Миф Линкольна - Стив Берри

Мистер Пинкни. Все эти заявления, сделанные уважаемыми участниками под занавес столь важного заседания, придают этому моменту особую торжественность. Ему также внушает озабоченность план, который может быть принят во всей своей полноте без каких-либо поправок, и что после его принятия любой штат навсегда будет связан этим решением. Он рассмотрел последствия, какие могут иметь место, если на другом заседании будут учтены замечания и поправки, предложенные штатами по вопросу правительства в целом. По его мнению, следствием такого эксперимента станет лишь неразбериха и еще большие противоречия. Штаты никогда не согласятся с их планами, а депутаты второго Конвента, которые соберутся, движимые мнением своих избирателей, никогда не придут к единому мнению. Конвент – слишком серьезная вещь, чтобы его повторять заново. При этом у него, как и у других, имеются свои возражения по поводу этого плана. В частности, он возражал против презренной слабости и зависимости исполнительной власти. Он возражал против права большинства в том, что касалось власти Конгресса над торговлей. Он был не согласен с тем, что молчанием обойден такой важный вопрос, как срок существования любого союза. Нет ли какого-нибудь решения, спрашивал он, которое помогло бы избежать опасности всеобщей неразберихи и окончательного принятия решения силой клинка?

Перешептывания в рядах представителей штатов указывали на то, что они задумались над вопросом мистера Пинкни. С тем чтобы переманить на свою сторону возражающих, было решено передать данный вопрос на волю неформальной дискуссии как содействующей большей решительности.

Стефани внимала каждому слову, которое читала Кэти Бишоп. Еще бы! Ведь сейчас они все – она, Люк, президент – стали первыми свидетелями тех горячих споров за последние двести лет.

– Невероятно, – произнесла Кэти. – Я читала записки Мэдисона… Собственно, им посвящена моя диссертация. Но в них и близко нет ничего из этого.

Стефани было понятно почему – ведь Мэдисон сам заявил, что данный протокол является дополнением к основному тексту и предназначается лишь для президентских глаз.

– Расскажите мне подробней про этот второй Конвент, – попросил Дэниелс.

– О нем было много разговоров. Некоторые делегаты волновались, что они вынуждены биться с предложением «все или ничего», в том, что касалось штатов. Надеюсь, вы помните, что их отправили в Филадельфию лишь для пересмотра устава Конфедерации, а не для того, чтобы, выбросив устав, начать все сначала.

– То есть считалось, что второй Конвент решит этот вопрос? – спросил Люк.

– Не решит, а смягчит. Их конституция, до последнего ее слова, будет разложена буквально по косточкам. Если все же ее не ратифицируют, то существовал запасной план – созвать второй Конвент и вновь пройти по пунктам, которые вызывают разногласия.

Президент усмехнулся:

– Это все равно что сказать «пусть Конгресс решит проблему». И в результате мы имеем пятьсот тридцать пять разных мнений. В конце концов они придут к компромиссу, но в семьсот восемьдесят седьмом году у страны просто не было на это времени. Мир тогда был жесток. Французы, испанцы, англичане – все они желали нашей гибели. И лишь ждали удобного момента, чтобы нанести удар.

– Конвент должен был принять решение, – продолжила Кэти. – И все знали, что у них лишь единственный шанс это сделать. Было слишком опасно затягивать пустопорожние разговоры, и они не стали этого делать. Слушайте дальше.

Мистер Шерман высказался за то, чтобы любой штат имел право выйти из Союза, если таково будет его желание. Лишь недавно сбросив ярмо тирании ценой пролития огромного количества крови, штаты не должны создать новое правительство-угнетатель, от которого им было бы невозможно избавиться, и он отказался быть причастным к его созданию. По его мнению, штаты вряд ли ратифицируют документ, лишающий их права выхода.

Полковник Мейсон согласился и заметил, что, поскольку положение штатов столь различно, необходима такая форма правления, которая более-менее уравняла бы их. Небольшие штаты скорее будут склонны ратифицировать документ, если получат право выхода в случае давления на них со стороны крупных штатов. Такая оговорка будет также сдерживающим началом для слишком ретивого национального правительства, поскольку будет сдерживать любую тиранию. Ведь любой штат, случись между ним и правительством разногласие таких масштабов и постоянного характера, что оно потребует отделения, будет иметь возможность это сделать. В противном случае большинство штатов получат возможность навязывать меньшинству свое мнение.

Полковник Гамильтон обратил внимание на то, что не должно быть слишком большой и слишком малой зависимости от мнения народа. Ограничения других ветвей власти будут слишком слабы, если ассоциация штатов будет мыслиться как вечная. Он подчеркнул, что ни одна империя не была вечной. Ни египетская, ни римская, ни турецкая или персидская. Все они рухнули, и причиной тому были их слишком большие размеры, чрезмерная сложность, угнетение, неравенство и расслоение граждан. По его мнению, штаты лишь делегируют часть своих прав национальному правительству, но отнюдь не свой суверенитет. Думать иначе – значит создать почву для недовольства внутри каждого штата.

– Они обсуждают пункт о выходе, – добавила Кэти. – Способ покинуть Союз. Этот пункт никогда прежде не обсуждался в контексте Конституционного Собрания. Из того, что я читала по этому вопросу, этот вопрос никогда не обсуждался открыто.

– Именно по этой причине Мэдисон обошел его молчанием в своих записках, – произнес президент. – И внес изменения в свои другие воспоминания. У него было пятьдесят три года на то, чтобы отредактировать эти записи на свой лад и вкус. Мы понятия не имеем, что тогда произошло. Нам известно лишь то, что счел нужным сообщить нам Мэдисон. Теперь же мы знаем, что кое-что он от нас утаил.

– То, что можно на законных основаниях покинуть Союз? – спросила Кэти.

– А вы как думаете? – ответил Дэниелс.

– То, что мы сейчас читаем, датировано пятнадцатым сентября тысяча семьсот восемьдесят седьмого года. Собрание окончило свою работу. Заключительное заседание состоялось семнадцатого числа и закончилось подписанием документа. Они делают это в самом конце, с тем чтобы рассеять опасения делегатов, что представляемые ими штаты могут не ратифицировать документ. В глазах делегатов штаты имели первоочередную значимость. Даже большую, нежели люди. Именно так думали все эти господа. Так было до восемьсот шестьдесят первого года, когда Линкольн в одночасье все изменил.

– Вы читали его первую инаугурационную речь? – поинтересовался президент.

– Разумеется. Линкольн никогда не воспринимал штаты как суверенные. По его словам, они были созданы Континентальным Конгрессом, а не народом. В его глазах они были бессмысленны. Он полагал, что заключенный ими конституционный договор не подлежит расторжению.

– Значит, он был прав?

– Джефферсон и Мэдисон сказали бы, что нет.

Стефани улыбнулась. Эта юная особа хорошо проштудировала учебники.

– Согласно их мнению, штаты существовали задолго до тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, и Конституционный Конгресс не имел к ним никакого отношения. Кстати, здесь оба правы. Конституция – это договор суверенных штатов. Каждый из них, ратифицируя ее, делегирует часть своих полномочий федеральному правительству, которое действует как их агент. Оставшиеся полномочия принадлежат народу и штатам. Это прописано в девятой и десятой поправках. В таких условиях выход из Союза не только законен, но и священен.

Президент указал на журнал.

– А что по этому поводу говорят Отцы-Основатели?

Мистер Л. Мартин утверждал, что общее правительство должно быть сформировано на благо штатов, а не отдельных лиц. Никому не будет резона предлагать любой план, который шел бы вразрез с мнением правителей штатов, чье влияние на людей наверняка не позволит им его принять.

Это предложение было сделано в велеречивой и весьма яростной манере, что отметили и другие люди.

Мистер Уильямсон считал, что если некая политическая истина может быть обоснована математически, то это: коли штаты в равной мере обладают суверенитетом сейчас, то они будут обладать им и впредь.

Мистер Шерман. Вопрос не в том, какие права естественным образом принадлежат людям, а в том, как можно самым равным и эффективным образом охранять их в обществе. Если во имя этого кто-то поступится большим, нежели другие, это не повод для жалоб. Поступить иначе, требовать одинаковых уступок от всех, если это создаст угрозу для прав других, означало бы пожертвовать целью во имя средств. Богач, который является частью общества наравне с бедняком, жертвует большим, чем бедняк, однако, имея равный голос, он в равной степени защищен. Будь у него больше голосов, чем у бедняка, пропорционально большему риску, права бедных людей тотчас бы оказались поставлены под удар. Это соображение превалировало при составлении Устава Конфедерации, должно оно превалировать и сейчас. Лучшая защита от тирании заключается в праве ее избежать. Не должно быть поводов для новой революции. Нельзя, чтобы снова проливалась кровь. Если штат не желает больше быть частью Союза, он должен иметь право из него выйти.