Мера Любви - Франц Энгел

Де Бельвар забыл о своем ужине, он совершенно не ожидал такого подробного ответа, — ответа, в котором не было места ни ему, ни его прекрасным мечтам.

Разве невозможно уладить все здесь, своими силами? — пробормотал он в полной растерянности.

О, Гийом, я не хочу, не могу их больше видеть, — страдальчески нахмурился Джованни.

Графу показалось, что он никогда прежде не слышал ничего более противного, и это от самого милого его сердцу человека! Отпустить Джованни в Кентербери, в Лондон, в Рим? Де Бельвару очень захотелось разозлиться, но он был слишком подавлен для этого. Он-то, наивный, полагал, будто сама судьба отдала Джованни его воле, все обстоятельства их жизни сложились так, что им обоим осталось лишь покориться неизбежности, а как получается? Выходит, он оставался свободен в своем решении, мог снабдить своего любимого всем необходимым, дать охрану и отправить с Богом куда ему требуется. Но это значило потерять Джованни навсегда — все одно, словно он умер. Де Бельвар только что едва избежал такой кошмарной развязки, а теперь ему предстояло вновь добровольно ввергнуть себя в несчастье, ибо для него лишиться Джованни было хуже смерти. «Отпустить его? Как бы не так! Лучше мне кинуться с донжона вниз головой», — решил граф.

Де Бельвар понятия не имел о том, что Джованни высказал лишь должное, отнюдь не предполагаемое к осуществлению, ибо желал бы от всего сердца жить в Стокепорте, только не смел навязываться столь явно и по своему почину. Джованни столь же сложно было попросить оставить его в замке, сколь де Бельвару предложить ему это.

Весь остаток дня и добрую половину ночи граф мучился, размышляя, наверное ли принял Джованни решение бросить его, или еще возможно убедить его не уезжать. Де Бельвару оставалось лишь одно: спросить у Джованни напрямик.

Однако на следующее утро графу все представилось совсем в ином свете, и он передумал. Он прекрасно понимал, Джованни до сих пор в его власти, не дай он ему одежды, не помоги с деньгами, не отряди ему охраны, ничего у него не выйдет. Значит, какой толк у него спрашивать, ведь и речи быть не может, чтобы позволить ему уехать, а раз де Бельвар уже решил за Джованни его судьбу, слишком низко было бы требовать у него согласия на то, чего изменить он попросту не в силах. Ведь де Бельвар не сомневался, он способен уговорить Джованни на все, что ему угодно, но тогда, коли уж Джованни согласится добровольно или хотя бы почти добровольно, получится, что и он согрешил не меньше. А на самом деле и выбора-то у него не будет. Это не просто низко, это подло. Нет, вся вина безраздельно должна была пасть на голову де Бельвара, он готов был держать ответ перед Богом и людьми, он один, рыцарь-разбойник, самодур, преступник, ни в коем случае нельзя упрашивать Джованни, нельзя дать ему возможность хоть как-то выразить свое согласие, он останется невинной жертвой, графу придется взять его силой.

Наутро в Стокепорте назначен был банный день. Еще с вечера жарко растопили оба больших камина в главной зале донжона, перегородили его ширмами, принесли большие бочки для купания, слуги сновали взад и вперед с ведрами воды. Де Бельвар нервно прохаживался, не зная чем занять себя, Арнуль и без него прекрасно распоряжался приготовлениями. Джованни тоже решил вымыться, невзирая на сомнения, пойдет ли ему это на пользу. Граф принимал ванну первым, чтобы в зале сделалось еще теплее для Джованни, мывшегося следующим.

С удовольствием и основательно отпарившись, ощущая себя чистым и вполне довольным, если только отбросить терзавшие его сомнения относительно принятого давеча преступного замысла, де Бельвар так же как и с утра, бесцельно бродил, то поднимаясь в свои покои, то вновь спускаясь в зал, где никак не мог устоять перед искушением — подсмотреть за Джованни. Его Жан, и вправду такой маленький, худенький, за время отсутствия де Бельвара сделался еще тоньше, чем прежде. Ведь он был болен, — вспомнил граф. И такой стеснительный, все время прогоняет Арнуля, вызвавшегося ему помогать. И такой милый, и хорошенький до невозможности. Де Бельвар испытывал к нему столько любви и нежности, что осуществить свой жестокий план представлялось куда сложнее, чем он думал сначала.

Пока Арнуль с женой, следующие по очереди, а потом и все остальные, кто желал вымыться, были заняты своими делами, де Бельвар и Джованни устроились вместе в столь часто занимаемой Джованни комнате, что он уже чувствовал себя в ней вполне свободно и непринужденно. Графские покои топили щедро, в спальне было жарко, для графа и его гостя принесли разных яств и вина с медом. Подвыпивший, разморенный после купания Джованни сидел на кровати подогнув ноги, де Бельвар предпочел расположиться подальше от него, в кресле напротив. Граф был охвачен крайним возбуждением, от которого ему уже было не убежать, как в прошлый раз, и разговор не клеился. Де Бельвар проговорил:

— Мы так давно не занимались, я соскучился по нашим урокам. Хорошо бы было их возобновить.

— Да, Гийом, — согласился Джованни.

Де Бельвару больше нечего было добавить, через некоторое время он опять начал:

Жаль, что мои девочки в Честере, мы тут так славно устроились, они бы нам сейчас спели, сплясали.

Да, Гийом, — вновь согласился Джованни. «Если бы я сейчас пересел к нему на постель, обнял бы его, принялся целовать, опрокинул на постель, он бы так же согласился?»

У де Бельвара дух захватило, едва он представил себе, как бы все это случилось. Джованни сидел, обхватив колени руками, рассеянный, задумчивый, граф замечал время от времени странное выражение в его глазах, словно взыскующее ответ на некий вопрос. «Только не сейчас.

Именно потому, что Жан не найдет в себе сил сопротивляться, не станет перечить, — остановил себя де Бельвар, — это должно быть насилие». Граф встал, не в силах выдерживать дольше столь близкое присутствие желанного, любимого, обожаемого и столь доверчивого его милого, маленького Жана, сказался уставшим и пожелал Джованни спокойной ночи дрожащим голосом.

Джованни проводил его тоскливым взглядом, спрашивая себя, что произошло с Гийомом: он переживает, но предпочитает молчать, зачем-то пытается скрыть свои страдания, так отдалился в последнее время. Конечно, Джованни понимал: это напрямую связано с внезапным отъездом Гийома в Честер, с теми словами, что он сказал тогда перед уходом. «Он считает, я стану сожалеть», — думал Джованни и не знал, как ему быть. Возможно, стоит признаться Гийому в любви и так разрешить все его сомнения. Возможно, но уместно ли, нужно ли? Особенно теперь, когда он такой отчужденный. И потом, Джованни чуть не убили из-за того, что Гийом оставил его одного, а когда вернулся — скрывался здесь, в Стокепорте, вместо того чтобы без промедления явиться в Силфор. «Я весь извелся без него, а он был рядом, как он мог?» — Джованни испытывал досаду. Ему ничего не оставалось, кроме как улечься спать раньше обыкновенного, но уснуть никак не получалось. Он вертелся в кровати; стоило устроиться как-нибудь, опять оказывалось неудобно.

За тонкой перегородкой и красивыми портьерами, затканными сценами охоты и турниров, лежал без сна в своей постели де Бельвар. Он прислушивался к шуму внизу. Мывшиеся рыцари, верно, устроили там настоящий бедлам. Потом все постепенно стихло, на замок Стокепорт опустилась темная ноябрьская ночь. Возбуждение не оставляло де Бельвара. Он вновь прислушался. Джованни, кажется, возился, потом стих, скорее всего заснул. Граф подумал, насколько лучше было бы застать его спящим. «Если не сейчас, то когда?» — спросил он себя и поднялся с постели. Главное — не дать ему возможности согласиться. Де Бельвар крадучись подошел к перегородке — все тихо. Он откинул край ковра и вошел.

Джованни не спал, он приподнялся на кровати, увидев графа. Де Бельвар не позволил ему спросить, что случилось, закрыв ему рот ладонью. Джованни, перепутавшись от неожиданности, принялся отбиваться. Де Бельвар прижал его к постели всем своим весом, вытащил из-под себя разделявшее их одеяло. Джованни пинался, пытался своими слабыми руками оторвать от лица руку графа. Де Бельвар задрал на нем рубашку, перевернул лицом вниз и еще крепче зажал ему рот, так, что Джованни даже голову повернуть не мог, и сопротивляться сделалось неудобно, да и силы оставили его. Де Бельвар раздвинул ему ноги коленями, пытаясь проявлять осторожность, попробовал сначала пальцем. Джованни весь сжался. Де Бельвар едва не отказался от своего замысла, меньше всего на свете хотел он причинить своему любимому боль, но делать нечего, насилие есть насилие, у него даже слюны не было — во рту пересохло. Постепенно, потихоньку, неудобно, борясь с самим собой, со своей нежностью, де Бельвар овладел Джованни. Джованни вскрикнул, цапнул его за пальцы. Граф остановился, полежал, давая Джованни привыкнуть, потом начал двигаться едва-едва, рука де Бельвара на лице Джованни сделалась мокрой от слез. Вопреки ожидаемому, вопреки всему де Бельвар достиг пика наслаждения, отпустил Джованни и лег рядом. Джованни скулил в подушку. Де Бельвар обнял его, и Джованни прижался к нему, рыдая как обиженный ребенок. Наконец можно было проявить ласку, граф гладил его, целовал в спутанные волосы, пока Джованни не уснул.