Город и псы - Марио Льоса

– Что же вы молчите? – сказал капитан. – У вас что, язык отнялся?

Альберто опустил голову. Он почувствовал, что страшно устал и ни в чем не уверен, вялые и обманчивые слова подступали к губам и тут же предательски отступали, таяли как дым. Он что-то залепетал, но его прервал Гамбоа.

– Ну, ну, кадет, – услышал он. – Возьмите себя в руки, успокойтесь. Капитан ждет. Повторите то, что вы сказали мне в субботу. Говорите, не бойтесь.

– Хорошо, сеньор капитан, – сказал Альберто. Он набрал воздуху и выговорил: – Кадета Арану убили за то, что он донес на членов Кружка.

– Вы это видели собственными глазами? – воскликнул, сразу вскипев, капитан Гарридо.

Альберто поднял глаза: на оливковых щеках капитана перекатывались желваки.

– Нет, сеньор капитан, – сказал он. – Но…

– Что «но»? – вскричал капитан. – Как вы смеете делать подобные заявления без прямых доказательств? Вы знаете, что значит обвинять человека в убийстве? Зачем вы придумали всю эту историю?

На лбу капитана Гарридо выступил пот, глаза сверкали. Руки тяжело опирались о письменный стол. К Альберто вдруг разом вернулась уверенность: ему показалось, что тело его ожило и вновь стало упругим. Не мигая, он выдержал взгляд капитана, и тот отвел глаза.

– Я ничего не выдумал, сеньор капитан, – сказал он, и ему самому его голос показался уверенным. Он повторил: – Ничего не выдумал. Члены Кружка хотели узнать, кто донес на Каву. Ягуар решил во что бы то ни стало отомстить, он ненавидит доносчиков. Кадета Арану никто не любил, все обращались с ним как с холуем. Я уверен, что Ягуар убил его, сеньор капитан. Если бы я не был уверен, я бы так не говорил.

– Одну минуту, Фернандес, – сказал Гамбоа. – Расскажите все по порядку. Подойдите поближе. Сядьте, если хотите.

– Нет, – резко возразил капитан, и Гамбоа повернулся к нему. Но капитан Гарридо смотрел на Альберто. – Стойте на месте. Продолжайте.

Альберто откашлялся и вытер лоб платком. Он начал говорить угасшим голосом, нервничая, запинаясь. Он рассказывал о Кружке и о Холуе, незаметно касаясь при этом остальных кадетов, – как они ухитрялись вносить в училище сигареты, спиртное, как воровали и продавали билеты, собирались у Паулино, «перемахивали», играли в покер в душевой, мстили друг другу, бились об заклад, и постепенно вся тайная жизнь взвода представала перед капитаном, точно в кошмарном сне, он все больше бледнел, а голос Альберто становился спокойней, тверже, и временами в нем звучал вызов.

– Какое все это имеет отношение к вашему доносу? – еще раз прервал его капитан.

– Я просто хочу, чтобы вы мне поверили, сеньор капитан, – сказал Альберто. – Офицеры не знают, что творится в бараках. Это совсем другой мир. Я рассказываю об этом, чтобы вы поверили насчет Холуя.

Когда Альберто закончил, капитан Гарридо молчал несколько секунд, как будто пристально разглядывая предметы, находившиеся на столе. Руки его теребили пуговицы рубашки.

– Хорошо, – сказал он вдруг. – Вы хотите сказать, что весь взвод надо отчислить из училища. Одних за воровство, других за пьянство, третьих за разврат. Все в чем-то провинились. Прекрасно. Ну а вы чем занимались?

– Мы все занимались всем, – сказал Альберто. – Кроме Араны. Поэтому никто с ним не водился. – Голос его дрогнул. – Поверьте мне, сеньор капитан. Кружок искал доносчика. Они хотели во что бы то ни стало его найти. Они решили отомстить, сеньор капитан.

– Стойте, – нервно сказал капитан. – Все это сущая чепуха. Что за чушь вы несете? Никто не доносил на кадета Каву.

– Это не чушь, сеньор капитан, – сказал Альберто. – Спросите лейтенанта Уарину, и он вам скажет, донес Холуй на Каву или нет. Он один видел, как Кава вышел из барака, чтобы украсть билеты. Он в это время дежурил. Спросите лейтенанта Уарину.

– Все, что вы говорите, совершенно бессмысленно, – сказал капитан. Но Альберто заметил, что он уже не так уверен, руки у него дрожали, зубы оскалились. – Совершенно бессмысленно.

– Ягуар очень разозлился, когда донесли на Каву, сеньор капитан, – сказал Альберто. – Все равно как если б донесли на него самого. Кружок тогда то и дело собирался. Это была месть. Я знаю Ягуара, он способен…

– Довольно, – сказал капитан. – Все это детская болтовня. Вы обвиняете товарища в убийстве, не имея никаких доказательств. Очень может быть, что вы сами хотите кому-то отомстить. Но в армии подобные шутки так не проходят, кадет. Это может вам дорого стоить.

– Сеньор капитан, – сказал Альберто, – Ягуар находился позади Араны, когда штурмовали холм.

И тут же замолчал. Он сказал это не подумав, а теперь усомнился. Он лихорадочно пытался воссоздать в воображении то субботнее утро, поле, холм, окруженный посевами, ряды кадетов…

– Вы уверены? – спросил Гамбоа.

– Да, сеньор лейтенант. Он находился позади Араны. Я уверен.

Капитан Гарридо недоверчиво и злобно наблюдал за ними, взгляд его метался от кадета к офицеру. Он обхватил одной рукой другую, зажатую в кулак, и тер ее – грел.

– Это еще ничего не значит, – сказал он. – Ровно ничего.

Все трое застыли в молчании. Внезапно капитан выпрямился и, сложив руки за спиной, начал расхаживать по комнате. Гамбоа сел на его место – смотрел на стену. Казалось, он о чем-то размышляет.

– Кадет Фернандес, – сказал капитан. Он стоял посреди комнаты, и его голос звучал мягче, – я хочу поговорить с вами как мужчина с мужчиной. Вы молоды и горячи. В этом нет ничего плохого, может быть, это даже похвально. Достаточно десятой части того, что вы только что сказали, чтобы вас исключили из училища. Для вас это был бы полный крах. И страшный удар для ваших родителей, а?

– Да, сеньор капитан, – сказал Альберто. Гамбоа смотрел в пол и задумчиво покачивал ногой.

– Смерть этого кадета произвела на вас сильное впечатление, – продолжал капитан. – Я понимаю, он был вашим другом. Но даже если б то, что вы сказали, хоть отчасти соответствовало действительности, и тогда нельзя было бы представить доказательства. Нельзя потому, что все обвинение основано на предположениях. В крайнем случае мы обнаружили бы известное нарушение устава. Пришлось бы исключить из училища несколько человек. И естественно, вас в первую очередь. Я готов забыть все, если вы обещаете мне ни словом об этом не обмолвиться. – Он быстро поднял руку, но не донес ее до лица, опустил. – Да, так будет лучше. Похороним все эти фантазии.

Лейтенант Гамбоа все смотрел вниз и качал ногой, но теперь носок ботинка почти касался пола.

– Вам понятно? – сказал капитан и выдавил улыбку.

– Нет, сеньор капитан, – сказал Альберто.

– Разве я непонятно говорил, кадет?

– Я не могу обещать, – сказал Альберто. – Арану убили.

– В таком случае, – грозно сказал капитан, – я приказываю вам молчать и не повторять больше эти глупости. А если не послушаетесь, я вам покажу, кто я такой.

– Простите, сеньор капитан, – сказал Гамбоа.

– Я разговариваю. Не перебивайте меня, Гамбоа.

– Я очень сожалею, сеньор капитан, – сказал лейтенант вставая. Он был выше капитана, и тому пришлось поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза. – Кадет Фернандес имеет право на такое обвинение, сеньор капитан. Я не говорю, что обвинение справедливо. Но он имеет право требовать расследования. В уставе об этом ясно сказано.

– Хотите учить меня уставу, Гамбоа?

– Нет, конечно, сеньор капитан. Но если вы не хотите вмешаться, я подам рапорт майору. Случай очень серьезный, и я думаю, необходимо произвести расследование.

«Через несколько дней после первого экзамена я увидел ее на Саенс Пенье с какими-то двумя девчонками. Они несли с собой полотенца, и я спросил ее, куда она идет. Она ответила: „На пляж". Весь день я был не в духе и, когда мать попросила у меня денег, нахамил ей. Она достала ремень, он у нее был всегда под кроватью. Мать давно меня не била, и я пригрозил ей: „Тронешь – ни гроша не дам!" Я просто хотел остановить ее – не ожидал, что так подействует. Она опустила руку, выругалась сквозь зубы, бросила ремень на пол и ушла в кухню, ни слова мне не сказала. Тут мне стало не по себе. На другой день Тереса опять пошла на пляж с теми двумя девчонками, и в следующие дни тоже. Однажды утром я пошел за ними. Они ходили в Чукуито. На них под платьем были купальники, и они разделись прямо на пляже. Там их ждали трое или четверо ребят. Я не спускал глаз с того, который чаще всех разговаривал с Тересой. Я все утро следил за ними, у балюстрады стоял. Потом девчонки надели платья поверх купальников и вернулись в Бельявисту. Я подождал ребят. Двое из них вскоре ушли, а тот, который был с Тересой, и еще один пробыли там почти до трех. Они направились к Крайней улице, шли посередине мостовой, кидались друг в друга скатанными полотенцами. Когда мы уже были на этой пустынной улице, я начал швырять в них камнями. Попал в обоих, приятелю Тересы угодил прямо в лицо. Он согнулся, крикнул „Ай!", а тут еще один камень попал ему в спину. Они на меня уставились, а я подбежал к ним – опомниться не дал. Один как заорет: „Ну и псих!" – и давай деру. А второй не двинулся с места, ну я и набросился на него. Я уже дрался раньше в школе, у меня это здорово получалось. Еще в детстве брат научил меня пускать в ход ноги и башку. „Кто в драке голову потеряет – тот пропал, – говорил он. – Махай кулаками напропалую, если ты очень сильный и можешь противника прикончить одним ударом. А не можешь – не махай, невыгодно. Руки и ноги устают бить по воздуху, тебе это надоедает, злоба уходит, и через минуту только и думаешь, как бы кончить. Тогда, если противник у тебя ушлый, он воспользуется этим и тебя изметелит". Мой брат научил меня драться: надо держать врага на расстоянии – ногами отбивать, пока он не обессилит, а потом, улучив момент, схватить за рубаху и врезать по зубам головой. Еще мне брат показывал, как надо бить головой – не лбом и не теменем, а самым твердым местом, где начинаются волосы, и быстро опускать руки, когда бьешь, чтобы противник не дал тебе коленом в живот. „Удар головой – самое милое дело, – говорил брат, – раз влепишь как следует – любого оглушишь". Но в этот раз я сам бросился на обоих, как псих, и все же их одолел. Который был с Тересой, он даже не сопротивлялся, упал на землю и заплакал. Его приятель остановился метpax в десяти и кричал: „Не бей его, сволочь, не бей!", а я все равно его луплю, лежачего. Потом подбежал ко второму – он пустился со всех ног от меня, но я его догнал, подставил подножку сзади – и он как грохнется. Он не хотел драться: как отпущу, так убегает. Я вернулся к первому, он стоял и вытирал лицо. Хотел поговорить с ним, но как увидел его перед собой, рассвирепел и р-раз его по морде. Он закричал как резаный. Я схватил его за рубашку и сказал: „Если ты еще хоть раз подойдешь к Тересе, изобью как собаку". Отматерил его, ударил еще ногой и, наверное, так и не остановился бы, но в это самое время кто-то схватил меня за ухо. Какая-то женщина стала меня бить костяшками пальцев по голове и кричит: „Изверг, хулиган!", а тот воспользовался и удрал. Наконец она меня отпустила, и я вернулся на Бельявисту. Я совсем не чувствовал никакой радости, как будто и не дрался. Такого со мной еще не было. Раньше, когда подолгу не виделся с Тересой, мне было грустно, не хотелось никого видеть, а теперь я злился и как-то скучно мне стало. Я растерялся, боялся, что Тереса узнает и возненавидит меня. Дошел я до площади Бе-льявиста, но домой мне не хотелось. Повернулся и пошел в бар на Саенс Пенье, и там увидел Тощего, он сидел у стойки и беседовал с китайцем. „Что с тобой?" – спросил он. Я ни с кем раньше не говорил про Тересу, а на этот раз мне хотелось с кем-нибудь поделиться. Я рассказал Тощему все, начиная с первого нашего знакомства, когда четыре года назад она поселилась по соседству со мной. Тощий выслушал меня очень серьезно, даже ни разу не улыбнулся. Только время от времени говорил: „Ишь ты", „Черт побери", „Ну и дела!" А потом сказал: „Ты, брат, втрескался по уши. Первый раз я втрескался тоже примерно в твоем возрасте, только у меня было полегче. Да, Жуткая штука. Ходишь как идиот, и на все тебе начхать, все вокруг меняется, и за одну минуту можешь такого натворить, что вовек потом не расхлебаешь. Это я про мужчин. Женщины – другое дело, они хитрые, они влюбляются только тогда, когда им выгодно. Не заметит ее мужчина, она и разлюбит, кинется на другого. Им-то что! А в общем-то не беспокойся. Бог свидетель – я сегодня тебя вылечу. Я от этой лихорадки знаю хорошее средство". Он до вечера поил меня водкой и пивом, а потом, когда меня рвало, помогал, сдавливал живот. Потом повел в портовую таверну, заставил меня принять душ в каком-то дворе, а потом привел в забегаловку – там было битком набито – и хорошенько накормил чем-то острым. Мы сели в такси, и он назвал какой-то адрес. Спрашивает: „Ты был когда-нибудь в бардаке?" – „Нет", – говорю. „Там и вылечишься, – говорит. – Вот увидишь. Только как бы не задержали тебя у входа". И точно, когда приехали на место, дверь открыла старуха, его знакомая, и, как увидела меня, страшно рассердилась. „Ты что, с ума спятил? Младенца притащил? Сюда каждые пять минут легавые заглядывают, пиво бесплатно сосут". Но под конец она меня пустила. „Только вот что, – сказала она, – вы у меня пройдете прямо в комнату и не выйдете до самого утра". Тощий протащил меня через нижнюю залу так быстро, что я никого не заметил. Мы поднялись на второй этаж, и старуха открыла нам комнату. Мы вошли. Тощий еще свет не зажег, а старуха говорит: „Я пришлю тебе дюжину пива. Ладно, впускаю тебя с этим младенчиком, только оставь побольше денег в кассе. А девушек я сейчас пришлю. Позову Сандру, она любит сопляков". Комната была большая и грязная. Посередине стояла кровать, на ней – красное одеяло, а под ней – ночной горшок, и еще там было два зеркала: одно на потолке, над кроватью, другое – на стене сбоку. На стенах прямо кишели голые мужчины и женщины – и нарисованные, и ножом нацарапанные. Потом вошли две женщины, принесли много бутылок пива. Они, видно, хорошо знали Тощего – поцеловались с ним, потом сели к нему на колени и давай его щупать; несли они черт те что. Одна была мулатка – худая, высокая, с золотым зубом, а другая – почти что белая и пожирней. Мулатка была лучше. Обе они подшучивали надо мной и называли Тощего „растлителем малолетних". Они принялись за пиво, потом открыли немного дверь, чтобы слушать музыку с первого этажа, и стали танцевать. Вначале я все сидел молча, а после выпивки повеселел. Когда танцевал с белой, она сплющивала свои груди о мою голову, так что они почти вываливались из платья. Тощий опьянел и велел мулатке сделать стриптиз. Она станцевала мамбо в одних трусах, и вдруг Тощий набросился на нее и повалил на кровать. Белая взяла меня за руку и повела в другую комнату. „Это у тебя первый раз?" – спросила она. Я ответил, что нет, но она поняла, что я соврал. Она очень обрадовалась, сняла с себя все до нитки, подошла ко мне и сказала: „Дай Бог, чтобы ты принес мне удачу"».