Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник) - Михаил Юдовский

– С какой любовью привыкает к узам воздушный шарик со свинцовым грузом, – усмехнулся я.

– Что это?

– Не знаю. Так, бессмыслица.

– А ты не боишься терять?

– Нет. Когда теряешь – пространства становится больше.

– А на что в этом пространстве опереться?

– Не знаю.

Тася вдруг зажмурила глаза.

– Ты чего? – спросил я.

– Мне вдруг по-настоящему страшно стало, – проговорила она. – Представляешь, совсем пустое пространство, никого и ничего нет. И даже терять нечего…

– Глупенькая, – сказал я. – Человеку всегда есть что терять.

– Что?

– Кого. Себя.

– Если б я осталась совсем одна, мне было бы не жалко себя потерять. А тебе?

– Не знаю. Я вообще ничего не знаю. Я живу, как живется, и дышу, как дышится.

– А любить ты умеешь?

– Да, – кивнул я. – Умею.

– А меня ты любишь?

Расстались мы на перроне киевского вокзала, не обменявшись ни адресами, ни телефонами. Леся и Тася, держась на некотором расстоянии друг от друга, спустились в метро. Мне же Ярик, все еще пребывающий в некой эйфории, предложил добраться до нашего района на такси.

– Я плачу, – щедро заявил он. – Только у меня, кажется, деньги кончились. Одолжишь?

– Чувствуется, что мы вернулись в Киев, – хмыкнул я. – Одолжу, не бойся. Лови тачку.

– Интерсно, что ты скажешь Даше, – заметил Ярик уже в машине.

– А что я ей должен говорить?

– Как ни крути, а ты ей изменил.

– Никому я не изменял. Нельзя изменить человеку, с которым у тебя ничего не было.

– Если любишь – можно.

– Интересно слышать это от тебя.

Я высадил Ярика у кинотеатра «Ровесник», а сам поехал дальше. В тот день я так и не позвонил Даше. Не позвонил и на следующий. На третий день я решил, что прятаться глупо, и набрал ее номер.

– Алло? – послышался в трубке Дашин голос.

– Привет, – сказал я. – Как дела?

– Нормально. Тебя уже отпустили?

– Кто?

– Инопланетяне.

– Не до конца. То есть я уже в Киеве, но меня держат на коротком поводке. Не удивляйся, если время от времени я буду исчезать.

– Ты с кем-то познакомился? – после паузы спросила Даша.

– Естественно. Мир полон людей. Все время с кем-то знакомишься. А с кем-то расстаешься.

– Ты хочешь со мной расстаться? – сказала Даша.

– Необязательно. Можем видеться иногда. Если ты согласна, чтобы я встречался с тобой ради дружеских бесед, а затем исчезал и возвращался, ничего другого от тебя не требуя.

– Нет, – заявила Даша.

– Почему же нет? – делано удивился я.

– Потому что это неприлично. Не понимаю, как тебе вообще пришло в голову предложить мне такое.

– Я тоже многого не понимаю, – сказал я. – Видимо, я так и умру непонимающим. Если я когда-нибудь предстану перед Богом, ему будет приятно увидеть на моем лице удивление. Прощай, Даша. Как сказал Людовик Шестнадцатый своему палачу, «наша встреча была ошибкой».

Я повесил трубку. Честно говоря, с облегчением.

Через неделю после этого события мне, к величайшему моему изумлению, позвонила Тася.

– Привет, Майкл, – сказала она. – Это…

– Я узнал, – ответил я. – Откуда у тебя мой номер?

– Ярик дал. Мы с ним в институте встретились.

– Не такой уж, видать, и большой ваш политех.

– Ты не рад?

– Тебе как ответить – честно или вежливо?

– Майкл, – сказала Тася, – почему ты так грубо разговариваешь?

– Извини, – сказал я. – С тех пор как я расстался с грузом, на меня стали слишком сильно давить воздушные потоки. Ничего личного.

– Очень жаль, что ничего личного. Я, собственно, вот почему звоню. Я в твоем номере тогда губную помаду не забыла?

– Что не забыла? – изумился я.

– Губную помаду.

Я с шумом выдохнул.

– Тася, – сказал я, – дай мне свой адрес.

– Зачем?

– Надо.

Тася продиктовала мне адрес – где-то на Борщаговке. Я вышел из квартиры, зашел в галантерейный магазин, купил тюбик губной помады, поймал такси и поехал на Борщаговку. Там я нашел Тасину улицу, дом, квартиру и позвонил в дверь. Тася открыла. На ней были домашний халат и шлепанцы.

– Привет, – сказал я. – Ты одна?

– Одна, – ответила она. – Проходи. Майкл, ты не представляешь себе, как я…

– Я на минутку, – покачал головой я. – Держи.

Я протянул ей тюбик с помадой.

– Что это?

– Помада. И смотри, не забывай ее нигде.

Я развернулся, чтобы уйти.

– Майкл, подожди! – Тася ухватила меня за рукав.

– Что?

– Майкл, я совсем одна осталась. С Лесей мы поругались…

– Из-за чего?

– Из-за кого. Из-за тебя, конечно.

– Зря.

– Нет, не зря. Я даже рада. Она ведь и в самом деле мною… Как бы это сказать…

– Помыкала.

– Именно. Мне без нее даже лучше…

– Вот видишь, хоть одно доброе дело я сделал.

– Да, мне лучше, но не легче. Майкл, не бросай меня совсем.

– Я не Майкл, – сказал я. – Я Миша.

– Это одно и то же.

– Это не одно и то же. Я не американец. Мы с Яриком обманули вас. И всех остальных тоже.

– Зачем?

– Долго рассказывать. Главное, что никакого Майкла нет. А с Мишей ты незнакома.

– Знакома.

– Нет. Но дело даже не в этом. Помнишь, ты говорила, что привязываешься долго, а потом не можешь расстаться.

– Помню.

– Так вот, не надо ко мне привязываться. Потому что однажды я улечу и не вернусь. И если ты успеешь ко мне привязаться, тебе станет больно по-настоящему. А я этого не хочу. Прощай.

Я развернулся и зашагал вниз по лестнице.

– А ты? – догнал меня Тасин голос.

Я остановился.

– Что я?

– Как ты дальше будешь?

– По наитию, – сказал я. – По наитию, Тасенька.

Я зашагал дальше. Между площадкой второго и третьего этажей до меня снова донесся Тасин голос:

– У меня все равно есть твой номер телефона!

– Порви его! – крикнул я, задрав голову вверх. – Порви и выброси!

Лестничный пролет отозвался гулким эхом где-то под самой крышей. И мне вдруг показалось, что слова мои адресованы вовсе не Тасе.

С Тасей я больше не виделся. С Дашей тоже. От Ярика я узнал, что ее папе предложили место в университете Лос-Анджелеса и они всей семьей переехали в Америку. Сам Ярик, два года спустя, тоже перебрался в Америку, неожиданно для всех женившись на еврейской девушке. Звали ее, если не ошибаюсь, Юлей, характер у нее был железобетонный, и Ярика она прибрала к рукам прочно и надежно, чему сам Ярик, как мне кажется, был только рад. Обосновались они в Бостоне. Меня это не удивило – у жизни весьма своеобразное чувство юмора. Через пару месяцев я получил от него письмо, состоявшее из одной-единственной фразы, хвастливо написанной по-английски: «And which of us is American?» («Ну и кто же из нас американец»?) Некоторое время мы переписывались, затем переписка как-то сама собою заглохла. Я не знаю, чем Ярик занимается в Америке. Думаю, что катается на скейтборде, ест гамбургеры и пьет кока-колу. А может, и виски, если, конечно, жена иногда ему это позволяет.

Багратион

Мне не хочется начинать рассказ сакраментальной фразой «все началось с того…», поэтому я с удовольствием начну его по-другому: все началось задолго до того , как мой знакомый, грузин по имени Каха, нашел черного вороненка с подбитым крылом.

У Кахи была большая голова, большой кавказский нос, большие черные глаза под густыми сросшимися бровями и большие, как у лошади, белые зубы. Сердце у него тоже, наверно, было большим – во всяком случае, отзывчивым и щедрым. Пожалуй, оно было даже чересчур большим – например, для того, чтобы отдать его целиком какой-нибудь одной женщине, и Каха щедро делился им со всеми встречными дамами – старше его, моложе его, красивыми, не очень красивыми и очень некрасивыми.

– Женщина – всегда женщина, – объяснял Каха. – А мужчина – всегда поэт. Если женщина некрасивая – он додумает ей красоту. Если глупая – он додумает ей ум. Даже если она одноногая, он додумает ей…

– Вторую ногу? – с иронией переспрашивал я.

– Крилья , – отвечал Каха. – Как ангелу.

Каха отлично говорил по-русски, с почти незаметным грузинским акцентом, который нарочно утрировал, когда хотел сказать что-то очень мужское или очень поэтическое. Его жена Аня, маленькая и какая-то бесцветная, похожая на мышку, догадывалась о похождениях мужа, но предпочитала не знать о них наверняка. Она была наполовину русской, наполовину еврейкой, и эта последняя половинка, превратившаяся в союзе с Кахой в четвертинку, вывезла обоих в Германию. Эффектный Каха боготворил неприметную жену и был равнодушен к ней, как к иконе.

– Бога мать Мария тоже была прекрасной женщиной, – объяснял Каха, – но мы любим не ее одну.

– И как это понимать, Каха? – спрашивал я, заранее угадывая ответ.

– Не строй из себя мальчик-дурачок, – отвечал Каха. – Жена – как храм: пришел, помолился, ушел.

– Куда ушел, Каха?

– Грешить дальше. Если не грешишь – зачем молиться?