Обелиск на меридиане - Владимир Миронович Понизовский

— Какие красивые!.. Вольные…

Она снова опустилась на холодеющую гальку. И вернулась к прерванному разговору:

— А жить одними воспоминаниями — можно? Мы поженились с тобой в восемнадцатом…

— Я считаю: в одиннадцатом. Тогда, в «Бельфорском льве».

В том году он бежал с каторги, добрался до Парижа — и там, в канун нового года, снова встретил Ольгу, наконец-то признался ей в любви и понял, что и она его любит.

— Значит, тем более я права. Женились в одиннадцатом. Расстались до семнадцатого. Снова встретились в восемнадцатом. Потом тебя носило по всем фронтам. Для нас только и были те два года, когда ты учился в академии. И снова на четыре года… А теперь на сколько лет, если это не так уж секретно, собрался ты уезжать?

Она догадалась?

— Ну что — они уже кончились, наши с тобой дни?

— Да, Оля. Я как раз хотел… Я должен снова ехать. Надолго. И совсем в другую сторону. Очень далеко.

Уплыли дельфины. Ушло солнце. Розовые тона в небе и на воде сменялись на фиолетовые — от чернильного до смешанного с лазурью. Капли на плечах Ольги тоже блестели аметистами.

— Позволь и мне сказать… Сколько лет тебя не было. Я ждала. Была верна, ты знаешь. Не знаю, были ли у тебя там женщины, как ты там жил… Но и я человек, пойми… Или ты думаешь, что я уже так стара, что мой удел — только ждать? Шучу, конечно. Только горько шучу. — Она перевела дыхание. — Больше я так не смогу. Тебе решать. Тебе и твоему начальству. А я больше так не могу…

С абхазского побережья на грузопассажирском «корыте» Путко за двое суток по штилевому морю добрался до Крыма. Еще несколько часов на автобусе — и сейчас он вышагивал по аллее военного санатория, оглядываясь по сторонам, ища глазами и предвкушая долгожданную встречу.

— Да, никак, Антон?

Перед ним стоял, щедро улыбаясь, мужчина в фланелевом халате и сандалиях на босу ногу, с перекинутым через плечо махровым полотенцем.

Они обнялись.

— Раны зализывать? Солнечные ванны принимать?

Путко узнавал — и не узнавал. Халат, ворот нараспашку, облупившийся нос на дочерна загорелом лице, шлепанцы — все так не соответствовало облику Большого генерала, каким привык он видеть Блюхера. Только выражение лица, крупного, красивого, рельефно вылепленного, с большими светлыми глазами, оставалось прежним. Блюхер всегда нравился Антону.

— Уже принял ванны. Полную норму, — он махнул рукой в сторону моря. — На кавказском берегу грел кости. А сюда приехал специально для встречи с тобой.

— Получил назначение в Украинский округ? На какую должность? Я годика четыре назад одну группу подбирал, как раз позарез нужен был инженер. Тебя затребовал. Не нашел. Ольгу выспрашивал. Она что-то темнила.

— Я удачливей — вот видишь, даже здесь разыскал. К сожалению, вместе служить не придется. А рад бы… Но поговорить надо. О Китае.

— Чего вдруг? Ты-то где прятался? — задал Блюхер наводящий вопрос. — И на кой шут тебе Китай? Там нынче дело труба.

Путко достал из кармана бумажник. Из какого-то подкладочного отделения вызволил фотокарточку размером со спичечный коробок. Протянул.

Блюхер взглянул, поднял брови: со снимка смотрел на него бравый подполковник в полной белогвардейской форме да еще с двумя Георгиями на груди.

— Откомандировываюсь к новому месту службы. В прежнем чине. Из парижской штаб-квартиры «Российского общевоинского союза» следую в Шанхай — Харбин и хотел бы получить ценные советы из первых рук.

— Вот оно что… — Василий Константинович повертел фотографию, вернул ее Антону. — А откуда обо мне узнал и моей одиссее?

— Секрет полишинеля. В Париже когда услыхали, что главным советником у Сунь Ятсена какой-то генерал Галин, беляки все архивы вверх дном перевернули: «Какой такой из нашенских к революционерам переметнулся?» А французы — те поначалу возомнили, что это их соотечественник: не «Галин», а «Гален». Тоже стали разнюхивать. А уж коли взялись, докопаться не составило большого труда: их разведка-контрразведка работать умеет. Так что еще тогда наслышался… Сейчас сюда прислал Павел Иванович.

— Понятно. Ну что ж… Как говорится, чем могу — помогу. Пошли в мои апартаменты. Проголодался с дороги?..

Разговор в палате Блюхера затянулся далеко за полночь.

— Я следил за событиями в Китае, как за сводками с фронтов нашей гражданской, — признался Антон. — Думал, вот-вот!.. Сам знаешь, на Западе только и бубнят: «политика окружения СССР», «замкнуть кольцо», «создать санитарный кордон против большевиков»!.. И тут — Китай. Казалось, совсем немного — и будет навечно разорвано это кольцо, разрушен кордон, наша страна обретет соседа-друга. — Он чуть ли не с осуждением посмотрел на товарища: — Почему же в один день все рухнуло? Беляки в Париже до потолка прыгали: «В один день армия Чан Кайши из орудия революции превратилась в орудие контрреволюции!» Но даже и они не могли понять: как произошло такое?

— Я тоже очень долго не мог понять… Вы-то там наблюдали со стороны. А для меня это было… — Василий Константинович помассировал грудь у сердца. — Моя боль… Считаю, моя ответственность… Хотя на Реввоенсовете все решили по справедливости. Мол, историческая закономерность.

— Поражение было предопределено? — не понял Путко.

Блюхер поднялся с соломенного кресла:

— Чай любишь? Я приохотился в тех краях. Только к зеленому, без сахару… Если не без поллитры, то уж без чаю тут не разберешься… Сейчас приготовлю.

Антон терпеливо ждал. Василий Константинович наполнил душистым напитком чашки. Непривычно для гостя не поставил на блюдца, а блюдцами накрыл их.

— Смотри, как нужно пить. Пригодится. Особенно в жару зеленый чай — спасение.

Чай был терпковатый, горьковатый и неожиданно приятный на вкус.

— Как тебе ответить: предопределено или нет?.. — восстановил нить разговора Блюхер. — Чан Кайши, безусловно, ренегат. Типичный Кавеньяк. Та «сабля в руках буржуазии», о закономерности появления которой в аналогичных обстоятельствах предупреждали и Карл Маркс, и Владимир Ильич. Чан Кайши — это китайский Корнилов. Но, как понял я задним числом, свести все к нему одному — преувеличить его роль и упростить все обстоятельства. Причины глубже и серьезней.

Антон слушал, внимательно глядя на Блюхера. Нет, не только санаторный камуфляж изменил его облик — за эти годы он действительно стал в чем-то иным. Постарел? Похудел?.. Нет, дело не во внешности. Более самоуглублен, сосредоточен?.. Какая-то постоянная суровость, даже когда улыбается. Сказались испытания последних лет?..

— Как ты понимаешь, Северный поход подрывал сами основы империализма в Китае, международного империализма, — продолжал Василий Константинович. — К тому же ты прав: распадалось кольцо окружения СССР, которое столько лет ковали Лондон и Токио, Париж и Вашингтон. Могли они стерпеть такое?

— Значит, поражение было действительно неотвратимо? — повторил Антон.

— Нет! — решительно возразил Блюхер. — Революция