Том 8. Фабрика литературы - Андрей Платонов

На берегу Волги жил дед Трофим, старый бакенщик. Будка, в которой он живет, «была так же стара, как ее хозяин и по неизъяснимому совпадению казалась двойником его». Дед живет на одном месте, в старой будке, уже пятьдесят лет — «И так же, как пароходы, мимо него проходила жизнь». Но Трофим «любил тишину волжских ночей, просторную гладь реки… От отца он запомнил разбойничьи песни, буйные и нежные, печальные и веселые… Довелось ему поглядеть и на согнутые спины бурлаков. Они молча шли по берегу, касаясь руками лаптей и сыпучего песка». Подчеркнутая фраза превосходна по изобразительной силе.

Дед дожил до 1918 года и уже собирался помирать, когда мимо его поста прошел баркас в Ярославль с вооруженными рабочими. Долговязый человек в шинели сказал старику: «Проведи баркас через камни, дед. Ты здесь — хозяин». — «Хозяин?» — удивился дед. Все его хозяйство было до сих пор в природе, и то в одном праве любоваться ею, каким правом обладают и птицы и животные. Но дед вскоре убедился, что долговязый человек назвал его хозяином всерьез. «Он забыл о смерти. Его приглашали на слеты водников, и он, вороша рыжую бороду, первым записывался в прениях. На макушках лип ему протянули антенну». «В последние годы комиссии, приезжавшие из города, не раз решали перенести пост на крутояр правого берега, но дед неизменно доказывал, что это государственное преступление, потому что сгиб реки скроет от пароходов сигнальную мачту, да и горизонт наблюдения бакенщика сузится. Если эти доказательства на членов комиссии не действовали, он в гневе выдвигал свой последний аргумент: на стол летела профсоюзная книжка и кожаная блинчатая фуражка с водницким знаком: дед снимал с себя обязанности бакенщика». «Он не соглашался и на постройку новой будки, утверждая, что это будет растрата государственных средств, изба еще крепкая, теплая и светлая». Это, конечно, очень хорошее изображение старого рабочего, почувствовавшего себя хозяином реки и страны.

Но вот началось строительство Большой Волги. Дед вначале не поверил в новую Волгу, озадачился и растерялся. Однако опечаленное состояние его быстро прошло. «В самый полдень знойного летнего дня показался с низовья катер». Катер остановился. Из него вышел «один, длинный, в защитной одежде… И что-то знакомое, волнующее захватило деда». Приехал тот же человек, который некогда вел баркас на помощь ярославским рабочим. Можно, конечно, допустить возможность такой встречи — через много лет. Но ее, эту встречу, следовало бы тщательнее и лучше оправдать, чтобы она не казалась читателю одной счастливой случайностью, искусственно стягивающей сюжет рассказа.

Деду не понравился теперь приезжий.

«— Какая тебя муха укусила? — шутливо спросил он (приезжий).

— Жизнь меня укусила, в самое сердце, — сухо ответил дед и тоскливо окинул взглядом все, что он любил — эту кривую, с отмелями и камнями Волгу, эти белые, как чайки, бакены, родную старую будку». Именно здесь была проведена вся жизнь и прожито сердце старого бакенщика. Это написано в рассказе убедительно.

Приезжий понял деда. Он «вынул карту и разложил ее перед собой. — Смотри, дед, и слушай меня… И дед Трофим слушал до позднего вечера. И видел он могучую полноводную Волгу, соединенную с морями и океанами. Огромные корабли проходили мимо него… Дед разъезжал по участку на моторке и ловил рыбу в новых прекрасных заводях. И гирлянды электрических огней улыбались ему с обоих берегов». Тогда дед поверил в Большую Волгу: ему достаточно было лишь вообразить то, про что ему рассказал приезжий начальник строительства.

Это написано художественно неубедительно, потому что в старике сразу же совершился переворот: воображаемое будущее почти моментально взяло перевес над конкретным, родным, давно обжитым и знакомым — над «этой кривой, с отмелями и камнями Волгой». Нужно было найти другое решение темы, более убедительное, более реальное и. художественное, а не дидактическое, не в форме резолюции из доклада начальника строительства. Ведь нашел же автор способ показать деда, перешедшего на сторону революции, простым и практически оправдавшимся возведением его в достоинство хозяина реки. Здесь, в последнем эпизоде рассказа, тоже существует аналогичный, реалистический способ изображения деда, ставшего сторонником Большой Волги, не открытый, к сожалению, автором.

Другой рассказ сборника, «Девушка» А. Флягина — по качеству далеко ниже «Бакенщика». В этом рассказе художник ищет натуру — девическое лицо — для окончания своей картины. И натура-то оказывается «у него за пазухой» — это его невеста. В рассказе есть такие фразы: «четко обрисовывалась упругая грудь», «суровые глаза, широко раскрытые зрачки которых блеснули холодной сталью» и т. п. Оправдать этот рассказ нельзя, но понять, почему он написан автором, можно. Он написан в подражание (может быть и невольное, нечаянное) некоторым произведениям, которые иногда попадаются в современных книгах и показываются на сцене. В этих произведениях их авторы свою пошлость пытаются выдать за художественную, оригинальную глубину, а социалистический реализм подменяют вульгарным сентиментализмом. К тов. Флягину это замечание не относится, поскольку он свой рассказ, видимо, написал «не от себя». Мы подождем его другого произведения, написанного уже полностью своею рукой. Из очерков, помещенных в сборнике, наиболее интересны «Н. А. Некрасов и Ярославская область» А. Попова и «Угличу — тысяча лет» С. Рейпольского.

В заключение мы пожелаем, чтобы Ярославский альманах выходил чаще — через какой-нибудь правильный период времени — и чтобы тираж его был увеличен. При всех своих недостатках, сборник все же не уступает по качеству материала иному центральному литературно-художественному ежемесячнику.

«Несоленое счастье»

С. Вашенцев — писатель, работающий главным образом над оборонными темами. Это хорошее качество писателя, но — хорошее лишь в смысле намерения, желания, а не результатов.

Пьеса С. Вашенцева «В наши дни», изданная «Искусством», почти целиком посвящена изображению людей советской авиации, причем в заключительных сценах пьесы автор пытается показать нам обстановку войны, начатой против Советского Союза неким агрессором, и сокрушающий отпор советских войск. Тема — огромная и в высшей степени драматургическая, требующая для полного своего разрешения всех способностей драматурга, художественных и идейных. Сам драматург, берущийся за такую тему, должен был бы быть первоклассным мастером. Но даже и неполное, не совсем совершенное решение такой темы может быть весьма полезным. Если нам, советским читателям и зрителям, крайне желателен Шекспир оборонных пьес, то и против Вашенцева — оборонного драматурга — нельзя возражать при условии, что он добивается в своей работе хотя бы частичного успеха. Малое не вредит большому, а увеличивает его.

Какого же художественного успеха достиг тов. Вашенцев в пьесе «В наши дни»?

Тематическое содержание пьесы Вашенцева таково.

Существует счастливая советская семья Кузнецовых: отец, две дочери и старая дальняя родственница. Одна из дочерей немного несчастна (не очень, а так, для близиру); у нее муж подлец, он выходец из старого мира и профессия у него «плохая» — юрист. Существует вторая советская семья — Кривошлыков: отец, сын и дочь. Эта семья счастлива уже без изъяна. Эти две семьи живут в окружении счастливых и героических людей авиации, которые тоже вполне счастливы, но еще не женаты — вот изъян и причина всей драмы. Имеются, следовательно, в двух семьях три женщины: две девушки и одна замужняя. Чтобы получилось из них три невесты (наиболее домогающихся женихов тоже трое), замужняя дочь Кузнецова без печали разводится со своим заведомо отвратительным юрисконсультом. Здесь можно бы всех неженатых переженить — и закончить драму, ведь делать людям в пьесе Вашенцева все равно нечего, поскольку они сразу же явились перед читателем первозданно счастливыми, монументальными, лишенными причин для внутреннего движения, по существу — трупами, украшенными под живых. Единственной причиной драматической ситуации у Вашенцева является тоска трех молодых неженатых мужчин по двум девушкам и одной даме. Но в пьесе не видно особых причин, препятствующих соединиться этим трем парам, — есть лишь небольшая, неразбериха и суета — кто кого больше любит и кто за кого выйдет, — но это принимать за драму ошибочно. Быть или не быть — может быть причиной драмы. Хочу жениться, но боюсь, у меня начальство уже дух и мужество отшибло, — это тоже причина для пьесы, и комедии и драмы. Но рука драматурга, которая просунута ребром между устами тянущихся друг к другу влюбленных, чтобы не дать им сразу поцеловаться, а потомить их немного, — эта искусная рука третьего человека не может быть причиной драмы, но может быть темой для водевиля, где главным действующим лицом будет некий драматург… Себе на помощь автор в конце пьесы привлекает внешнее, действительно драматическое, событие — нападение агрессора. Здесь он кое-чего достигает, потому что автора ведет материал и его гражданское сердце. Образы зарубежных людей показаны иногда даже ярко. Особенно это относится к Марте, жене лесника, сочувствующей социалистической стране. В судьбе Марты действительно есть зародыш драмы, но образ Марты для пьесы второстепенный и преходящий: произведение Вашенцева основано на монументах, а не на людях.