Дела минувшие - Николай Свечин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Одессе» надворный советник подробно рассказал штабс-капитану с отставным ефрейтором весь ход своего дознания. Завершил он его уверенным выводом:
– Игнат Звенцов тоже японский шпион, я в этом уверен. Мы ошибались насчет Кансейкеку[127].Думали, что она вербует лишь тех каторжных, которых японцы вывезли с Сахалина и обучили в своей секретной школе. Похоже, есть второй сорт агентов. Это те, кто легально отбыл каторгу и поселение, выбыл с Сахалина в Приморье и живет теперь на правах крестьян. Не будучи никогда в Японии и не обучавшись там шпионству. Среди них Кансейкеку завербовала самых ушлых, платит им деньги, и те составляют ее агентурную сеть здесь.
– То лишь предположения, а доказательств пока нет, – возразил Артлебен.
– А ты попробуй дать другое объяснение. Получателем писем в кабаке может быть только сам Сличенко. И его штаб-офицеры: Сивуч, Мордвин и Кудрявец. Зачем японскому резиденту обмениваться корреспонденцией с кабатчиком? Он шлет ему прейскуранты на рис?
– Не знаю, а вскрыть письма мы пока не можем, Сензиро очень внимательно изучает конверты.
Пограничник не унимался:
– Твоя логика страдает нестыковками. По кой ляд японской разведке нищие старики, что побираются на Светланской?
Сыщик ответил:
– Это не просто нищие, а тайные заправилы колонии фартовых. «Иваны» на пенсии. Каждый из этой троицы – фигура в их мире, я навел справки. Они пролезут в любой секретный форт, подглядят в сухом доке, пересчитают пушки на батареях.
– А Звенцов для чего? Человек, который раз за разом садится в арестантские роты за убийство в пьяной драке…
– Я уже думал об этом. Похоже, таково его задание. Звенцов – агент-вербовщик. Ему поручено искать и нанимать фартовых, которые проскочили мимо каторги и угодили в исправительные отделения. Но у них есть способности, интересующие японскую разведку.
– Какие у ротников способности? – фыркнул Артлебен. – Грабеж совершить? В карман залезть? Где здесь интерес Кансейкеку?
– Сергей, не мне тебя учить, что такое большая агентурная организация в чужой стране. Ей нужны разные люди, и много. Не только резиденты и суб-резиденты, не только наблюдательные агенты, но маршрутники, курьеры, содержатели почтовых ящиков, хозяева явочных квартир, укрыватели, фабриканты паспортов, вербовщики, филеры… Всех их надо найти. Каторжники, даже бывшие, годятся на эти роли не всегда. Они на учете в полиции, за ними приглядывают, если происходит в округе преступление, их в первую очередь тягают в участок. А ротники, мелкое жулье, не так на виду. Убежден, что Игнашку специально науськали именно поступать в исправительные арестантские отделения. Он умный, бывалый. Излазил как бродяга всю Сибирь. Чем не помощник господину Сензиро?
– Как же добыть доказательства? – вставил Арзамасцев. – Слежка моя ничего нового не даст. Я один, скоро примелькаюсь. На жандармов надежды никакой.
– Надо взять в одну ночь и Сличенко, и Сензиро, – предложил надворный советник. – Мы получим корреспонденцию, а может, и кое-что поинтересней. Похищенные военные документы, например. В худшем случае выкинем японца домой, разорим его резидентуру и на время отобьем охоту соваться сюда.
Мысль была правильная, и пограничник с сыщиком прямо из трактира отправились к ротмистру Маланьичеву. Там Алексей познакомил офицеров, сообщил жандарму о секретной миссии Артлебена и попросил помощи в аресте предполагаемого японского резидента. Тот, памятуя о телеграмме Дурново, согласился.
Жандармерия сама не может делать аресты, их совершает общая полиция. Все трое поехали к губернатору, доложили свои соображения и заручились согласием на разыскные действия. На Светланскую, 52, вызвали Петрова. Ночью отряды городовых ворвались и в заведение Сличенко, и на рисообдирочный завод. Кабатчик-«иван» после тщательного обыска был доставлен в полицейское управление. Руководил обыском лично Лыков, он же и совершил страшную находку. Во дворе дома, в выгребе, были найдены мужские останки, разделанные на куски. А в кладовке лежали шесть свечей странного желтого цвета. Алексей уже встречал такие и пояснил Федору Ивановичу:
– Они отлиты из человеческого жира. Того несчастного, который лежит в выгребе.
Полицмейстер отшатнулся:
– Господи! Какой ужас! Зачем им такие свечи?
– Старая разбойничья примета: если идти на дело с такой свечой, оно обязательно будет удачным. Редкая вещь, такие штуки бандиты отливают в исключительных случаях. Что-то готовится.
В комнате хозяина за божницей отыскались письма, много, несколько десятков. Они и были той корреспонденцией, за которой охотилась русская разведка. Письмами завладел Артлебен и сел их изучать.
Еще больше депеш обнаружили у Сензиро, там счет шел на сотни. Имелись письма на японском, русском, немецком, английском языках. Штабс-капитан тоже забрал их для изучения. Один он не справлялся, и с Сахалина телеграммой вызвали Таубе.
В японском заведении нашли и кое-что необычное. А именно десять подлинных русских паспортов. Федор Иванович глянул в них и воскликнул:
– Откуда? Не может быть!
– Что такое? – подошел сыщик.
– Алексей Николаевич, я помню бумаги, сам их подписывал. Это паспорта команды китобойного судна «Геннадий Невельской».
– Почему же вы удивились?
– Судно пропало без вести полгода назад. Это был первый китобойный пароход в Приморье, его привел из Норвегии отставной капитан Дыдымов. Все очень надеялись на успех промысла, что пароход будет не последним, а учредят целую флотилию. Но «Невельской» ушел в апреле в море и исчез. Никто не знает, что с ним случилось. Неужели японцы захватили и потопили корабль?
– Не может такого быть, – успокоил полицмейстера командированный. – В море часто гибнут суда. Погибло и это, от стихии. Японцы, надо полагать, обнаружили шлюпку с частью команды. Людей отправили в Америку, подальше от ваших берегов. А их паспорта забрала японская разведка, ибо подлинные документы представляют для шпионов большую ценность.
В целом операция по борьбе с японским шпионажем во Владивостоке дала довольно скромные результаты. Господин Сензиро и трое его рабочих были отпущены из тюрьмы и спешно выехали домой. Их почта оказалась зашифрована, и прочесть ее русские так и не смогли. Прочие ребята – часовщики, ювелиры, портные и прачки – остались на своих местах. Кто из них сменил отбывшего резидента, выяснить также не удалось.
Проще было с русскими злодеями. Шифр писем к Сличенко был примитивным, его легко разгадали и уличили кабатчика в шпионстве. Сличенко сел накрепко, его вновь ждал Сахалин. Три старца по возрасту уже плохо годились в арестанты, их просто вышвырнули из города в малонаселенные места Приморья. Человек двадцать налетчиков угодили под следствие. Мелкая шушера разбежалась. Преступная организация владивостокских сахалинцев притихла. Ее лишили вожаков, а на поиск новых требовалось время…
Один из арестованных подсказал было след к желтокожим шпионам. Он вспомнил, что носил какие-то бумаги в торговый порт и передавал их грузчику-японцу. Как тот выглядел? Да все они для русского человека на одно лицо. Плечистый, говорит отрывисто… Жандармы предъявили фартовому японских грузчиков в полном составе, но тот никого не опознал. Вероятно, кайгай хакэнся[128] успел скрыться.
Лыкову пора было собираться домой. «Тамбов», ободранный штормами, стоял на пристани Добровольного флота в Золотом Роге. На него грузили солдатиков, отслуживших срочную и тоже рвущихся в Одессу.
Вольных пассажиров набралось всего ничего. Уж больно цены кусались! Русский человек привык путешествовать со своей едой – так дешевле. На кораблях Доброфлота это было запрещено. Да и как человеку запасти провизии на два месяца? В итоге место в каютном помещении (с питанием) обходилось в пятьсот рублей. В улучшенном палубном – в сто семьдесят, а в крытой палубе – в сто двадцать. Военным и чиновникам полагалась небольшая скидка. Только на усиленные приморские оклады жалованья и можно было позволить себе прокатиться взад-вперед. И не чаще одного раза в пять лет.
Перед отплытием Алексей зашел на Пекинскую и узнал от полицмейстера невеселую новость. Крестник сыщика Тимоха Банщик умер. Он пошел было на поправку, стал давать показания, как вдруг захирел и угас. То ли от лыковских тумаков, то ли от других причин, но бандит скончался.
Питерцу сделалось неуютно. Конечно, Тимоха жил грешно и много провинился перед Всевышним. Крови на нем полиция насчитывала изрядно. И все же… Федор Иванович, видя смущение
