Ржавый капкан на зеленом поле - Лев Квин

Я вернул ключи от наших комнат Оливии, одарившей меня милой улыбкой, предупредил насчет человека из магистрата.

— Не беспокойтесь, все будет сделано как нужно, господин профессор. Приятной вам прогулки! У нас в городе есть на что посмотреть.

Стеклянная дверь за ее спиной была чуть приоткрыта. Мне казалось, я вижу в щели водянистый, с красными прожилками глаз…

На углу я остановился.

— Знаешь что, дочка, иди дальше сама. Меня все-таки беспокоит представитель. Позвонит, узнает, что мы приехали. Прибежит, ждать будет, волноваться. Нехорошо!.. Словом, я возвращаюсь.

— Как хочешь. — Инга внимательно посмотрела на меня: — Какой-то ты стал беспокойный, отец!

— Вот именно. Поэтому и ты не слишком-то задерживайся.

Я только до того памятника и обратно.

Вдали виднелась своеобразной формы многофигурная колонна, так называемый «чумной» памятник, обязательный чуть ли не для каждого западноевропейского города. Говорят, их ставили на месте массовых захоронений погибших во время страшных средневековых эпидемий чумы.

Вероятно, Инга очень удивилась бы, если бы посмотрела мне вслед. Потому что я пошел не в гостиницу, а в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору какого-то служебного помещения. Коридор заканчивался балконом с гнутой кружевной железной оградой. Его запертая дверь выходила на отель. Окно моего номера располагалось прямо напротив.

Я стал ждать.

Это длилось недолго.

Довольно скоро штора в окне шевельнулась и отъехала. Кто-то отдернул ее в сторону, к стене.

Расчет мой оправдался.

Полумрак не устраивал вошедшего. Нужно было либо зажигать свет, либо отдернуть штору.

Он предпочел последнее.

Я быстро, почти бегом, пересек площадь. Мимо портье проходить не стал: у вращающейся двери я заприметил выход в замкнутый гостиничный двор. Отыскал там черную лестницу и взбежал по ней на третий этаж.

Плотные ковровые дорожки глушили шаги. Я прошел по пустынным поворотам коридора к своему номеру и прислушался.

Сначала я ничего не услышал: мешали проезжавшие по улице машины. А потом различил какое-то негромкое металлическое позвякивание.

Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось.

Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась.

Я нагнулся и шепнул в замочную скважину:

— Скорее! Он идет!

Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье?

И вдруг дверь распахнулась.

Бой!

В руках у него была тряпка, швабра на длинной рукояти — видимо, ею он и припирал дверь; вот почему я не услышал, как поворачивался ключ в замке.

— Что вы здесь делаете?

— Ах, господин профессор? — Он удивительно быстро пришел в себя.

— Я думал, вас долго не будет.

— И это дает вам основание вламываться в мой номер? — Я оттиснул его в комнату и закрыл дверь. — Ну, может быть, соизволите объяснить?

— Распорядитель послал меня произвести уборку, — как бы в подтверждение своих слов он слегка пристукнул шваброй о пол. — Суббота, знаете, горничные выходные…

— Тут все было убрано.

— Пыль… — Он провел пальцем по цветочной вазе.

Возле телефонного аппарата на столике лежала отвертка. Когда мы с Ингой уходили, ее здесь не было.

— И это тоже для пыли?

— Что вы!

— Ваш инструмент?

— Впервые вижу. Наверное, монтеры забыли. В номере, кажется, барахлил телефон.

Все было предельно ясно.

— Можете идти. Ключ оставьте.

Он пошел к двери, поклонился:

— Желаю здоровья, господин профессор!

В его голосе звучала признательность. Я мог бы поднять шум, и у него были бы неприятности.

Впрочем, распорядитель наверняка подтвердил бы: да, он послал боя прибрать в комнате.

И все-таки я поступил правильно. Уж слишком нагло они лезли в глаза. Было бы подозрительно, если бы я делал вид, что ничего не замечаю.

А дальше?.. Дальше? Завтра же в Вену — и в наше посольство. Больше ждать нельзя. Дело заходит слишком далеко.

И все-таки непонятно… Я в задумчивости вертел в руках отвертку.

Раздался телефонный звонок. Я невольно вздрогнул.

— Да?

— Это портье, — послышался мелодичный голосок Оливии. — Извините, господин профессор, бой сказал, вы уже изволили вернуться в номер. Вас тут спрашивают.

— Кто?

— Господин Иозеф Тракл, ваш старый знакомый. Тракл? Мой старый знакомый?.. Эту фамилию я слышал впервые в жизни.

— Хорошо. Сейчас спущусь.

Внизу, рядом с холлом, находилась просторная гостиная с уютно выгороженными уголками, специально предназначенная для встреч постояльцев отеля с их гостями: далеко не каждому улыбалась перспектива тащить посетителей к себе в номер.

Навстречу мне поднялся рослый черноволосый человек. Крупные черты лица, нос с горбинкой, выступающий длинный подбородок, плотно сжатый тонкогубый рот. Нет, он мне совершенно незнаком!

Но вот он улыбнулся. От глаз, смягчая жесткость черт, побежали добродушные лучики — и сразу же возникло ощущение, что видел я его где-то, видел!

Но где? Когда?

И его или только похожего?

— Очень рад вас приветствовать! — Он с силой физически крепкого человека тряхнул мою руку. — А вы очень мало изменились. Ну поплотнели, само собой. Ну седина на висках. А так… Я вас сразу узнал.

— Вы знали меня прежде?

Он все еще держал мою руку в своей. Я ощущал жесткую, как наждак, ладонь.

— Выходит, я изменился больше вашего… Что ж, придется представиться. Иозеф Тракл, — он склонил голову. — Владелец авторемонтной мастерской на Дефреггерштрассе «Иозеф Тракл и сын». Правда, сыну еще только тринадцать, но в автомобильных моторах он разбирается куда лучше, чем в своих задачках по алгебре… Помните, однажды вам подбросили на целый день голенастого взъерошенного юнца? Вы еще кормили его русской едой. Что-то вроде пирожного, но только с мясной начинкой вместо сладкого крема.

— Пирожки?! — поразился я. — Ваш сын ел у меня пирожки?

— Почему сын?! Я! Я сам ел у вас эти… как они называются… с мясом! Ел, вставал, кланялся, щелкал ботинками и опять ел. Дома меня учили, что воспитанные мальчики благодарят, обязательно вставая и прищелкивая каблуками. И было мне тогда, сколько сыну сейчас, — ровно тринадцать.

Теперь я вспомнил. Макси, моя единственная подчиненная в отделе писем нашей редакции в Вене, привела однажды с собой своего брата — длинноногого жеребеночка с напуганными черными с поволокой глазами. Привела, а сама убежала по делам до позднего вечера. У Макси всегда было дел сверх головы — и редакционных, и партийных, и всякого рода других общественных, и личных. Маленькая, юркая, стремительная, она представляла собой настоящий сгусток энергии. В редакции шутили, что прилагательное «энергичный» имеет не три, а целых четыре ступени сравнения: энергичный, более энергичный, наинергичнейший и… Макси.