Набоков и неопределенность. Случай «Истинной жизни Себастьяна Найта» - Присцилла Мейер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то время как Гумберт использует историю о двойниках как часть своей исповеди, Набоков обновляет эту традицию, создавая множественные уровни двойников, и неразрешимыми являются именно эти наслоения, а не психологический конфликт внутри личности протагониста. Набоков дарует Гумберту частичное спасение за счет его растущего самосознания: Гумберт осознает не только то, что сотворил с Ло, но и то, что путал жизнь с искусством в ущерб тому и другому. Он присвоил Долли Гейз один романтический миф, но, признав это, присваивает себе другой романтический жанр. В заключение Гумберт утверждает третью романтическую идею, согласно которой спасение в искусстве – это «единственное бессмертие, которое мы можем с тобой разделить, моя Лолита» [Набоков 1997–1999, 2: 376]. Таким образом, Набоков переносит дуальность «ума и тела, акта творения и плода творения», доминирующие в повествовании Гумберта, на вечную бинарность жизни и искусства, а также этой жизни и загробной [Bullock 1984: 202].
Параллельные структуры: «Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Бледное пламя»
Раньше «Бледное пламя» анализировали как пример «радикальной неопределенности», «полностью окутанный амбивалентностью» [Haegert 1984: 409, 422]. По вопросу об авторстве выдвигались следующие версии: Джон Шейд написал всю книгу, изобретя Кинбота; Кинбот написал всю книгу, изобретя Джона Шейда; книга – плод сотрудничества Кинбота, Шейда и духов умерших[209]. То, что «Истинная жизнь Себастьяна Найта» отличается такой же неопределенностью в повествовании, делает этот предшествующий роман полезным прецедентом, который помогает разрешить проблему авторства в «Бледном пламени».
В парах «Отчаяние» / «Истинная жизнь Себастьяна Найта» и «Лолита» / «Бледное пламя» обыденность противопоставляется потусторонности. «Истинная жизнь Себастьяна Найта» точно так же соотносится с «Бледным пламенем». За двадцать лет, прошедших с его первого англоязычного романа до его величайшего англоязычного романа, Набокова от России отделило еще больше времени и пространства. Себастьян скрывает свою русскую фамилию и принимает английскую фамилию матери, после того как потерял сначала мать, затем отца, затем страну и, наконец, в 1919 году свой родной язык. Похожая траектория описана в «Бледном пламени» применительно к Кинботу: Боткин В., «американский ученый-филолог русского происхождения» [Набоков 1997–1999, 3: 536], принимает новое имя, Чарльз Кинбот, которое служит ему лишь для инкогнито, его американской личиной. Но, как выражается его сосед Джон Шейд, Кинбот «[стряхивает] бесцветную шелуху невеселого прошлого» [Набоков 1997–1999, 3: 481]: он выдумывает себя в качестве Карла Ксаверия Возлюбленного, короля воображаемой страны Земблы. Утраты Боткина не названы, но историю его бегства и изгнания, вероятно, можно представить с помощью ее преломления в фантазии Кинбота о Зембле. Набоков бежал из России за девятнадцать лет до написания «Истинной жизни Себастьяна Найта» и за сорок три года до публикации «Бледного пламени». Он преломляет собственную историю через оба литературных произведения, преображая ее значительно сильнее, чем в ярко выраженно автобиографическом «Даре». Комментарий Кинбота являет концентрированную версию утраты личной и культурной вселенной и изоляции в изгнании: Себастьян сумел справиться со всем этим, став романистом, а В. преодолел это, написав биографию сводного брата, сочувственно разделяя его боль. Огромность этих утрат и опасностей изгнания оказывается слишком велика для более хрупкого Кинбота, который ищет утешение в автобиографической поэме Шейда, но терпит неудачу. Набоков конструирует эти два повествования об изгнании как параллели[210].
Сходные черты двух романов
Прежде всего, в обоих романах писатели мертвы – и Себастьян, и Шейд. Об их жизни и произведениях пишут восхищенные читатели – В. и Кинбот. Биография и анализ произведений покойных писателей в обоих романах превращается в автобиографию рассказчика. Рассказчики-комментаторы, а не сами писатели пишут по-английски, однако они билингвы и их второй язык – русский: факт, который в повествовании остается почти невидимым, однако по ходу каждого из романов приобретает все больше значения, в обоих случаях с прямой опорой на биографию самого Набокова. Оба писателя строят свое творчество на англо-американской литературной традиции. И у Себастьяна, и у Шейда есть идеальные спутницы жизни и помощницы – Клер и Сибил; оба предают их, изменяя соответственно с Ниной и с блондинкой в черном трико, студенткой Вордсмитского колледжа. Персонажи из романов Себастьяна внедряются в мир В. незаметно для него; темы и образы из поэмы Шейда и его жизни в Нью-Вае внедряются в земблянскую историю Кинбота. В. лишь смутно осознает присутствие духа покойного брата, но читатель в конечном итоге способен уловить, что тот вездесущ; Шейд точно так же стремится наладить связь с духом покойной дочери и не осознает ее вмешательство в свою жизнь, но читатель сумеет расшифровать послание тети Мод из мира духов. И В., и Шейд пытаются вернуть себе близких с помощью творчества.
Однако черты сходства – лишь тени отличий. Набоков ставит в пару якобы несвязанные романы, чтобы сделать из них оппозицию. «Отчаяние» рассказывает о смерти, убийстве и заблуждениях на тему искусства, в то время как «Себастьян Найт» открывает возможности бессмертия духа благодаря любви и беспристрастному искусству; «Лолита» начинается с педофильской псевдоинцестуальной похоти и искусства, употребленного во зло, в то время как в «Бледном пламени» любовь Шейда к дочери становится первопричиной, побуждающей его исследовать в своей поэме возможность загробной жизни. В таком случае каков же принцип противопоставления в оппозиции между «Бледным пламенем» и «Себастьяном Найтом»? Ответ лежит в области обратных параллелей, которые устанавливает роман.
Расхождения
Себастьян пишет романы, Шейд – поэт. Романы Себастьяна (в пересказе В.) – это плацдармы для пародии, они полны изобретательной игры, в то время как «Бледное пламя» Шейда, как бы вы ни оценивали поэму, содержит важный элемент прозаического, описывает ремонт дома, семейную историю, задний двор и повседневную жизнь обыденным языком, например: «Пускай на детском бале в Рождество / Она в сторонке – ну и что с того?» [Набоков 1997–1999, 3: 320]. Себастьян – недооцененный романист из русских эмигрантов, публикующийся в Англии, Шейд – знаменитый американский поэт, почитаемый согражданами даже за пределами литературно-критических кругов. В. – довольно заурядный дородный предприниматель, чей рассказ о жизни и творчестве брата рождается из любви к нему, подкрепленный скромностью самого В. и его стремлением оставаться невидимым. Кинбот – высокая, заметная фигура чужака, чей безумный комментарий к поэме Шейда рождается из желания выстроить собственную вселенную, в которой он, Кинбот, будет королем –
