Соль неба - Андрей Маркович Максимов

закричал. Крик из него исторгся страшный, звериный, словно не он кричал, а какое-то другое, рвущееся из него, покидающее его существо.

На крик прибежала Ариадна.

Увидев страшную картину, она молча выключила газ, достала масло и, по-прежнему ни слова не говоря, начала мазать обожженную руку Константина.

Старик перекрестил Константина, поцеловал его трижды и ушел к себе.

Ариадна мазала аккуратно, ласково, стараясь не смотреть в глаза мужчине, иногда просто гладила раненую руку, дула на нее нежно…

А Константин не чувствовал ничего: ни боли, ни нежности Ариадны. Он смотрел на нее, как на простую прихожанку, не испытывая никаких чувств, не до конца, но радостно осознавая: чувства эти были сожжены в огне газовой горелки навсегда.

В небе появилось солнце, словно желая посмотреть: чем это так все заинтересовались, но, не увидев ничего интересного, снова спряталось в хмуром, тяжелом небе.

Всю ночь провел Константин за молитвой.

Лег незадолго до утренней службы, когда солнце все более уверенно пробивалось сквозь утренний морок. Но сон никак не хотел побеждать явь, забвение не приходило, а все являлись мысли, загружали голову целиком, не оставляя сну шанса завладеть сознанием.

Константин думал не об Ариадне… Она казалась каким-то призраком, наваждением, которое не просто исчезло, но осталось навсегда в другой, давешней, давно прошедшей, будто не его жизни…

В душе священника возникла требующая немедленного утоления жажда деятельности. Словно что-то тяжелое упало с души, и она воспрянула, воспарила и попросила дела.

Рука не столько болела, сколько ныла. Это новое ощущение было, конечно, неприятно, но оно вовсе не мешало Константину чувствовать себя помолодевшим и деятельным. Даже признаки ушедшей болезни, которые постоянно ощущались и в теле его, и в душе, вроде бы отступили, как казалось, окончательно.

И вот сразу после утренней службы отец Константин поехал в мэрию – просить… Нет, требовать выделить деньги на колокольню.

Охранник мэрии – прихожанин Храма – встретил отца Константина радостно, с печальным выражением лица спросил: «А что с рукой?» и, не меняя, кстати, подвернувшегося выражения лица, сообщил, что без пропуска пустить не имеет права.

Отец Константин искренне удивился:

– Странно как все устроено: в церковь, чтобы зайти, не нужен никакой пропуск, а сюда, получается, нужен? Бог – Он ни от кого не скрывается, а мэр, которого народ избрал, получается, что таится? Странная какая история…

Охранник смутился, понимая справедливость слов и не умея на них ответить.

Потом сам набрал номер приемной мэра, протянул отцу Константину трубку внутреннего телефона.

Отец Константин начал объяснять, кто он да зачем. Он не любил разговаривать с трубкой, не видя человека, и потому говорил путанно, долго, что дало секретарше время обдумать происходящее.

В голове секретарши четким парадом выстроились три мысли.

Первая – самая простая: ежели человек на прием не записан, то пускать его нельзя, тем более что день не приемный.

Вторая – позаковыристей: вот возьмет священник да и устроит скандал, а виноватой она окажется.

Но самой неприятной была мысль третья – неясная, а потому нервирующая…

Надо заметить, что немолодая уже секретарша принадлежала к тем жителям Забавино, которые, не имея в виду Бога и даже не стараясь Его понять, все-таки, на всякий случай, Его побаивались. Жизнь приучила ее от всего неясного и необъяснимого ждать подвоха.

«Не пустишь такого, а он возьмет да и проклянет тебя, – старалась не думать секретарша. – Кто их разберет, этих попов, на что они способны? И пойдет вся жизнь наперекосяк. Маловероятно, конечно, но вдруг…» Выбор у нее был какой? Либо сказать, что Дорожного, который сидел в кабинете и, как всегда, занимался вопросами туманными, но важными – нет на месте; либо доложить мэру: пришел, мол, священник из Храма, чтобы начальство само решало – принять его или нет.

Отец Константин уже закончил свою путанную речь, а секретарша все молчала, не успев выстроить свои мысли так, чтобы прийти к логическому выводу.

«Скажешь, к примеру, что нет мэра, а этот поп останется ждать и увидит, как Дорожный выходит из здания. – Она открыла блокнот с расписанием дел мэра. – Ну вот. Так и есть. Через полчаса поедет на объект строительный – торговый центр. Выйдет, поп его увидит и меня проклянет. И чего тогда будет?

– Алло, – растерянно сказал трубке отец Константин. – Вы здесь ли?

– Куда ж мне деться-то во время рабочего дня? Сейчас доложу и перезвоню.

Охранник смотрел вопрошающе:

– Ну чё? Не пустила?

– Сказала – перезвонит.

– Ну, значит, есть надежда, – сочувственно вздохнул охранник.

Услышав, что пришел отец Константин, Дорожный расстроился: он терпеть не мог, когда жизнь вносила коррективы в его планы. Мэр был убежден, что хозяин жизни – он, и терпеть не мог убеждаться в обратном.

Не принять священника? Сказать, что занят… Священник– это ведь кто? Человек, который каждый день говорит с людьми в своем Храме. Вот ведь тоже непорядок: чтобы митинг собрать и выступить, гражданин должен разрешение получить официальное, согласовать непременно: и кто будет выступать, и о чем базарить. А тут – пожалуйста! – несколько раз на дню может говорить только потому, что священник, видишь ли. Причем совершенно бесконтрольно и что угодно. Скажет, что мэр его не принял, а народу только вякни про начальство гадость, сразу и обрадуется народ… Раньше священники были служители культа, а теперь – здрасте! – стали носителями духовности и, значит, хочешь не хочешь, а уважай их.

«Вот Россия – страна, – вздохнул Задорожный, любящий, как всякий мелкий начальник, глобальные размышления о вечном. – В кого ей надо, в того людей и превращает».

А вслух произнес короткое:

– Зови.

Отец Константин быстро шагал по коридорам мэрии. Как и во всех учреждениях, стены здесь казались мертвыми, бессмысленными, чужими для любого. Мрачно и печально было в этих коридорах, словно сами стены спрашивали у идущего: «А ты уверен, что тебе прям так необходимо здесь быть?»

Мимо и навстречу священнику быстро шли или даже бежали очень похожие друг на друга люди в одинаковых костюмах, рубашках и галстуках. Казалось, скорость передвижения в этом учреждении является признаком важной и серьезной работы. Все бегущие неотрывно смотрели в бумаги, которые несли в руках, тем самым всячески демонстрируя друг другу собственную важность и значительность.

Шагая по неживым коридорам мэрии, отец Константин ощущал сосущую тоску бессмысленности, которая появлялась всегда, когда он выходил на дорогу, на которую выходить не стоило. Он пару раз поздоровался с пролетающими мимо людьми, но на человека в рясе никто не обращал внимания. Все жили своей, глубоко отдельной жизнью, в которой ни для кого другого не