Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Утром следующего дня Николай, Георгий и Сандро спустились в бункер. Здесь всё было подготовлено для работы. Столы с мониторами, удобные офисные кресла. В углу столик, укомплектованный чайником, кофеваркой и необходимой посудой.

— За дело! — Николай подкатил кресла к рабочим столам, и первый уселся перед монитором. — Попозже на завтрак что-нибудь сообразим, а сейчас за дело.

Все последовали его примеру.

Николай, однако, не революционеров начал выискивать, а сначала настроился на Пекин. Абрудар завис над Ихэюанем, дворцом императрицы Цыси. Николай залюбовался великолепным зрелищем. Вокруг раскинулся грандиозный сад с водоёмами, каналами, ажурными мостиками и беседками в неповторимом китайском стиле. Вход в парадные павильоны дворца предваряла прекрасная крытая аллея, каждый пролёт которой был украшен замечательными скульптурами и оригинальными картинами из императорской жизни. Николай повёл абрударом и полетел по коридорам дворца. Путь к покоям императрицы Николай безошибочно определял по стоявшим у дверей стражникам.

— Фу-у! — вдруг вырвалось у него.

Георгий заглянул к нему в монитор и покраснел.

Сандро, глянув, с отвращением скривился: — Это что за живые картины?

Картина действительно, была на любителя. С пожилой женщиной занимался любовью старый толстый китаец, привязавший впереди себя совсем молоденького мальчишку.

— Это императрица Цыси с любимым евнухом развлекается, — ответил Николай и убрал картинку, — ничего, мы к ней ещё вернёмся.

Сандро перевёл взгляд с монитора на Николая: — А почему ты вдруг Китаем заинтересовался?

— Эта самая императрица Цыси консервирует китайское общество. Там есть приличный человек, с кем можно иметь дело, император Гуансюй. Цыси при нем регентша, но в 1898 она его свергнет и свернёт все его реформы. Этого мы не допустим. А пока пусть развлекается, время ещё есть.

Все вернулись к своим мониторам, а Николай полетел в Японию. Долго рассматривал порт в Сасебо, побережье у Такада, излучину реки Секи и Токийский залив. Помрачнел и пошел наливать чай. Потом накопировал продукты и сделал бутерброды.

После завтрака Николай отправился на Аляску. Оглядел город Ситку, форт Юкон, Жюно Сити. Города на Аляске, честно говоря, были одно название. Одна улица одноэтажных бревенчатых изб, вот и весь город. Николай открыл в отдельном окне карту со схемой золотоносных районов. Прикинул на местности. Нет, в ручном режиме не осмотреть. Нужно потом Иванова попросить скриптик соответствующий написать. Он знал, что это можно сделать, и лучше поручить работу профессионалу.

— Удивительно, — сказал Сандро, — Я всегда считал возмутителями спокойствия низы, рабочих и крестьян. Но во всём списке не нашёл ни одного рабочего и ни одного крестьянина. И всегда думал, что против русского царя выступают инородцы. Просто удивительно, но девяносто процентов – природные русские, и какие! Столбовые дворяне и купцы первой гильдии. Просто боярский заговор какой-то.

— Так и есть, — хмуро кивнул Николай, — все фамилии из пятой и шестой части дворянской родословной книги. Только они просчитались. Они думали насладиться пожаром революции и спокойно вернуться к своим горностаевым шубам в свои родовые усадьбы. Однако шубы оказались украденными, а усадьбы сожженными.

— Ники, — сказал Георгий, — в списке по алфавиту мы к букве "Т" подходим. Я посмотрел, там граф Толстой Лев Николаевич значится. Ты не ошибся?

— Нет, конечно! Этот Лев Николаевич через несколько лет будет всеми восприниматься не как величайший литературный гений современной Poccии, а как апостол революции. Если на базарной площади юродивый крикнет "Долой царя!", его забросают гнилыми помидорами и сволокут в полицейский участок, а если сам Толстой кричит "Долой царя!", это совсем другое дело. Пойдут и свергнут. Так что, пусть уважаемый Лев Николаевич останется в памяти народной великим писателем, а не шутом гороховым, отлучённым от церкви. Кстати, этот список – ещё не всё. Много негодяев сидит в Шлиссельбургской крепости и на Сахалине тачку катают. Сразу после, ну, вы поняли, объявим амнистию всем политзаключённым. Заработаем очко в глазах мировой общественности, а потом передавим их в подворотнях.

— Николай, ты не слишком, — Георгий сделал неопределённый знак рукой, — в смысле – жестоко?

— Нет, — Николай посмотрел на него удивлённо, — почему жестоко? Это люди такие. Человечность воспринимают как слабость. Брешко-Брешковскую, которую назвали "Бабушка русской революции" жандармы пожалели и не высекли плетьми, хотя это было в решении суда, потом "вследствие болезни" каторгу заменили поселением, и что? Эта бабуля создала партию социал-революционеров, которые начали отстреливать государственных чиновников, как куропаток. Шесть тысяч убитых только за девятьсот пятый год. Не-е-т, это люди такие, такая кровь! Кстати про кровь. Её сынок, впоследствии служил у Геббельса, в министерстве пропаганды. Ещё есть вопросы?

Вопросов не было, работа продолжилась.

Император с каждым днем чувствовал себя всё хуже. Казалось, сила утекает из его могучего тела и остаётся только слабость и боль. Александр Александрович очень тяготился своим положением. Кроме физических мук его очень угнетало осознание того, что он доставляет своей семье столько хлопот и волнений. Всю жизнь он чувствовал себя большим, и сильным, и надеялся, что это будет до глубокой старости, но…

Слабость и боль подавляли. Сильный кашель мучил по ночам. После каждого обеда тошнило. Каждое движение причиняло боль. Смерть неумолимо заявляла свои права, и не было надежды на отсрочку.

Отец Иоанн, выйдя как-то от императора, сказал тихо Николаю, скорбно прожимая руки к груди:

— Я мёртвых воскрешал, а Великого Царя не могу у Господа вымолить. Видно кончина его предрешена в предвечном Совете Пресвятой Троицы. Да будет на все Его Святая воля!

15 октября император потерял сознание в уборной. Его уложили в постель и доктора запретили ему вставать. Но 17 числа, в годовщину злосчастного крушения поезда в Борках, он, могучий человечище, встал и выслушал панихиду на ногах.

18 октября Александру Александровичу стало совсем худо. Отец Иоанн его причастил и император, почувствовав облегчение, проспал до вечера.

Ночью он почти не спал, а утром призвал к себе Цесаревича.

Когда Николай вошёл, папa сидел в кресле-каталке у открытого окна и смотрел на олеандры, сбегающие по склону к берегу моря.

Император заговорил с трудом, но твёрдо, и даже можно сказать, сурово:

— Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти, и нести его до могилы так же, как нес его я и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет тому назад от истекавшего кровью отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть… В тот трагический день встал предо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое "передовое общество", зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть. Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать.

Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит ко благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя притом, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего Царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства… — Государь тяжело закашлялся. Видно было, что длинная речь совсем его обессилела. Однако он продолжал:

— Я не посвящал тебя в государственные дела. Я думал у меня много времени, ты повзрослеешь, но… но Господь решил иначе… Прости меня…

Николай только теперь заметил, что по щекам его катятся слёзы. Он бросился к отцу, обнял его и прижал к себе.