Последняя королева - Кристофер Гортнер

Я попятилась.

– Это… это неправда, – пробормотала я, чувствуя, как по коже бегут мурашки.

– Неправда? Тогда, может, объяснишь, почему твой отец, изводя меня своими требованиями отвергнуть Францию, недвусмысленно спросил, готов ли я к тому, чтобы нашего сына объявили инфантом? – Он усмехнулся в ответ на мое ошеломленное молчание. – Так я и думал. Объяснить ты не можешь, поскольку знаешь, что это правда, и знала с самого начала. Ты ведь всегда была с ними заодно, хотя я твой муж, которому ты должна быть предана без остатка! Ты полагаешь, будто сможешь изводить меня до тех пор, пока я не сделаю все, о чем они просят. Что ж, этому не бывать. Последняя их надежда на мировое господство умерла в Англии. К кому им теперь обратиться, а? Кто спасет их драгоценную Испанию?

Я смотрела на его охваченное яростью лицо, не в силах узнать в нем прежнего Филиппа. Его чудовищные обвинения проникали в мою душу, словно медленнодействующий яд.

– Я! – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Я – единственный, к кому они могут обратиться. Только я теперь способен спасти Испанию. Моя кровь – их будущее. Твоя мать может до посинения произносить напыщенные речи, но она знает, насколько местная знать презирает твоего отца. Они только и ждут ее смерти, подобно воронам, чтобы накинуться на Фернандо Арагонского и растерзать в клочья. Она знает, что они никогда больше не потерпят, чтобы ими правила женщина. Без меня погибнет все, за что она сражалась. – Он хищно осклабился. – Иди расскажи ей, какой я неблагодарный мошенник. Заодно посоветуй быть поосмотрительнее. Скажи ей, что, если она начнет испытывать мое терпение, я без сожаления покину эту проклятую страну. И делайте тогда с ней что хотите!

Филипп вышел, громко хлопнув дверью. Я закрыла лицо руками и разрыдалась.

Глава 16

Мы вернулись в Толедо, где мать объявила девять дней официального траура по принцу Артуру. Утром, днем и вечером совершались поминальные службы, и мы были обязаны присутствовать на каждой, изображая горе над черными погребальными носилками с восковой фигурой принца Тюдора, которого никогда не знали. Я горевала по-настоящему, но не о нем, а о моей сестре Каталине, которая оказалась одна вдали от дома, став вдовой в семнадцать лет. Горевала я и о собственной судьбе, ибо все мои надежды, связанные с возвращением в Испанию, разбились в прах. На публике я носила маску невозмутимости, но в жизни моей все рушилось, и я как никогда прежде боялась того, что может принести будущее.

Безансон ни на шаг не отходил от Филиппа, нашептывал на ухо, строя очередные козни. В итоге между моими родителями и их советниками разразилась война, что нисколько не облегчало напряженной обстановки, в которой нам приходилось жить, к тому же мать сама об этом постоянно напоминала.

– Я знаю, что твоего мужа нисколько не волнует Испания. Но он не настолько глуп, как ему хотелось бы казаться. Я наблюдала за ним и Безансоном на заседании совета и видела, как вспыхивали их глаза каждый раз, когда заходил разговор о Новом Свете и наших родовых владениях. – Королева мрачно улыбнулась. – Земля означает власть. Все, что смог предложить Луи Французский, – пустые обещания и принцессу, которая может умереть в младенчестве, в то время как мы предлагаем вполне устоявшееся государство. Возможно, именно потому архиепископ побывал у меня сегодня утром и заявил, что либо я раз и навсегда решу вопрос с престолонаследием, либо он будет рекомендовать немедленно вернуться во Фландрию.

Как всегда при упоминании Безансона, меня охватил гнев и вернулась сила духа, которая, как казалось, в последнее время начала меня покидать.

– Безансон может угрожать чем угодно. Ни я, ни Филипп никуда не уедем, пока вопрос не решится.

– Скоро так и будет, – вздохнула мать. – Боюсь, мне придется выполнить их просьбу и созвать кортесы. В любом случае я объявлю тебя моей наследницей, а Филиппа твоим принцем-консортом – и не более того. То же сделает и твой отец в Арагоне, хотя ему потребуется больше времени. – Она поморщилась. – Арагонцев труднее будет убедить. Но, возможно, наша уступка положит конец союзу с Францией, которого мы никогда не потерпим.

Двадцать второго мая 1502 года мы с Филиппом преклонили колени перед двором, грандами и духовенствами, и нас провозгласили наследниками испанского престола. Церемонию возглавлял сухопарый Сиснерос Толедский, недавно вернувшийся после усмирения мавров в Севилье. Когда подошло время поцеловать его кольцо, Сиснерос убрал пальцы, едва Филипп к ним наклонился, и мне стало не по себе от яростной гримасы на лице мужа. Взгляд черных глаз Сиснероса словно пронзал Филиппа насквозь, демонстрируя нескрываемое презрение, которое испытывала к нему Испания.

После нашего титулования обстановка несколько разрядилась. Ни Филипп, ни Безансон не стали оспаривать титул принца-консорта, и теперь мы ждали, когда мой отец подготовит почву для заседания своих кортесов в Арагоне. Он собирался отправиться в Сарагосу осенью, после того как спадет жара. Пока же нам приходилось искать убежища от самого жестокого лета из всех, что я помнила, – настоящего ада, от которого обугливались листья на деревьях, трескалась земля и пересыхали реки.

После того как несколько человек из фламандской свиты захворали от зараженной воды, мать начала строить планы отправить нас в более прохладные и здоровые окрестности Аранхуэса. Но тут с письмами из Фландрии пришло известие еще об одной неожиданной смерти. Среди отчетов мадам де Гальвен о здоровье моих детей оказалась печальная новость: моя дуэнья донья Ана скончалась в возрасте шестидесяти семи лет от постоянно преследовавшей ее трехдневной лихорадки. Мадам писала, что Элеонора особенно тяжело переживала смерть доньи Аны, и за ней приехала Маргарита, чтобы на время забрать к своему двору в Савойю.

Смерть дуэньи оказалась для меня неожиданно тяжким ударом. Она была частью моей жизни с тех пор, как я себя помнила, мирилась с моей детской непокорностью и стремлением к независимости, а затем пыталась приспособиться к жизни в чужой стране. Мы с фрейлинами послали деньги на молитвы за упокой ее души, но вскоре меня отвлекло от горя новое известие: по Толедо распространилась эпидемия водянки. За несколько дней почти все население бежало из города. Мать распорядилась, чтобы мы немедленно уезжали, и послала гонца в Оканью, куда отправился на охоту Филипп.

Когда я собирала вещи, в мои покои вбежал паж:

– Ваше высочество, приходите немедленно! Мессир архиепископ Безансон тяжело болен!

Я замерла. Безансон славился своей склонностью объедаться маслинами, овечьим сыром-манчего и нашим знаменитым хамоном. После приезда в Испанию он страдал коликами чаще, чем младенец, и у меня не было никакого желания спешить к его постели.