У последней черты (СИ) - Ромов Дмитрий

— Видела, — кивает тот.

— Хреново.

— Да, — соглашается Фархад Шарафович. — Поэтому их тоже пришлось упаковать. Они у меня сейчас все в одном месте сидят. В гараже, в яме смотровой… Только видели или не видели, совершенно неважно. Ясно же, что все поймут, откуда ноги растут и кто всё это устроил.

— Да и пусть думают, — прищуривается Цвет. — Пусть докажут. Если что, расскажем, что хотели вас нагреть. Я тогда попробую Пермяка вычислить.

— Я уже выяснил, где он чалится, — кивает Ферик.

— Хорошо, — говорит Цвет и бьёт кулаком в ладонь. — Я им займусь.

— Нет, не надо тебе, у меня есть получше идея. Знаю, кому поручить. Ты подготовь назавтра усиление охраны точек.

— Сними парней отсюда, — предлагаю я. — А я своих людей здесь поставлю на несколько дней. И вот ещё что… До сходняка нужно будет и с Лимончиком разобраться. А вам, муаллим, было бы неплохо, мне кажется, начать вести переговоры с участниками собрания. Постарайтесь, кого сможете перетащить на свою сторону.

— Нравится мне этот мальчишка, — качает головой Ферик Шарафович. — Называет учителем и тут же даёт задание. Это как понять?

Я улыбаюсь:

— Это не задание, мысли, высказанные вслух, для получения вашего одобрения.

— Одобряю, — машет он рукой. — Я уже начал. Но он под себя уже многих подгрёб. Непросто это, в общем. Только вот с Лимончиком разбираться нам никак нельзя. Будем политическими путями ходить. Если мы его грохнем, нам точно не выкрутиться. Живыми не оставят. Это стопудово.

Оставят или не оставят, я не знаю. Знаю только, что мы его грохнем. Или он нас. Компромисса быть не может.

Толик ждёт меня на Поварской улице у входа в ресторан дома литераторов.

— Ты не сказал, мы в ресторан или на мероприятие? — приветствует он меня и с удивлением смотрит на молчаливых и серьёзных Какору и Семёна.

Они стоят у входа и внимательно осматривают окрестности.

— Вроде в ресторан, — пожимаю я плечами и уверенно подхожу к двери маленького замка, в котором ресторан и размещается.

Ну, хорошо, не замка, а охотничьего замочка. Дёргаю на себя дверь и… И никаких распоряжений на мой счёт здесь не имеется. Приходится пропускать вперёд Толика.

— Анатоль, ты что писатель? — спрашиваю я, когда мы попадаем внутрь.

— И не просто писатель, а маститый, — усмехается он. — А твои друзья? Они что, с нами не идут?

— Нет, снаружи подождут. А это не ты, случайно, «Му-му» написал?

— Не я, — смеётся он.

— А «Кота в сапогах»?

Он машет головой.

— Ну «Анна Каренина» твоя хотя бы?

— Я написал цикл стихов и большую поэму о комсомоле, — говорит он. — Их напечатали в «Юности», а «Молодая гвардия» отдельным томом издала. «Комсомол — моя судьба» называется. Несмотря на название, там много всего про любовь.

— Про любовь к комсомолу? — хмыкаю я.

— Нет, про любовь между комсомольцами. Я за это дело премию Ленинского комсомола получил, а также членский билет союза писателей и работу в ЦК.

— А ты крутой, Анатоль, — говорю я останавливаясь. — Протащил эротику под знамёнами ВЛКСМ. Я восхищён. Хорошо, что ты устроил этот каминг-аут, а так бы я и не знал, что у меня в подчинении целый лауреат находится. Эротический поэт комсомола.

— Не знаю, что я там устроил, но да, хорошо, что ты теперь знаешь. И нет, эротики там нет.

— А если найду? — усмехаюсь я. — Слушай, пойдём сразу руки помоем, чтоб уже не выходить.

— Ну, давай, — соглашается он. — Гигиена превыше всего.

Мы заходим в туалет, но прежде, чем, собственно, мыть руки, подходим к объектам, воспетым некогда художником Дюшаном и названным им фонтаном. То есть к писсуарам. Наступает весьма интимный момент, во время которого человек становится практически беззащитным.

Я слышу, как в туалет заходят другие джентльмены. Должно быть писатели. Мы сейчас все здесь немного писатели, обдумываю я не самый изысканный каламбур. Единственное место в ЦДЛ, где каждый становится пи…

Додумать я не успеваю, потому что на мою голову опускается что-то очень тяжёлое. И тут же огромный кулак врезается в район правой почки.

Это не кружка, а целый бидон пива, — успеваю подумать я, скрючиваясь от боли. Твою дивизию…

— Второго брать? — доносится голос сквозь наползающий на меня мрак.

— Выруби пока.

Бац!

Да не меня!

Становится темно…

22. Тонкая красная линия

Не знаю, кому как, но мне во тьме нравится именно тот момент, когда она рассеивается. И она, как раз, рассеивается. И рассеивается, как мне кажется, быстро. А враг мой проявляет себя не по годам дерзким и беспредельным. Не по годам в том смысле, что годы-то не те, всё-таки, восьмидесятые на дворе. Это во что они с таким подходом через десять лет превратятся?

Поживём — увидим, как сказала мама Жени Лукашина в самом конце фильма.

Все эти мысли проносятся, как метеориты, мимо моего космического корабля в вязком безвременье звёздной одиссеи. И, что характерно, мой космический корабль идёт своим ходом. То есть, возвращаясь к действительности, я понимаю, что передвигаюсь на своих ногах. Но, вместе с тем, меня тащат под руки. Два чувака.

Мы проходим по кухне. Она не такая красивая, как в голливудских боевиках. Столы и посуда не такие изящные, зато вся эта утварь чрезвычайно тяжёлая. А запахи, просто восторг. Я бы здесь задержался на некоторое время, а то не ел, не спал, да ещё и по чайнику получил.

— Открывай, — бросает мой сопровождающий справа моему сопровождающему слева.

Мы останавливаемся. Тот, что слева оказывается чуть впереди, а тот что справа — чуть позади. Тот что слева тянется к дверной ручке, желая распахнуть дверь. И, поскольку его внимание полностью переключается на дверь, момент кажется мне подходящим, чтобы…

Я резко подаюсь вперёд и направо, выкручиваясь и сжимаясь, как пружина и выкручивая руку из хватки левого громилы. Но правый реагирует и сжимает мою вторую руку сильнее, рывком притягивая меня к себе.

Как безмерно оно, притяженье Земли…

Моим лбом по его носу, это как слону дробина, тем более, голова моя уже не та. Но всё равно, получай!

Хрясь!

А вот тяжёлая чугунная крышка, сорванная левой рукой со здоровенной жаровни, представляется гораздо более весомым доводом в пользу моего немедленного освобождения.

Время превращается в кисель, густой и тягучий. А я остаюсь быстрым. Быстрым, как молния.

Б-а-а-м!

Звук такой, как в «Фитиле», только низкий и растянутый. Горячая, гадина! Клиент оседает. Долг платежом красен, как говорится. Тот что, у двери, справившись с изумлением плывёт в мою сторону, и тут мой чугунный щит и меч, два в одном, снова приходит на помощь, встречая бронебойный кулак этого молодца.

Чего такие неулыбчивые, ребята? А как насчёт ребром крышки по роже. Хоба! Не нравится? Крови много не бывает. Он отшатывается бедолага, хватаясь за разбитую голову, и прекращает интересоваться чем бы то ни было, кроме собственных ощущений. А крышка горячая, сука. Настолько, что после этого удара я просто выпускаю её из руки, и она с грохотом летит на пол.

Тем временем, первый бандюга находит в себе силы и начинает подниматься. Более того, в руке его появляется складной нож и уже даже в разложенном виде. И мне приходится выбирать — бежать или нападать. Лучшая оборона — это нападение. В некоторых случаях. Таких как этот.

Я хватаюсь за ручку жаровни, оставшейся без крышки и, сорвав с газовой плиты, обрушиваю её вместе с кипящим и благоухающим содержимым на своего преследователя и притеснителя.

Его крик сливается с ещё более чудовищным криком крупной сдобной дамы в белой поварской одежде. Она врывается в эту часть кухни и приходит в ужас от причинённого ущерба и потери своего восхитительного варева.

А из-за её спины появляется ещё один молодец, третий из ларца. Он совершенно непочтительно отталкивает отчаявшуюся женщину и устремляется ко мне.