звонки родственников, на сочный ехидный голос какого-то полковника милиции по телефону: «Сейчас мы, оказывается, не умираем, мы просто исчезаем бесследно и все… Без трупа… Нам еще этого не хватало, черт побери!..»

Все это прошло, как сон, как шепот из потустороннего мира.

Но теперь, сразу после получения письма, Таня решила одно: «надо ехать к Орлову».

На следующий день она и поехала к нему за город.

Подошла к дому и ахнула: он как-то странно изменился. Был один дом, а стал другой, то есть дом-то оставался прежним и без пристроек, но тем не менее по внутреннему ощущению стал другим: словно сам взял и изменился, будто вышел из другого времени. Все оставалось как прежде, но это «прежнее» создавало теперь совершенно иную внутреннюю картину, породило небывалые ощущения.

Таня позвонила, вошла.

Ее поразила заброшенность внутри. Точно дом этот переселился в непонятную Вечность. Свет стал странен. И возникало почему-то впечатление, что дом этот невидимо движется по какому-то иному, неведомому людям измерению.

Орлов тем не менее был тих и кроток. Но от этой кротости волосы у Тани чуть не встали дыбом.

– Садитесь, Танюша, – улыбчиво указал Орлов на поломанный стул.

И сам сел на такой же.

Таня уселась, а потом опять взглянула на Орлова. Кротости уже как не бывало – на нее смотрели не глаза, а ведущие бог весть куда темные глубокие впадины, внутри которых виделось еле уловимое движение. Таня испугалась, как бы они не затянули ее внутрь (тогда прощай нежность к своим коленкам и весь этот, так называемый мир).

Однако взгляд Орлова вовсе не выражал желания кого-либо втягивать: его взгляд был отрешен и направлен, как почувствовала Таня, в неизвестное.

Она собралась с духом и спросила:

– Григорий Дмитриевич, знаете ли вы, что Марина ушла, исчезла?

– Как не знать, – сухо ответил Орлов. – Но это совершенно нормально. Неужели вы ждали от Марины чего-либо иного?

– Хорошо, – прошептала Таня. – Но раз вы знаете, то что с ней случилось конкретно? Что это – трансформация, уход в недоступные регионы…

– Таня, – прервал Орлов. – Она ведь ничего не сообщила вам ни в последней записке, ни каким-либо иным способом об этом? Так ведь?.. Такие вещи абсолютно закрыты для людей, и, наконец, вы еще пока не готовы к такому. Это очевидно.

Таня немного растерялась и вдруг у нее вырвалось:

– Но, надеюсь, это не самоубийство, особого рода, конечно… для того, чтобы…

Орлов расхохотался. Поломанный стул слегка покачнулся.

Само понятие о самоубийстве, даже особого рода, не может относиться к таким существам, как Марина.

Таня покраснела и добавила:

– Это у меня от волнения.

– Я вижу. Бывает. Ничего страшного. К тому же она вам написала, наверное, в записке, что вы увидите ее к концу своей земной жизни. Чего же вам еще?

– Боюсь, я ее не узнаю.

– Напрасно. Скорее вы сами себя не узнаете к концу жизни.

По спине Тани пробежала дрожь:

«Но нет, она будет любить себя, какой бы ни была, пусть самой неведомой. Становись запредельною птицей», – вспомнила она стих.

– Таня, – наконец, взглянув на нее своими впадинами, сказал Орлов, – помните, что когда падут все завесы, по крайней мере, те, которые имеют отношение к человеку, то первое чувство будет даже не страх, а безграничное, не имеющее предела метафизическое изумление, точнее, ошеломление. Но это ошеломление будет таковым, что любые страхи, любые ужасы по сравнению с этим покажутся карликовыми чувствами. Это ошеломление просто поглотит многих. Если не будет подготовки, огромность ошеломления, действительно, может поглотить. Но у людей есть надежда: возможно, не все завесы падут. Все-таки милосердие существует.

– А те, которых не поглотит? – пролепетала Таня.

– У тех есть шанс успокоиться. К тому же, войдя поглубже в эти перспективы, ум, даже интуитивный интеллект, отпадет сам собой. И нечем будет изумляться.

Орлов встал.

– Танюша, – сказал он на прощание, – живите себе спокойно. Пока. Сейчас Буранов вам поможет. А до конца вашей жизни еще очень далеко…

…Слово «Танюша» в сочетании с голосом, точно исходящим из пропасти, уже само по себе ошеломило Таню. На электричке она возвращалась в Москву в своей любимой позиции – поглядывая в окно.

Раскинувшиеся поля и бесконечные леса в своей нирване показались не только глубинно-великими, но Таня почувствовала – словно душа Марины раскинулась теперь в этом безграничном русском пространстве.

«Я буду там и здесь…», – вспоминала она слова из последнего письма Марины. И сердце сжалось. Да, да, Марина здесь, в этих полях и лесах, в этом беспредельном пространстве, она не слилась с ним, но просто присутствует.

И когда-нибудь в этих полях и лесах она услышит голос Марины, и тогда падут завесы.

Так думала Таня. И может быть, она найдет наконец Вечную Россию. В себе, в Марине или где-то в Первоисточнике.

…Вся тайная Москва содрогнулась из-за ухода Марины, все знавшие хотя бы ее тень. Замерло даже «гнездо» Череповых. Корнеев забыл о Павле и упорно звонил и звонил Тане, желая посещать ее бесконечно. «Ведь она самая близкая подруга Марины», – бормотал он про себя, и мысли его были уже не от мира сего.

Все понимали, что она не «умерла», смешно думать так о Марине, а именно «ушла».

И эту тайную Москву, нервы которой были раскинуты по всей стране, охватило бездонное ожидание и предчувствие, что рано или поздно (пусть и в далеком будущем) с этим миром случится что-то немыслимое, огромное, бушующее, что перевернет основы и жизнь мучительного рода человеческого, возможно даже, основы всех миров, сожжет его ложные надежды и страхи прошлого…